Только что страна наблюдала феерические взлеты «странных людей». Сначала это были вагоностроители с Урала и девушки из Иванова, выходившие на орбиту ценой одной корявой, но верноподданнической фразы вроде «приедем в Москву на танке более лучше одетые». Аттракцион немыслимой щедрости для особо лояльных. Но посадочных мест больше нет, а кому свезло, уже сгорели в плотных слоях атмосферы. Типичная судьба человека не на своем месте.
Депрофессионализация как идея и принцип
Затем перестановки в политическом блоке и в кабмине показали, что на науку, культуру и работу с обществом тоже можно бросать людей, полезных в некоторых отношениях, но не отмеченных печатью профессионализма, даже с непрофильным прошлым.
Идею перехватили внизу. Если на культуру бросают из налоговых органов, то и в руководстве культурологией логичен инженер-пожарник. В отрезке вертикали под линейным министерством тоже должны быть родные души, а не искусствоведы без погон. Теперь уже внутри институтов образованных меняют на лояльных недоучек. Потом этих же пожарных бросят делать другой пожар. Легкая разминка перед погромом РАН по готовому сценарию. И новый этап кадровой политики. Закончился период, когда на место выдвиженцев от партии приходили авторитеты из профессии. Но и не вернулись нравы советской власти, когда брошенные на любое направление (хоть на культуру) люди от сохи еще сохраняли уважение к чужой профессии. Теперь дилетанты с фанаберией готовы учить ученых, перестраивать отрасль, будто лесоповал, и общаться с мэтрами, как с бригадирами гастарбайтеров.
Цари и резиденты
Просто на авторитаризм это не спишешь. И даже на сырьевую модель. Самовластие чаще окружало себя людьми высшей пробы, украшая правление открытиями и шедеврами. Даже времена темные и солдафонские по инерции оставляли после себя памятники творчества и знания. Помимо манифестации величия, не говоря о личном удовольствии для людей с мозгами и вкусом, в этом было подтверждение легитимности свыше: помазанника должны окружать «божественные» вещи, и люди, способности которых тоже не от мира сего, — дар.
Демократии все это не нужно, квазидемократии — тем более. Филантропию и меценатство могут перехватывать бизнес и социальные фонды, только если власть не заигрывает с «богоданностью» и смиряется с бытовым предназначением. Тогда приватная благотворительность поощряется самим же государством, которое служит скорее техническим распорядителем, нежели покровителем наук и искусств, и уж точно не покушается на автономию, не лезет в кадровую политику творческих сообществ.
У нас в этом плане чудовищный микст. Проблемы с легитимностью власти есть и у общества, и в политическом классе, и в самом руководстве. Власть, пытаясь нащупать легитимацию помимо формальной процедуры переизбрания, успокаивает себя иллюзией всевластия: суверен не всесилен, потому что легитимен, а наоборот (произвол как знак легитимности де-факто). Доказательством «права править» оказывается способность подавлять любые права, кроме своих, а свои — ничем не ограничивать.
Один из знаков такой легитимности — кадровые чудеса, способность поражать воображение непредсказуемыми и необъяснимыми назначениями — сигналами, встраивающими в лояльность и своих, и колеблющихся.
Лучший способ — бросить на дело людей со стороны, без заслуг и нормальной карьеры, но с безудержным, несомневающимся активизмом, свойственным плохо обученным неофитам.
Полезен здесь и опыт личной самодеятельности. Люди, собирающиеся оценивать результативность исследований, сочли достаточным то, что слышали о библиометрии краем уха. Точно так же командовать культурой брошен товарищ, ничего не смыслящий ни в идеологии, ни в идеологических процессах, ни в техниках идеологической работы, но сам дерзавший в такого рода писаниях, конъюнктурных и слабых. В данной схеме это не проблема. Сейчас в одном из физических институтов новому начальству в промышленных масштабах накачивают статистику публикаций и цитирования, вставляя его в коллективные работы, организуя ссылки и проч.
Все было бы проще, если бы наверху плевали не только на результат, но и на эффект. Однако спрос на символический капитал там есть, и огромный. Очень волнуют образ и положение, символика места и влияния, даже политическая эстетика, хотя и в жанре «прикид». Неясно, что важнее: реально манипулировать или выглядеть мощным манипулятором (например, в мире). Если власть и «забила» на репутацию в глазах элит, то осталось зеркало, ради которого весь этот дорогой пиар.
Еще одна створка такого зеркала — руководящие кадры для повседневного общения. Там, хоть и с потерями, еще остались люди профессиональной пробы, но уже без потенции возражения. Поэтому наверху остается иллюзия, что страной руководят специалисты. Потом высочайшие экспедиции обнаруживают, что народ держат в нечеловеческих условиях и кормят на 100 руб. в день, но происходящее в науке и культуре начальство пока не считает стихийным бедствием и не наносит личных визитов рядовым ученым и художникам. А это был бы сенсационный сюжет для новостей: выслушав неподставных ученых, им поручают симметрично оценить результативность профильных ведомств, а министров грозят посадить «на ту же баланду».
Правители всегда смотрелись в зеркало истории — и сейчас все упирается в исторический горизонт. В будущем деятели иначе оцениваются и по выдвиженцам, и по их эпохальным деяниям. Потом окажется, что эти министры и их реформы были такими же странными акциями, как амфоры и рыбы. Зачем это нужно правлению — пока неясно.
Автор — руководитель Центра исследований идеологических процессов Института философии РАН