Когда исчезает Дао, появляется Закон.
Огромная поверхность истории всегда находится на очень большом расстоянии от того, что кроется в ее мрачной утробе.
Часть i введения к трактату "Механизмы империосферы"
В этой книге речь пойдет о некоторых причинах (или, говоря более корректно, коррелирующих факторах) рождения, расцвета, упадка и гибели «великих держав» прошлого и настоящего – и о закономерностях истории, обуславливающих существование, функционирование и трансформацию таких политических мегаобразований, включая их появление на мировой арене и неизбежное исчезновение.
Существование могущественных государств дано нам в непосредственном опыте. Однако мы возьмем на себя смелость претендовать на концептуальное выделение типологического класса неких умопостигаемых целостностей, действующих в истории и проявляющихся в деятельности конкретных эмпирически данных государственных образований. Мы отдаем себе отчет, что рискуем за этот отход от непосредственной очевидности навлечь на себя гнев антиметафизически настроенного читателя - в особенности, если этот читатель усвоил дискурс мейнстрима современной исторической науки. Однако именно эти целостности, выявленные нами, подчиняются, как мы постараемся показать, определенным закономерностям - и оказывают весьма глубокое воздействие на ход историко-политических процессов в человечестве.
Мы не смогли бы в данном исследовании остаться на чисто эмпирическом уровне и рассматривать только его – даже если бы мы поставили перед собой подобную цель. Дело в том, что проекции обнаруженных нами в процессе исследования целостностей на чувственно воспринимаемую реальность не совпадают своими временными и пространственными границами с границами конкретных государственных образований. Можно гипотетически предположить, что в дальнейшем будут открыты способы прямой верификации эмпирического существования этих целостностей – способы, которые удовлетворят даже самых строгих позитивистов. Однако за отсутствием прямых подтверждений мы на данный момент имеем подтверждения косвенные – сродни тем, которые используют астрофизики, констатируя с их помощью гипотетическую возможность наличия в той или иной области космического пространства черной дыры. В подобной ситуации было бы неуместно настаивать на существовании вышеупомянутых целостностей – в тексте они будут фигурировать под именем «метадержавы» – в так называемой объективной реальности. Для авторов будет вполне приемлемо отношение читателя к ним как к «котам Шредингера», суперструнам или же к условно-существующим дополнительным пространственным измерениям в некоторых современных физических моделях – в условиях, когда репрессивная машина не подавляет впрямую свободную исследовательскую мысль, вполне допустимой этически будет компромиссная позиция a la позиция Тихо Браге в отношении коперниканской революции.
В целом не столь важно, каким именно формально-онтологическим статусом окажутся наделены реалии, которые мы будем обозначать как «великие державы» – будут ли они рассматриваться как проявления «коллективного бессознательного», как устойчивые социальные структуры, как эмерджентные сущности или просто как условные обобщающие понятия. В любом случае в наших силах выделить и исследовать именно этот феномен (а, может быть, ноумен) истории – сохранив для читателя в отношении проблем существования и не-существования свободу метафизической интерпретации.
Впрочем, необходимо заметить, что рассматриваемые нами области никак не могут быть замкнуты в границы чисто формального отвлеченного подхода. При эмпирическом соприкосновении с проявлениями данных сфер – объектов нашего исследования – перед человеком во всю ширь открывается экзистенциальный аспект взаимоотношений с ними. Теоретически для исследователя вполне допустимо рассматривать прыгающего на него тигра в качестве порождения сна разума, конгломерата клеток, молекул и атомов, лишенного сущности набора скандх и дхарм. Без доли иронии относительно сути вопроса допускаем, что если бы на месте такого исследователя оказались бы Декарт или сам «Человек-Машина» Ламетри, Нагарджуна с зажатой в руке бритвой Оккама или Рассел, воздевший над головой кочергу Витгенштейна – то они поодиночке или же совместными усилиями смогли бы этого тигра укротить с помощью интеллектуальной медитации на отсутствие субстанции или на иной предмет. Но, если человек не владеет в совершенстве подобными изощренными психотехниками и ноопрактиками, то он вынужден будет иметь дело со вполне живым хищником, воспринимать последнего как целостность, а не как лишенный глубинных взаимосвязей набор когтей, зубов, мускулатуры и органов пищеварения.
Если свобода – это один из конституирующих реальность принципов, то нарушающий чужую свободу ограничивает себя сам, ввергая себя в подзаконное, обусловленное собственной эгоистической ограниченностью состояние. И нашему гипотетическому исследователю желательно знать повадки нападающего – агрессивного, голодного, властного объекта исследования, уметь пользоваться его слабыми сторонами, стереотипами, автоматизмами и обусловленностями. Каждый человек и каждый тигр уникальны – но часто действуют предсказуемо. Можно сколько угодно отвергать существование тигров «вообще», а равно законы истории их взаимоотношений с конкретным человеком и человеческим родом в целом – но все же лучше предварительно пройти курс тигроведения под руководством опытного специалиста. Иначе велик риск стать просто статистической единицей учета для тех исследователей, чей удел – фиксация уникального в истории, описание красивых и не очень, но равно бессмысленных абсурдистских трагедий.
«Государство», «правительство», «нация», «политический режим», «диктатура» и «демократия» – это всего лишь абстрактные понятия – в том случае, если мы являемся политическими номиналистами. По мнению Поппера, говоря о таких вещах, историк (добавим: и не только историк) пользуется «моделями», полученными с помощью научного или донаучного социологического анализа». Как отмечал Хайек, эти «целостности» не существуют отдельно от теорий, посредством которых мы их выстраиваем. Однако эти условные сущности оказываются настолько устойчивыми и настолько сильно влияющими на жизнь каждого конкретного человека, что он, хочет того или нет, забывает о номинализме и оказывается вполне реалистом. Он вынужден участвовать в жизни государства, даже если его сознание отказывается признавать его онтологическую реальность – и создавать плохо коррелирующие с его картиной мира мифологемы вроде гоббсовского «Левиафана» или «самого холодного из всех чудовищ», каковым государство было для Ницше. Перечисленные выше сущности, пусть это даже всего лишь условные понятия, обладают для человека какой-то особенной эмоциональной силой и значимостью. Люди могут любить их или ненавидеть. Эти чувства могут концентрироваться на индивидах, олицетворяющих власть. Но при этом любовь или ненависть к таким индивидам есть именно персонификация чувства даже не к системным сообществам, а к их идеям – или же, дабы избежать путаницы, которую может вызвать возможное отождествление слова «идея» с термином «идеология», позволим себе употребить слово «эйдос». Сами же эти идеи, хотя и имеют вполне конкретных материальных социальных носителей, оказываются надстоящими не только над каждым из них в отдельности, но и над всеми ними, вместе взятыми.
Высокая интенсивность переживаний человека в политической сфере, значительная ценностная нагруженность их говорит о том, что мы в данном случае имеем дело не только с абстрактным юридическим понятием и соответствующей ему социальной структурой, но, по меньшей мере, с укорененными в глубоких слоях психики архетипами, к которым апеллирует идеология. Достаточно вспомнить высокосуггестивные, требующие предельной самоотдачи во исполнение «долженствования» мифологемы «зовущей родины-матери» или «фатерлянда», за которые человек вполне способен без внешнего принуждения положить вполне реальную и верифицируемую жизнь своего (и чужого) физического тела. И, хотя рассмотрение психологической и этической проблематики взаимоотношений человека и державы/государства лежит за пределами тех задач, которые ставят перед собой авторы – они, тем не менее, должны во введении уделить этой проблеме несколько слов.