выход

 

Отношения власти имеют свойство пронизывать иные человеческие отношения. Даже самому убежденному и последовательному анархисту (акрату) придется проявить сверхчеловеческие способности, чтобы вырастить ребенка, не применяя насилия. Даже если мы найдем способ научить ребенка не засовывать руки в огонь, не ограничивая его физически, мы все же навязываем ему наши культурные модели, определяем круг его чтения, безальтернативно предлагаем ему язык, который станет для него «родным».

Сходным образом дело обстоит и на социальных макроуровнях – на уровнях крупных человеческих сообществ. Некоторые индивидуумы и их сообщества и сегодня вполне способны существовать без внешнего принуждения, руководствуясь лишь ценностями высоких порядков. Чаще всего такие продвинутые сообщества и группируются вокруг таких ценностей – причем группируются осознанно и добровольно.

Но люди живут не только в мире идей и ценностей – их физические тела существуют, занимая вполне определенное место в пространственно-временном континууме. Эти тела способны полноценно функционировать только на поверхности земли, а поверхность эта издавна поделена человеческими существами, взявшими пример с хищнических животных сообществ, на отдельные территории – и за территории эти с незапамятных времен между человеческими сообществами (а также между человечеством и иными видами живых существ) идет борьба.

Таким образом, сам факт ограниченной в своих возможностях телесности нас отчасти детерминирует, является фактором нашей несвободы. Мы вынуждены сосуществовать с другими, подобными нам в своей ограниченной телесности живыми существами – но некоторые из этих существ могут весьма в малой степени разделять наши ценности. Таким образом, человек вынужден либо навязывать свои ценности принудительно, либо действовать путем убеждения, либо принимать ценности соседа, либо идти на взаимные компромиссы, если таковые возможны. В мире фактически не осталось свободных мест, в которых исповедующие ненасилие сообщества по интересам могли бы поселиться вместе и иметь на этой территории полный суверенитет. Ныне существующие государственные образования не торопятся делиться с кем бы то ни было находящейся под их контролем территорией. «Республика Божья» - т.е. этически совершенное сообщество - в пределе может мыслиться как существующая экстерриториальным образом, как сообщество существ, не скованных никакими пространственными и временными ограничениями, и уже потому не нуждающееся в локализации.

В силу тех или иных причин мир, в котором существуем мы, лежит во зле принуждения. Наличие этого принуждения мы можем предположить в мире элементарных частиц, атомов и молекул, "эгоистично" занимающих место в пространстве (которое не может занять другая частица - нетранспарентных), обусловленных некоторыми законами. Мы видим эту обусловленность в мире форм, проходящих через различные стадии жизнедеятельности, через последовательный ряд трансформаций, от возникновения к исчезновению в доступной нашим органам чувств и приборам реальности. Возможно, эта обусловленность не имеет онтологического характера, но является следствием искажений нашего восприятия и ущербной концептуализации. Как бы ни относиться к онтологическому статусу этой обусловленности, она осознавалась в различных традициях как нечто недолжное, как мир «сансары», как колесо невежества, насилия, взаимопожирания. Наиболее отчетливо и шокирующе эта обусловленность открывается носителю этической ценности ненасилия при созерцании мира животных, которому во многом наследует человеческий мир.

Перед человеком, пытающимся ориентироваться на этический максимум, практически неизбежно встают две фундаментальных сопряженных друг с другом философских проблемы. Первая – проблема так называемой «теодицеи». Суть ее – как могут сосуществовать в одной реальности высшие принципы свободы, любви и творчества с наблюдаемой обусловленностью, насилием, эгоцентризмом и неведением. Откуда берется зло и несовершенство, если за первичное начало признается нечто совершенное. Или же – как возникает в нашем сознании идея совершенства, если реальность несовершенна в своих первичных основаниях. Вторая проблема – проблема отношения к этому злу и несовершенству. Каким именно образом следует взаимодействовать с тем, что мы считаем несовершенным? Что именно следует менять, если менять вообще – мир вокруг себя или же себя самого? А если менять – то какими методами? В этически предельной форме этот вопрос ставится в обсуждении идеи «непротивления злу насилием» - допустимо ли использование «силы» для утверждения «правды»?

В данной работе мы не ставим себе целью однозначным образом ответить на эти вопросы, но поставить их в общем виде необходимо. Проблема власти, государства, великодержавных государственных образований и стоящих за ними реалий есть в том числе (а может быть, перво-наперво) этическая проблема. Идеологи-государственники оправдывают существование государства именно с помощью этики. С их точки зрения, благая цель в некоторой степени оправдывает средства – и путь к человеческому счастью и свободе лежит через применение насилия по отношению к тем существам, которые стоят на пути к заявляемым целям. Марксистская же диалектика прямо предполагает, что путь к безгосударственному обществу лежит через диктатуру.

Мейнстримные мифы многих традиционных религий утверждали индивидуальный путь спасения/освобождения, пессимистически относясь к перспективам исторического человечества. В рамках подобного отношения парадоксальным образом могли сочетаться два взаимоисключающих подхода к проблеме власти. С одной стороны, могли иметь место утверждение отношений господства/подчинения как единственно возможных в существующем социуме, поддержка господствующих властей и обеспечение им идеологического прикрытия – в результате оказывались спутанными представления о должном и недолжном, поскольку каждая «богоугодная империя» начинала мнить себя неким островком благодати в мире зла, которого не касается тление, и чьи правители несут подчиненным народам свет истины даже в глубинах кали-юги, даже в преддверии катастрофического конца истории деградирующего и/или демонизирующегося человечества. С другой же стороны, «вставший на духовный путь» индивидуум мог отвергнуть всякую заботу о самосохранении – и облегчался этот отказ все тем же представлением о неминуемой этической, а может быть, и всякой иной деградации человеческого общества. Такой индивидуум оказывался "внутренне" (а часто и внешне - как "вышедший за пределы системы варн", как отбросивший "мирские" социальные маркеры подвижник) свободным - но мир как целое и общество как часть этого мира подлежали преображению лишь в конце времен.

Однако несколько столетий назад положение дел в Европе стало кардинальным образом меняться. Европейское человечество обнаружило себя живущим в мире Реформы.

Первоначально реформа мыслилась как «консервативная революция», как «возвращение к истокам», которые были замутнены в ходе деградации. Консервативная революция, таким образом, имеет в своей концептуальной основе парадокс, базовое неустранимое противоречие. Оказывается, деградации можно противопоставить не просто охрану существующего порядка, но радикальное преобразование. Обыкновенный охранительный консерватизм, пресекающий недавно возникшую новизну (вспомним «дней александровых прекрасное начало» – «при мне все будет, как при бабушке»), уступает место революционной воле к архаике, никем из современников не виданной и реструктурируемой по авторитетным писаниям и преданиям, сохранившимся с древних дней. Акцент в западноевропейском протестантизме был сделан именно на «священное писание», поскольку «священное предание» было заподозрено в извращающих влияниях «мира и века сего».

Таким образом, под существующий «сакральный порядок» была заложена концептуальная бомба. На более глубоком уровне такой бомбой было само учение Иисуса, распространившееся в Европе и «проглоченное», как наживка, Римской империей. Путем метафизической детонации этот растянутый во времени взрыв повлек за собой взрывы локальных, меньших зарядов, в том числе и заряда «фундаменталистского реформизма». «Хорошо забытое старое» неизбежно оказывалось во многих отношениях новым. Протестантская революция вкупе с открытием новых земель и технологическими изобретениями повлекла за собой фундаментальный перелом в мироощущении человека во времени. «Золотой век» переменил свою темпоральную дислокацию – переместился из прошлого в будущее. Слова «примитивный» и «первобытный» приобрели отрицательные коннотации, практически полностью заместившие первоначальные смыслы. Древние из гигантов превратились если и не в карликов, то в детей, из сказок которых только предстоит еще родиться истинному знанию. Миф о мировой деградации начал в человеческом сознании уступать место мифу о прогрессе – техническом и социальном, мифу о позитивном развитии человека и мира в целом, эволюционистскому мифу. Реформа и Революция стали неотъемлемой частью реальности, путями ее деятельного преобразования. Ремонт – это не временное явление, а состояние души. Реформа и Революция в рамках такого мифа не могут мыслиться иначе, как перманентные – от Большого Взрыва и далее во всех пунктах и точках универсума (заметим походя, что идея детерминизма является, по сути, контрреформистской и контрреволюционной, поскольку революция, согласно детерминистскому взгляду, произошла, по сути, одна – причем эту революцию автор этой части текста, скорее, счел бы контрреволюцией – поскольку речь нынешние детерминисты ведут о выходе реальности из точки, не описываемой известными нам законами парадоксальной сингулярности, в «подзаконную», «реакционную», детерминированную, рабскую реальность мирового ГУЛага винтиков и шестеренок вселенского механизма).

Итак, если в “традиционном обществе” основная идеологема, оправдывающая государственную власть - это доктрина “поддержания”, “защиты” и “сохранения” от века существующего порядка вещей, образа жизни “отцов” - то в Новое время формируемый идеологиями “объект защиты” теряет свою стабильность. Долженствованием власти становится способствование развитию. Архетип власти в Новое время - это сама воплощенная реформа. Чем в меньшей степени власть в конкретном сообществе соответствует реформисткому идеалу, тем в большей степени она подвергается критике со стороны “конкурирующих фирм”, стремящихся занять ее место. В этой схватке бульдогов по обе стороны ковра и получило возможность своего развития “гражданское общество” нового типа, с его представлениями о совершенствовании мира и человеческих взаимоотношений, об уменьшении общей суммы принуждения в человеческом сообществе вплоть до полного исчезновения насилия в отношениях между людьми.

В контексте общего экзистенциально-интеллектуального прогрессистского поворота изменились и человеческие представления об истории. История стала мыслиться не как простая хронологическая последовательность событий (чаще всего циклическая) с акцентом на деяниях “богов и героев” и их венценосных наследников, но как исполненный разноуровневых смыслов развертывающийся процесс. История стала человеческим аспектом эволюционного развития универсума. Противоречивая историософия прежних времен - с ее доктринами “двух градов”, “империй-катехонов” - уступила место учению наследников средневековых “миллинаристов-хилиастов”. Учение Иоахима Флорского о “Третьем Завете - Завете Святого духа” нашло свое новое выражение не только в разнообразных и весьма многочисленных доктринах, но в самом мирочувствовании человеческих множеств, поверивших в “светлое будущее”. Интеллектуалы же начали строить разнообразные модели исторического развития. Деизм, идеально подходящий для оправдания абсолютистских монархических косных социальных доктрин, уступил место, с одной стороны, материализму с его идеей самодвижения и саморазвития материи, а с другой - органицистскому эволюционизму романтиков (свойственный деизму детерминизм и механицизм и по сей день еще сохраняет в научном мейнстриме весьма сильные позиции, будучи изрядно подорванным концептуально). Благодаря философам-романтикам, таким, например, как Шеллинг и Гегель, стало возможно говорить об “историческом подходе” и “историческом мышлении” в самых различных областях знания и исследования. Появились различные нарративы, повествующие о различных путях и стадиях человеческого развития. Сама идея осмысленного (или могущего быть осмысленным) движения более не ставилась под серьезное сомнение - спор между собой вели сторонники того или иного видения этого пути. Моноцентрическое сознание, укрепленное столетиями господства авраамических религиозных представлений, рождало представление, что существует некий единый путь развития человеческих сообществ, “магистральный путь”, по которому и идет авангард человечества - европейское сообщество.

Итог этого пути - некое социальное совершенство, предельно мыслимое или в текущем исторически обусловленном состоянии человеческого ума немыслимое в принципе. Каковы же основные черты этого совершенства? В общем виде оно может быть выражено французским революционным девизом “Свобода! Равенство! Братство!” - естественно, трактовки каждого члена этой триады могут весьма сильно разниться между собой. Забегая вперед, отметим, что в XX веке оформились новые антимодернистские исторические доктрины, пытающиеся отбросить вышеупомянутую триаду как положительную социальную ценность - новые теории "консервативной революции" или "конца истории" (не предполагающего достижения полного совершенства человечеством в целом и каждым индивидуумом в частности).

 

Отредактировано Митя Ахтырский (Ноя. 26, 2016 09:41:38)

безальтернативно предлагаем ему язык, который станет для него «родным». - следовательно, вы подразумеваете, что рождение в конкретной семье в конкретное время случайно?
Хорошая статья, давно пора озвучить эти вопросы. Молодцы!