Впоследствии в авраамических традициях развилось и укрепилось учение о божественном всеведении и предзнании (поскольку божество существует сверх и вне времени). В европейском пространстве оно приняло законченные формы непосредственно накануне Модерна, на пограничье - в эпоху протестантской революции, Реформации. Кальвинизм выразил это мироощущение вполне определенно, рассудочно упростив некоторые наметки Августина.

Мистическая туманность прежних взглядов на проблему божественного всеведения позволяла существовать реальности и миру в целом как миру жизни, одухотворенному в пространстве и во времени, в частях и в целом. Это был во многом мир фантазмов, где подлинные прозрения обволакивались орнаментами “житейского попечения”, прихотливо разнообразного и одновременно типически скучного (как и многие редуктивно-болезненные проявления психики). Но одновременно это был мир тайн, лакун, зазоров, за которыми просвечивала апофатическая тайна тайн, погружая в море таинственности всю реальность, появившуюся в этой тайне и из этой тайны, и в эту тайну и уходящая. Идеи “священной истории” строились и рушились, меняясь с каждым новым завоевателем. Провидение есть, но оно в конечном счете неисповедимо. Только не читаемый в храмах апокалипсис Иоанна оставался в христианских странах неизменным ориентиром, с его идеями о кризисе последних времен и втором пришествии. Неизменным - хотя и время от времени, подпитывая альтернативные религиозные движения Средних веков, появлялись доктрины вроде “эпохи Третьего Завета” Иоахима Флорского, предвещающие идеи прогресса, эволюции и поступательного развития по направлению к совершенству. 

Новая же реальность - реальность полного предопределения - открыла дорогу к восприятию реальности как машины. Именно в протестантизме кальвинистского типа можно усмотреть корни механицизма, онтологическо-метафизические и психологические его основания и предпосылки. Впрочем, не только механицизма - а всего базового метафорическо-аксиоматического комплекса мейнстрима Нового Времени: вкупе с механицизмом, в этот комплекс входят детерминизм, редукционизм и материализм. 

Жизненное начало изгоняется из наблюдаемой реальности. Такое изгнание не только соответствует железному тоталитаризму нового богословия, согласно которому божество изначально предопределяет одних к спасению, а других - к осуждению. Оно также находится в контексте фундаменталистского “очистительного” идолоборческого настроя протестантов. Процесс избавления от идолов далеко не завершен, сами протестанты не избавились от идолопоклонства в форме, к примеру, библиолатрии - напротив, они даже усилили ее (хотя они же парадоксальным, но и закономерным образом породили на свет критическую библеистику). Этот идолоборческий путь привел людей Запада к тотальному отрицанию - живого Космоса, человеческой души, к представлению о мире, как о бездушном автомате. Затем автоматом стал и человек. А в довершение всего деконструировались и сами понятия, с помощью которых выстраивались ментальные картины мира.

Старые идолы во многом низверглись (во всяком случае, в умах многих интеллектуалов). Однако воздвиглись новые идолы - идолы отрицания, идолы обратной стороны Луны. Они не были окружены тайнами апофатики. Отнюдь - просто фундаменталисты и их наследники наконец обрели фундамент, который искали. Как индийская миманса-даршана утверждает ритуал превыше любой иной реальности, включая и богов, становящихся функцией ритуала, так и новое религиозно-философское сознание Модерна, минуя стадию деизма с его божеством-часовщиком, вполне логично оказывается в мире без божества и души, безличием своего псевдолица к безличию мирового строгого математически безупречного закона.

Эта новая детерминисткая реальность - пусть и модифицировавшаяся в деистско-материалистическую картину мира философов и ученых Модерна, составивших новый мейнстрим, имела универсалистский синтезаторский пафос.В рамках этой картины должно было быть пересмотрено все наследие человечества. Все знание должно было быть включено в эту новую суперсистему или отвергнуто в принципе - альтернатив новые соперничающие модели не допускали (унаследовав многие черты предшествующего клерикального познающего сообщества).

Первоначально синтез охватывал только область естественных наук. Но перспектива науки, как она виделась Декарту & Co - была ни чем иным, как превращением любого знания в естественнонаучное. “Двум книгам” - порождению переходной эпохи, включившей в себя позднее Средневековье и Ренессанс - больше не было места, им стало тесно на одной эпистемологической книжной полке. Единое дерево всех наук Декарта подразумевало единый язык, унификацию всего знания. Корнями была математика, физика - стволом, ветвями - все прочие науки, которым надлежала и приличествовала математизация.

Несмотря на все попытки оппозиционной мейнстриму части гуманитариев, математизации, включению в единую систему знания подлежала и история. Которая для картезианца и вообще интеллектуала модернистского мейнстрима могла быть только естественной историей. Естественной наукой. А если она таковой на тот момент еще не была и плохо поддавалась математизации, не укладывалась в стандарты - так это свидетельствовало только о том, что история находится в первобытной фазе своего развития. В недонаучной фазе. Пусть законы истории еще не открыты - но носителю духа Модерна было очевидно, что эти законы есть, что они постижимы разумом. И что эти законы, как и законы физические, можно поставить на службу человеку - так, что человек сможет управлять историей и построить научно организованное общество. Но тут мы забегаем несколько вперед - поскольку эти выводы имплицитно уже содержались в дискурсе, но разворачиваться будут в течение следующих трех столетий, вплоть до Гегеля и Маркса. 

Достаточно стремительно трансформируется базовый темпоральный миф. Если еще Коперник искал источники озарений в трудах “великих древних” - пифагорейцев - то уже Фрэнсис Бэкон (кстати, отвергавший модель Коперника как противоречащую эмпирической очевидности) продекларировал отношение к эллинам как к талантливым, но склонным к сказочничеству детям. Человечество, по Бэкону, входит в фазу взросления. Тем самым современность начала приобретать сверхстатус. Золотой век перемещается из прошлого в будущее. История кардинально меняет свой вектор. Миф о деградации уступает место мифу прогресса. Знание не распыляется и не теряется - оно развивается и накапливается. И оно есть власть и сила. Карлики на плечах гигантов сильнее гигантов, не принимающих нововведения карликов. Сами же карлики называют себя карликами, потупив глаза в ложной скромности - сами себя они мыслят уже сверхгигантами, отцами-основателями нового мира, мира разума и рациональности, опыта и эксперимента, трезвости и применимости знания, призванного к прагматической цели покорения слепой неживой природы. Гоббс помыслил государства как материальные тела. Картезианцы (Ламетри) сделали человека машиной. Отсюда один шаг до рефлексии на тему исторической механики. Единый мир Спинозы разворачивается с необходимостью, исключающей случайность и свободу на всех уровнях - от предельно высокого до микроуровня. От спинозовского процесса развертки один метафизический шаг до гегелевской философии истории. 

Однако спинозовская доктрина развертывания субстанции оказалась то ли на время подзабыта, то ли просто не востребована. Вселенная деистов с их богом-часовщиком, сотворившим мир, запустившим его, дав ему в качестве Перводвигателя первоточок-первоимпульс, была лишена развития. Находясь в вечном движении, она оставалась по сути своей неизменной. Все изменения в ней были сугубо количественные и сводились к простой перемене положения протяженных тел в пространстве - то ли наполненном декартовскими вихрями, то ли абсолютно пустом и вообще абсолютном, ньютоновском. Этот деистический механицизм морально устарел едва ли не до своего собственного рождения. Прежде всего, он вошел в противоречие с самим революционно-реформаторским духом модерна, с идеей прорыва к неизведанному, составлявшему модернистский пафос. Картина дурной бесконечности механистических круговращений, столкновений и разбеганий небесных тел и частиц вопиюще контрастировала с новым настроем, устремленностью в будущее, которые так определенно были ощущаемы Фрэнсисом Бэконом. И если метафора машины породила большие успехи в области “небесной механики”, много дала той же биологии и даже психологии с социологией - то в области истории гоббсовская идея “государства-как-тела” оказалась до поры до времени под спудом.

Воспитывая отпрысков королевских домов, осуществляя открытые и тайные дипломатические миссии, мыслители раннего Модерна открыто на тему путей истории почти не рефлексировали. Они пытались эту новую историю творить, они создавали для нее концептуальную базу. Предчувствия Бэкона, теория общественного договора Гоббса, идея миссии Беркли в землях Нового света (епископ предсказывал моральное и цивилизационное падение Европы и надеялся на продолжение европейского дела за океаном) - и, наконец, кульминация раннего Модерна в области социально-политической и исторической, деятельность Джона Локка и ее результаты, поставившие Британию в особое положение в мире, в том числе и в мире интеллектуальном - все это вехи на пути обретения нового исторического сознания. Говоря о ключевой роли Локка в этом процессе, мы прежде всего имеем в виду тот факт, что Локк сформулировал основные принципы либеральной демократии, которыми ныне руководствуется западный мир. Фактически, Локк прочертил вектор от абсолютной монархии к демократии западного типа. И стоит неустанно рефлексировать на том, куда этот вектор нам указывает, пытаясь различить контуры максимально благого варианта будущего. Идея социального прогресса уже имплицитно вложена в построения Локка. Однако для идеи прогресса и поступательного исторического процесса еще недоставало онтологической базы. И процесс обретения этой базы растянулся на сотню с лишним лет, пока немецкие романтики не дерзнули предложить радикальный вариант пересмотра базовых представлений о мире природы и универсуме в целом.

История как бы все еще в течение этого столетия оставалась, с одной стороны, партикулярно человеческим делом, а с другой - игрой случая или божественным непостижимым провидением, которое не осмысливалось в духе теории апокатастазиса. Эсхатологизм и футурология были все еще оторваны от модернистского мейнстрима и интеллект не пытался постичь закономерностей исторического движения. Историческая механика, сообразная механике земной и небесной, так в эру доминирующего механицизма XVII-XVIII веков и не появилась.