(Предварительное замечание: “Северо-Восточной” я вслед за доном Диего называю метакультуру, которую Андреев называет “Русской”.)
На мой взгляд, первый шаг для правильного понимания соотношения между затомисами и “пирамидами”, между четырёхмерными и пятимерными аспектами трансмифов – в том, чтобы отказаться от идеи “балки, перекрывающей весь потолок”, как когда-то выразился дон Диего. То есть переход к представлению, в котором пирамиды связаны с несколькими затомисами, а из остальных монады поднимаются “мимо” пирамид.
Второй шаг – понять, что “базовой” ситуацией является та, в которой пирамида напрямую связана только с одним затомисом. Смысл этого в том, что затомис (или одна из тенденций в затомисе) обретает развитие в пятимерной реальности, у него появляется “второй этаж”. Здесь пирамида и затомис являются одним целым, являются четырёхмерным и пятимерным аспектами одного трансмифа. Таких случаев в метаистории Андреев описывает три: иудейские затомис и пирамида, зороастрийские и индуистские.
Это “нормальная”, ясная и понятная ситуация. Чтобы подчеркнуть её “базовость” и “нормальность”, я скажу, что при благоприятном стечении обстоятельств каждый затомис должен обрести свой пятимерный аспект. В идеальном мире у каждого затомиса был бы свой второй этаж в пятимерной реальности, в который восходят представители данной метакультуры – что сопровождалось бы соответствующим развитием и расцветом уникального мифа данной метакультуры в Энрофе. Каждая метакультура обладает потенциалом развить миф, подобный великим мифам иудаизма, зороастризма, индуизма, буддизма и христианства.
Далее, помимо описанной выше “нормальной”, ясной и понятной ситуации с иудаизмом, зороастризмом и индуизмом, есть сложная и запутанная ситуация с буддизмом и христианством. По Андрееву, с христианской и буддийской пирамидами связаны сразу несколько затомисов. Суть проблемы в том, чтобы понять характер этой связи и характер культурной и религиозной динамики между “мифами”, между “культурами” новых метакультур (с одной стороны) и тех обладателей пятимерных аспектов, которым они наследуют (с другой стороны).
Отправная точка для размышлений на эту тему заключается в том, что пятимерные аспекты трансмифов не реализуют себя в Энрофе вне метакультур. Восходяще-нисходящая динамика между Энрофом и этими аспектами всегда опосредована затомисом. И здесь необходимо различать те культурно-исторические динамики метакультуры, которые связаны с пирамидой и затомисом, и те, которые связаны только с затомисом и уникальны для данной метакультуры.
Принципиально следующее: в одних случаях это одно и то же, а в других – нет. Есть разница между тем, как пятимерная пирамида соотносится с затомисом, над которым она изначально возникла и продолжением которого она является, и тем, как она соотносится с другими затомисами. Про динамики в буддийском мире мне пока сказать нечего, и дальше пойдёт речь о христианстве.
Изначально трансмиф, “пирамида” христианства возникает над затомисом византийской метакульутры, “Раем”. Именно с этим затомисом она связана напрямую и именно для византийской метакультуры христианство являлось смысловой осью. Духовно-культурная задача других четырёх метакультур, воспринявших христианство от Византии, не в том, чтобы бесконечно воспроизводить его, а в том, чтобы сделать следующий шаг, в том, чтобы пойти дальше христианства. При этом христианство стоит на такой высоте, что задача эта является необыкновенно сложной.
По причине своей неосведомлённости об Эфиопии я дальше буду говорить только о Романо-Католической, Северо-Западной и Северо-Восточной метакульутрах. Во всех трёх случаях реализуется один и тот же паттерн. Сначала метакультура проходит через длительный христианский период. Тенденция к самостоятельности на этом этапе проявляет себя в рано или поздно наступающей схизме. Римская церковь отделяется от константинопольской, протестанты – от католиков, происходит раскол русской церкви (логика которого сложнее и требует отдельного разговора). Значение этих институциональных конфликтов двояко. С одной стороны, они есть ранние шаги к рождению новых миров, знаки того, что эти миры возможны. С другой стороны, они есть события христианства, они разворачиваются внутри уже существующей духовной реальности, а новая реальность в них ещё не явлена.
Но затем в каждой из трёх метакультур происходит парадигмальная революция. Метакультура выходит за пределы христианства, раскрывает свой потенциал и являет уникальную для неё ценностно-смысловую вселенную. При этом, разумеется, в неё так или иначе входит и христианская тематика. Нет смысла отрицать определяющее влияние христианства на развитие этих метакультур. Но начиная с определённого периода в них раскрывается то, что к христианству несводимо. Для Романо-Католической метакультуры такой революцией является Ренессанс. Для Северо-Западной – Новое время. Для Северо-Восточной – культурное развитие в XVIII и главным образом в XIX и XX веках. Оно проходило под сильным влиянием Северо-Запада, но, безусловно, не исчерпывалось им.
С этой точки зрения я осмысляю само понятие метакультуры. Каждая новая метакультура есть результат подобной культурной, парадигмальной, духовной революции. Изучать метакультуры означает искать эти революции в истории и спорить о том, действительно ли та или иная из них является достаточно значимой.
В самой “Розе” вся эта динамика в Европе понята практически с точностью до наоборот. Процессы, сущностью которых, по моему мнению, является обретение самостоятельности и аутентичности европейскими метакультурами, Андреев воспринимает негативно. Он рассматривает их как “антидвижение”, возникшее в результате реакции на “ущербность средневекового христианства” (РМ XII 4). Но их природа абсолютно иная. Фактически, это явление обсуждаемых метакультур в истории как таковое. Оно должно было произойти и произошло независимо от проблем христианства.