Елена Волкова. Христианская апология Pussy Riot
Редакция “Выхода” начинает публикацию новой работы кандидата филологических наук, доктора культурологии, независимого эксперта по религии и культуре Елены Волковой, посященной религиозному аспекту акции Pussy Riot в культовом здании религиозной организации “РПЦ МП”.
***
«Так вы верующая?» - с удивлением спросила меня поэтесса из петербургского Пен-клуба: «Как же вы можете их защищать?»
Защита Pussy Riot с христианской точки зрения - это путь между Сциллой и Харибдой. С одной стороны звучат возмущенные голоса «клира и мира», называющие христианскую поддержку происками «врагов церкви» и «предателей в рясах», а с другой – недовольные реплики светских единомышленников панк-группы, категорически не принимающих религиозного языка защиты, так как религия ассоциируется у них исключительно с мракобесием, инквизицией и ложью.
Творческий замысел
Одна из активисток Pussy Riot даже написала мне, что религия имеет такое же отношение к панк-молебну, как спасение погибающих тигров в ЮАР, поскольку «изначально панк-молебен имел мало отношения к религии и не задумывался как антиклерикальный». Видимо, имеется в виду, что церковный жанр молитвы и религиозные образы (Бог, Богородица, Дева Мария, патриарх, крестный ход, проповедник, поклоны), а также храм как место действия, существовали в авторском замысле как религиозная форма, выбранная для политического протеста. Обращение к патриарху и мирянам, в этой связи, тоже касалось их политических высказываний в защиту Путина, религиозного образования в школах, патриархальной семьи, а также их возмущение женщинами, нарушающими православный дресс-код, гомосексуалами и протестными митингами. Изначально Pussy Riot, при такой трактовке, не намеревались касаться собственно религиозной внутренней жизни церкви, а выступали против антиконституционных и бесчеловечных заявлений, сделанных официальными представителями церкви публично, когда те обращались ко всем гражданам страны. Можно сказать, что панк-молебен включал в себя критику социальной политики церкви, не касаясь ни церковных догматов, ни богослужения, ни святынь.
В этой связи встают два вопроса. В основе авторского замысла лежало жесткое отделение политического от религиозного? Или активисты группы стали подчеркивать политический смысл акции как единственно существующий после того, как обвинительная кампания заговорила исключительно на церковном языке, пытаясь целиком подменить политику религией?
Полное отрицание религиозного содержания панк-молебна, конечно, звучит неубедительно. Достаточно взглянуть на текст акции и на место действия. Но желание отринуть религиозное прочтение акции можно понять как протест против той религиозной истерии, которую подняла церковь, обрушив на панк-молитвенниц мощный арсенал государственного репрессивного аппарата: оскорбления и клевету в СМИ, сбор подписей под обращением к прокурору, сравнения с советскими гонениями на церковь, показательные стояния «в защиту веры», церковные лжесвидетели на суде, апелляции к решениям Трулльского и Лаодикийского соборов, и многое другое.
Гибрид
Сразу отмечу, что разделять многочисленные аспекты панк-молебна - дело сложное и противоречащее самой природе акции, которую вслед за философом Михаилом Ямпольским можно назвать гибридом. «Совершенное группой не поддается классификации, прописыванию в определенной «зоне смысла». В итоге наиболее существенным в акции оказывается не содержание молебна (…) а сама эта неопределенность. Не случайно все это время в обществе идет обсуждение: был ли молебен политической акцией, кощунством или художественным перформансом. Некоторые не очень проницательные «художники» скептически высказывались о качестве музыки или текста, не понимая, что «художество» тут – это просто знак этой гибридности. Акция Pussy Riot – одновременно политика, религия и искусство и вместе с тем ничто из этого по отдельности».
К трем перечисленным «зонам смысла» можно добавить еще несколько, имеющих отношение к феминизму, движению ЛГБТ, воспитанию и образованию детей, социальной этике. Разные смыслы, касающиеся различных сфер культуры, подобно стрелам из одного колчана, попадали в многочисленные нервные узлы современной культуры. Поэтому когда встал вопрос о названии для семинара, посвященного акциям Pussy Riot, я предложила довольно громоздкий, но емкий термин – концептосфера, подчеркивающий многозначность явления и его значение как объекта научного исследования. В мае 2012 года мы с журналистом и сотрудником Сахаровского центра Еленой Калужской и историком Ириной Карацубой открыли цикл семинаров «Концептосфера Pussy Riot», видеоверсии которых регулярно появлялись на портале Gogol.tv.
Смысловые и культурные аспекты, переплетенные в акции, обретали самостоятельное звучание в общественной реакции на нее. Поскольку церковная рецепция доминировала в судебном и медийном пространстве, многие грани не только панк-молебна, но и других акций Pussy Riot, а также сам образ и протестная стратегия группы приобретали в глазах христианских защитников группы положительное религиозное звучание.
В отсутствие языка
Церковный обвинительный дискурс навязывал религиозной защите свой язык вражды (hate speech), в котором была ложная идентификация (образ блудницы, кощунницы и богохульницы), ложная атрибуция (приписывание мотива ненависти) и «мнимая оборона» (призыв к защите от Pussy Riot как от гонителей церкви). Эти три признака были предложены экспертом А.Р.Ратиновым для определения национальной, расовой или религиозной вражды и нетерпимости. В деле Pussy Riot церковь утверждала себя в качестве потерпевшей стороны, однако именно ее «язык вражды» разжигал ненависть к протестным художникам, современному искусству, протестному движению, а также разоблачал церковь в глазах общества.
Церковные власти парадоксальным образом воспринимали группу Pussy Riot как религиозное сообщество, которому якобы свойственно мыслить и действовать такими категориями, как «сакральное пространство», «святыня», «амвон», «солея», «алтарь», «таинство», «кощунство», «богохульство» и прочее. Участники группы, журналисты и блогеры бросились осваивать словарь церковных терминов, путая алтарь с амвоном, потому что были вынуждены защищаться от церкви на ее же языке. Возникла ложная религиозная идентификация группы, созданная самой церковью, которая еще с 2003 г. (с выставки «Осторожно, религия!») стала бороться с художниками как с враждебной сектой.
В этой ситуации христианской защите пришлось вырабатывать свой религиозный контрдискурс, который был бы понятен церковной аудитории и широкому читателю. Часто это приводило к тому, что, образно говоря, церковная стрела, летящая в Pussy Riot, перехватывалась на лету и бумерангом возвращалась к стрельцу. А проще говоря, возникала цепь взаимных аналогичных упреков.
- Pussy Riot осквернили храм!
- Храм осквернило священноначалие тем, что сделало его домом не Бога, а царя, не молитвы, а торговли.
- Панк-молебен – не молитва, а пародия на нее!
- Сами вы пародия, молитесь Молоху и Мамоне. Панк-молебен – первая живая молитва в этом лжехраме.
- Они богохульники!
- Сами вы богохульники, воры и предатели, забыли Христа, освящаете танки и ядерные боеголовки.
И так далее, и тому подобное. Верующие защитники Pussy Riot с разной степенью серьезности употребляли обвинительный церковный дискурс в собственных целях. Например, в моем религиозном сознании нет негативной категории кощунства, поскольку в кощунстве обвиняли Христа, а затем апостолов и многих подвижников церкви. Любой акт непочтения к Богу или к «святому» месту-предмету-образу для меня есть знак вероятного протеста против ложного понимания Бога или святыни, против травмы, нанесенной человеку от имени Бога или церкви, либо против диктата церкви. Но услышав, что здоровый художественный антиклерикализм называют кощунством, я составляю встречный список церковных кощунств, которые разоблачает панк-молебен:
сергианство как коллаборационизм с преступным режимом;
идолопоклонство: почитание кесаря (цезарепапизм) и храма вместо или более Бога;
магизм как вера в то, что духовными силами можно овладеть с помощью ритуалов и манипуляций с материальными предметами (так называемым поясом Богородицы);
хула на Духа Святого, поскольку слово правды, прозвучавшее в панк-молебне, возводится оппонентами не к Богу, а к сатане;
хула на Иисуса Христа как демонизация попытки очищения храма и церкви от насилия и торгашества;
хула на Богородицу как отрицание права женщины взойти на амвон и поучать церковный клир и мир.
Я вынуждена в этой ситуации оперировать чужеродной мне категорией кощунства. У меня нет собственного языка, а если и есть (например язык искусствознания, политологии или культурологии), он непонятен или даже враждебен церковному адресату. Кто же адресат? Кому я адресую свой религиозный контрдискурс? Иерархам церкви это не нужно, потому что они лучше меня понимают, что не только отрабатывают политический заказ, но и защищают свою власть, а потому позиции своей не изменят. То же касается и судейских. Но мне важно, чтобы альтернативную религиозную точку зрения услышали и те, и другие. Так называемым глубоко воцерковленным? Я для них не авторитет. Любое мнение человека в рясе перевесит голос специалиста. Светской публике мой религиозный язык кажется неуместным и враждебным. Так кто же адресат? В первую очередь сами Pussy Riot, которых важно защитить от клеветы и насилия на том же языке, которым пользуется церковь, трансформируя таким образов язык обвинения в язык апологии. Затем немногие открытые умы, которые искренне хотят понять религиозное значение акции, и я сама, а также мои единомышленники. Мне важно выразить свою точку зрения, за которой стоит мой Христос. В определенной степени спор религиозных субъектов вокруг Pussy Riot – это борьба за Христа, как бы громко это ни звучало.
«Мы не против христианства, - сказала Надежда Толоконникова в суде, - мы за настоящее христианство». Но как часто в истории церкви люди защищали «настоящее христианство», вкладывая в это понятие совершенно разные смыслы! Важно понять, какие идеи подлинного христианства получили воплощение в истории Pussy Riot и чем отличается язык оппонентов в религиозной войне, развернувшейся вокруг панк-молебна.