Краткое вступление
Мое первое знакомство творчеством Даниила Андреева состоялось в юности, в один из лучезарных дней золотой осени 1977 года, у меня дома, в Москве. Мой близкий друг - один из известных московских хиппи - принес мне коробочку, содержащую разрозненные фотокопии самиздатовской "Розы мира" (о поэзии Д.А. тогда никто из нас не знал). Впечатление, которое она тогда произвела на меня, я и сейчас, спустя много лет, едва могу описать. Всё, что тогда дремало во мне в виде юношеских полуосознанных, туманных, мистических и романтических настроений, внезапно стало кристаллизоваться, обретая форму и направление. Этот период оформления я пережил тогда очень остро в виде какой-то особой, никогда ранее мною не испытанной радости: впервые в жизни я столкнулся с мистическим сочинением, да ещё такого масштаба. Можно сказать, что "Розою мира" я тогда буквально заболел. И любопытно, что это неканоническое, даже еретическое, но, как ни странно, глубоко христианское, произведение пробудило во мне смутную тягу к Церкви, которая вылилась в том же году в принятии мною таинства крещения.
Начитавшись поразительных текстов Андреева о природе, я, движимый наивным юношеским стремлением к "чему-то такому, духовному", принялся странствовать босиком по тогда ещё не обезображенному "новыми русскими" ближнему Подмосковью, от родной Павловской Слободы до Звенигорода и обратно, вовлекая в свои лесные походы всех, кому не лень, хипповых своих друзей. Годом позже, я познакомился с Аллой Александровной Андреевой, с которой был дружен много лет. Случилось так, что период между первым прочтением "Розы мира" и знакомством с поэзией Даниила Андреева у меня был довольно продолжительным, и этот его труд повлиял на меня особенно сильно. Отчасти по - этому мне легче говорить о творчестве Даниила Леонидовича именно на материале "Розы мира".
В структуре любого урока обязательно присутствуют вопросы и ответы. Д.А., на одной из первых страниц Р.М.. пишет: "Но если она дойдет, когда ни будь, хотя бы до нескольких человек, чья духовная жажда заставит их прочитать ее до конца, преодолевая все ее трудности, - идеи, заложенные в ней, не смогут не стать семенами, рождающими ростки в чужих сердцах ".
И далее: "Потому, что вопросы, на которые она пытается дать ответ, будут волновать людей еще и в далеком будущем". Я постарался понять, какие именно вопросы ставит перед нами Д.А., как своим творчеством, так и своею жизнью, и какие ответы могут быть на них получены сейчас, спустя почти 50 лет после написания Р.М.
Вопрос первый.
Кто же такой Д.А.? Поэт, каковым он считал себя по преимуществу? Да, бесспорно. И поэт масштаба, который только сейчас начинает по-настоящему нами осознаваться. Но если только поэт, то тогда почему на конференциях, посвященных его творчеству, выступают философы и естествоиспытатели, физики-теоретики и экологи, священники и хиппи? Философ? На мой взгляд - лишь в некоторой степени, т.к. философия все же академична, а систематического образования в этой области он не имел. Богословом? Но к богословию применимо все сказанное о философии и, кроме того, оно предполагает мышление в рамках определенной традиции, что трудно сказать об авторе "Розы мира". Мистиком? Несомненно, да еще каким! С кем его можно сравнить в ХХ веке по глубине и напряженности переживаний?! Но тут нам не обойти важнейших вопросов. Насколько можно доверять спонтанному мистическому опыту, полученному вне русла какой-либо традиции, вне санкции какой-либо церкви или ордена? Опыту человека, про которого не известно, практиковал ли он систематически какие-либо специальные техники, выработанные веками подвижничества многих поколений адептов и передаваемые от учителя к ученику? Но ведь мы доверяем его опыту. Не потому ли, что сила художественного слова, как "наивысшей формы бытования языка" (по выражению И. Бродского) такова, что позволяет передавать смыслы, иными способами не выразимые? Может быть, ответ лежит в самом творчестве Д.А., в его определении Вестничества, а мы как-то стесняемся называть его Вестником, только потому, что это понятие введено им самим? Между тем, он именно Вестник. То, кем он был, им же полностью и определено. Нам же проще сказать, чем он был и остается. Д.А. - это явление, фокус культурного пространства, в котором пересекаются пути самых, казалось бы, несвязанных между собой направлений мысли, и пересечение это происходит не в мире обыденного сознания, а в многомерной творческой вселенной, где оно только и возможно. Именно в этом качестве Даниил Андреев оказался востребованным в нашу эпоху, когда междисциплинарный, межкультурный и межконфессиональный диалог становятся единственной альтернативой конфронтации и тираническим тенденциям. Что же касается понятия вестничества и вообще мыслей Андреева, содержащихся в главах о метаистории культуры (едва ли не лучших в Р.М.), то я не удивлюсь, если они со временем лягут в основу новой искусствоведческой, а то и мировоззренческой парадигмы.
Вопрос второй. Д.А. и Православие.
Был ли Д.А. православным? И да, и нет. Последовательный православный христианин будет таковым и в своем творчестве - настолько, правда, насколько это творчество может быть проникнуто его религией. Это, например, относится к духовной поэзии А.А. Солодовникова. Создается впечатление, что православие Д.А. было, так сказать, делом его личного спасения. Ведь ученый-востоковед может быть православным и даже иметь духовный сан (как о. Иакинф Бичурин), но на этом основании ему не приходит в голову интегрировать христианство и даосизм. Ученый химик может быть православным и даже богословом (как Н.Е. Пестов) но из этого не следует, что учение о способах гранулирования минеральных удобрений является учением православным. Химик может быть православным, но может ли быть православной химия? Вероятно, чем ближе та или иная деятельность к ремеслу и дальше от творчества, тем меньше в ее содержании может быть выражен духовный аспект. А как мистик может быть православным, а мистицизм его нет? Выходит, или Андреев не был православным, или мы должны признать его творчество лишь ремеслом, а это абсурд. Вопрос очень непростой. Предлагаю остановиться на том, что Д.А. был "бытовым" православным, но православным мистиком в строгом смысле, конечно, не был. А если не православным, то каким?
Вопрос третий Д.А. и мистический анархизм. Контркультура.
Другое дело, если попристальнее вглядеться в окружение Д.А. и предположить, например, что личность Коваленского была куда загадочнее, чем мы думаем. Писали же в свое время о тамплиерах в Москве 30-х годов. Вполне возможно, что покойный В.В. Налимов мог бы пролить свет на некоторые загадки того времени. Во всяком случае, в своей статье для сборника "Д.А. в культуре ХХ века" Василий Васильевич указывает на близость творчества Д.А. к мистическому анархизму. На мой взгляд, об этом свидетельствует антигосударственный пафос, отчетливо заметный в его произведениях. Причем, антиэтатизм Андреева метафизически обоснован идеей о демонической природе государственной власти.* Косвенно на взгляды Андреева указывают и некоторые анархические детали его жизни: его нежелание состоять на государственной службе, и то, что на фоне всеобщего парикмахерского оболванивания он мечтал о длинных волосах ("львиной гриве", как он выражался) и разгуливал по сталинской Москве в ботинках без подошв! Если в середине 70-х годов подобное поведение требовало известного мужества, то что же говорить о 30-х! По-моему, тут налицо явные черты эксцентрика, представителя контркультуры, которая очень часто окрашена анархически. Не случайно, думается, "Роза мира" имела такое хождение в 70-е годы среди самых разнообразных представителей "синего подполья"; от радикальных художников до мистически настроенных хиппи, от диссидентов до одиноких квартирных философов.
*И сказал ему диавол: Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю её; Ин.4;6.
Вопрос четвертый. Спасение через достижение социальной гармонии. Близость Д.А. к космизму.
Исторически христианство существует уже две тысячи лет, а "проклятые" вопросы все равно остаются и не перестают нас тревожить. Конечно, можно сказать (представители П.Ц. скорее всего так и заявят), что дело тут в происках врага рода человеческого, "Аки лев рыкающего, зияющего пожрети…". Скажут, что сам факт постановки этих вопросов - результат оторванности от Церкви и вообще от вековой духовной традиции. "Живите церковной жизнью, и все вопросы отпадут сами собой", - скажут они. А еще напомнят слова Серафима Саровского о том, что спасаясь сам, спасаешь вокруг себя и сотни других. Могут еще сказать, что христианство - не буддизм. Оно не предполагает искоренение страдания, что без страдания невозможно спасение. Но ведь когда христианство призывает нас творить добро ближнему, не предполагает ли оно тем самым избавление его от страданий?
Смирение и терпение, без которых, как известно, нет спасения, - разве предполагают они творчество? Если в религиозном и, строже, в сотериологическом смысле важны только смиренный и терпеливый труд в поте лица, то совершенно безразлично, чистить ли отхожие места или писать музыку. Главное, делать это добросовестно, честно, с молитвой. Получается, что любые формы человеческой активности, с точки зрения своего собственного содержания, теряют всякий смысл и превращаются в сизифов труд. Непонятным становится, почему пути человека на земле столь разнообразны, почему так бесконечно сложен, многообразен и прекрасен мир, почему так сложна, многообразна и прекрасна сама человеческая жизнь! Зачем заложено в нас Творцом чувство прекрасного и тоска по мировой гармонии? Зачем нам вообще разум - искра Божия? Не потому ли, что наше земное бытие телеологично само по себе, независимо от его роли в индивидуальном спасении? Оно телеологично, и именно в религиозном смысле. Это поле для того самого творчества во имя просветления земного слоя (Энрофа), о котором говорит Д.А. Именно для этого мы сюда и посланы. Тоска по мировой гармонии, присущая лучшим из нас - тому свидетельство. Не потому ли страдаем мы от вида земных безобразий, что в глубине нашего существа живет образ идеального бытия и, заметьте, именно земного бытия, а не запредельного. Подсознательно мы все равно стремимся очистить физический мир от зла и безобразия, своими руками сделать его тоньше, светлее и чище. Это крайне тяжелая задача. Но не столь же ли тяжела и задача индивидуального спасения, о котором, все равно, написано: "Человекам это невозможно, но что невозможно человекам возможно Богу". Так что все в руках Божьих. Если по Божьей воле, но с нашими усилиями возможно очищение и просветление нашего индивидуального существа как храма духа, то почему по Божьей воле невозможно просветление нашими же усилиями физического тела человечества и всего физического мира? Почему первородный грех преодолим на индивидуальном уровне и непреодолим на уровне человечества? Половина дела всегда зависит от нас как в первом, так и во втором случае. И почему эта половина дела должна служить только личному спасению и исключать какие либо внешние усилия по преображению земного бытия? Один священник сказал мне, что хилиазм считается ересью, по словам Христа: " Царствие мое не от мира сего….". Но ведь здесь сказано об истоках, а не о местонахождении. Мир сей, согласно религиозным представлениям, тоже имеет истоки не в самом себе.
Д.А. и европейская цивилизация.
Творчество Д.А. заставляет нас задуматься над одной из краеугольных проблем европейской цивилизации, - противоречии двух одинаково актуальных принципов, которые, с большей или меньшей условностью, можно определить как "аскетический" и "гуманистический". Первый утверждает примат сверхличностных, сверхчеловеческих, духовных ценностей, предполагает аскетическую жертвенность человека по отношению к ним и на их основе видит возможность достижения на земле социальной гармонии, указывая для этого ориентир - незыблемую вертикаль духа. Попытки в наше время подчинить человеческие множества этой традиционной идее, увы, рано или поздно, оборачиваются кровопролитием и колючей проволокой концлагерей. Рене Генон рано или поздно начинает требовать себе танковые дивизии. Второй принцип, с присущим ему человеколюбием, милосердно ставит человека со всеми его слабостями и грехами в центр мироздания. Попытки социального воплощения ведут здесь, в конечном итоге, к построению общества, основанного на потворстве человеческим слабостям и отказе от духовного совершенствования в угоду гедонизму.
Адепты первого принципа, (правые) как правило, консерваторы и традиционалисты. Они обвиняют своих оппонентов в десакрализации жизни и стремлении превратить всю Землю в гигантский дом терпимости. (Как тут не вспомнить о пресловутой толерантности!)
Вторые, (левые) как правило, либералы и демократы. Они обвиняют первых в человеконенавистничестве и стремлении обратить землю в гигантский концлагерь. Уверен, что положительные и отрицательные стороны этих принципов, неизбежно анализировались большинством из нас и вопрос выбора между концлагерем и домом терпимости неизбежно вставал перед нами, если мы были достаточно последовательны в своих экспериментах с разными точками зрения на развитие европейской цивилизации. Не могли мы не задуматься и над тем, что обе тенденции, доведенные до предела, чреваты как духовным, так и физическим вырождением человека.
Это извечное противоречие, на мой взгляд, очень ярко показано Томасом Манном в его "Волшебной горе". Ганс Касторп, герметически изолированный от внешнего мира в обстановке альпийского курорта, оказывается свидетелем и участником нарастающего противоречия непримиримых начал, персонифицированных Лейбе Нафта и Сеттембрини, у которых, как известно, дело дошло до дуэли. Антагонизм между ними достиг такой силы, что оказался непреодолимым на обыденном плане и потребовал разрешения в плоскости экзистенциальной. Душа наблюдающего за этим героя романа стала при этом ареной алхимической мистерии, в которой напряженнейшая оппозиция грозит разрешиться, но уже на ином плане бытия.
Здесь не место вникать в глубочайшую проблематику гениального романа писателя-мистика. Стоит лишь заметить, что в кризисные моменты истории (а сейчас именно такой) многие мыслящие и совестливые люди оказываются в положении Ганса Касторпа. А оно чревато либо гибелью, либо преображением и вхождением в многомерную реальность через принятие новой парадигмы. Это, по-видимому, справедливо и в отношении человеческого общества.
Сейчас нам адресованы новые послания, среди которых творчество Д.А. приобретает все большую значимость. Попытка примирить два одинаково актуальных, но противоречащих друг другу принципа на уровне обыденного сознания неизбежно приводит к ядовитым парадоксам.
Но гений, как известно, "парадоксов друг" - хотя бы потому, что его сознание в моменты творческого подъема становится выше и шире обыденного, оно функционирует в другом ритме, с другой интенсивностью, с неизмеримо большим числом смысловых векторов, оказывается в пространстве с большим числом координат. В сознании, качественно измененном соответствующими практиками, возможно трансцендирование оппозиций, неразрешимых на уровне сознания обыденного. В этом состоянии "проклятые вопросы" представляются разрешимыми. Творческий и религиозный потенциал этих состояний очень велик, но освоение техник (о чем писал Д.А.), ведущих к их достижению, тормозится силами демонической государственности, заинтересованными в сохранении в массовом сознании модели реальности, на которой строится т.н. "цивилизация господства" - патерналистская система, насквозь пронизанная ложью и насилием, сцементированная грехом. Та цивилизация, к которой мы имеем несчастье принадлежать.