Страх и ужас современного мира. Мессия, несущий народам свет просвещения. Лукавый деляга, опутавший планету сетью своих агентов, высасывающий соки из своих жертв. Страна свободы, джаза и рок-н-ролла, битников, хиппи и психоделической революции. Экспортер демократии и кока-колы, в ответ на взрывы своих посольств неизвестно кем, отвечающий ударом по кому попало. Путеводная звезда современного мира или посланник Люцифера, призванный привести человечество в ад. И все эти определения далеко не исчерпывают спектр возможного отношения к такой реалии современного мира, как Соединенные Штаты Америки.

За таким грандиозным мифом не может не скрываться некая реальность. Эта сила, стоящая за государственностью США, может быть, как показывают работы историка Фёдора Синельникова, выявлена вполне рациональными средствами. Также она может быть обнаружена человеком в глубинных пластах его сознания, как юнговский архетип. Поэт и визионер Даниил Андреев в своих произведениях описывал эти силы, относясь к ним как к разумным, живым субъектам, действующим в реальностях иных уровней материальности и проявляющих свою волю и эмоции, реализующих свои планы с помощью определенных психических процессов, которые могут происходить в человеческом сознании. Андреев дал этим силам имя “уицраор”, или “демон великодержавной государственности”.

Когда же и по какой причине появился уицраор - или, как предпочитает называть эту “вещь” Фёдор Синельников, “метадержава” Соединенных Штатов? Вопрос не самый тривиальный, поскольку рождение метадержавы во времени не может нами непосредственно наблюдаться, а во-вторых вовсе не обязано совпадать с, допустим, моментом постановки подписи на декларации независимости. Наконец, момент рождения метадержавы может быть и вовсе размазан во времени по даже и весьма длительной области. Но оставим тонкости до другого раза, отослав заинтересованного читателя к мифопоэтическому трактату Даниила Андреева “Роза Мира” и аналитическому исследованию Фёдора Синельникова “Циклы российского великодержавия и современность”. Дабы не пересказывать здесь содержание этих текстов, в дальнейшем мы будем предполагать, что читатель знаком с их основными положениями хотя бы в первой степени приближения.

Итак, в какой момент государственность США перерождается и приобретает некий особый характер? Когда она начинает инспирироваться (или, выражаясь языком Андреева, “инвольтироваться” метадержавой, подобной тем, которые стояли за государственностью Ассирии и Рима, Персии и Франции, Испании и Англии, Третьего Рейха и Третьего Рима? С представлениями о некоей своей особой миссии и гордыней за свою избранность, в перспективе - избранность планетарного масштаба, а то и далее?

Исследователи, принимающие саму концепцию “метадержав” (“уицраоров”) занимают различные, часто диаметрально противоположные позиции относительно тех или иных общих или конкретных аспектов их существования. По вполне понятным причинам вопросы, связанные с метадержавой США, вызывают ожесточенные споры. Фактически, речь идет о метафизических основаниях американской государственности. При учете, какую роль в мире она играет, с этим вопросом оказывается сопряжено онтологическое и этическое самоопределение человека в политическом - и не только политическом - мире.

Фёдор Синельников, как и во всех остальных случаях, имеющих отношение к проблематике великодержавной государственности, рассматривает проблемы, связанные с метадержавой США, через призму своей собственной детально разработанной историософской концепции. Согласно ей, деятельность метадержав подчиняется весьма строгим закономерностям, вполне умопостигаемым путем анализа доступного в будничном опыте и верифицируемого эмпирического материала.

Синельников полагает, что американская метадержава рождается приблизительно в 1894 году, а первое ее яркое проявление в истории относится к 1898 году и было связано с войной между США и Испанией.

Причина рождения уицраоров/метадержав - в этом Андреев и Синельников вполне солидарны - внешняя угроза, как правило (всего с одним исключением, относящимся к первому существу из этого ряда), связанная с угрозой со стороны других сущностей того же порядка, относящихся к иным метакультурам. Не отрицая вероятность иного сценария, следует попытаться определить, какое же метадержавное образование вызвало внутри метакультуры европейского Северо-Запада реакцию, следствием которой стало появление американского уицраора.

К иным сценариям относится, к примеру, возможность “самозарождения” метадержавы в эпоху Гражданской войны или же отпочкование от британского “родителя”, проявившее себя во время войны за независимость.

Если говорить о войне за независимость и последовавшем за ним периоде территориальных захватов и приобретений - то Синельников заявляет, что согласно его теории никаких метадержав в Северной Америке в тот период времени возникнуть не могло, так отсутствовали необходимые для этого предпосылки, которых требует концепция Синельникова. Метакультура европейского Северо-Запада, в которую входят и США, не становилась в то время объектом агрессии никаких инометакультурных “восходящих” метадержав в североамериканском регионе. Единственной такой (“перпрессивной”) метадержавой на момент обретения Соединенными Штатами независимости являлась Манчжуро-Китайская. Но Цяньлун не предпринимал никаких агрессивных действий против английских владений в Северной Америке.

Десцендентом метадержавы Британии (“отпочкованием английского уицраора”, если выражаться языком “Розы Мира”) американское великодержавие также не могло, согласно построениям Синельникова, являться. Такие десценденты/отпочкования могут быть либо синергичными с высшими задачами метакультуры, либо нет - а синергичность в данном случае означает временное внешнее соответствие некоторых результатов деятельности метадержавы высшим задачам метакультуры, в которой метадержава действует (Даниил Андреев называет подобное состояние “демиургической санкцией на уицраоре”). Но английская метадержава в этот период времени, согласно концепции Синельникова, находилась на стадии эскалации - а при таком положении синергичные десценденты просто не возникают, а несинергичные неизбежно уничтожаются в схватке с “родителем”. Однако войну со своими североамериканскими колониями Англия проиграла - а следовательно, ее метадержава никак не могла сражаться в этой войне со своим порождением.

Далее Синельников перебирает возможные кандидатуры на роль “восходящей” (эскалирующей) метадержавы-провокатора, действия которого вызвали в качестве реакции появление американского уицраора. Франция, эскалировавшая в 1792-1815 гг., не проявляла никакой агрессии против Соединенных Штатов. Напротив, Наполеон уступает США Луизиану, территория которой на тот момент превышала территорию самих США. Россия? Россия прошла фазу надлома лишь в 50-х годах XIX века, владела протестантской Финляндией - короче говоря, вполне можно говорить, что она оказывала давление на метакультуру протестантского Северо-Запада. Однако активность России не имела никакого отношения к Северной Америке и Тихоокеанскому региону, а США, в свою очередь, не имели интересов в Восточной Европе. Напротив, Александр I и Николай I сокращали присутствие России в Тихом океане - слушайте и смотрите рок-оперу “Юнона и Авось” и погуляйте по Русской Горке в Сан-Франциско (можно также посмотреть в глаза аляскинской валькирии Сары Пейлин с берегов Чукотки и помечтать об отдыхе на пляжах русского Гонолулу).

Казалось бы, остается только один вариант - таким провокатором стала Испания и ее стареющая метадержава, некогда инвольтировавшая свои человекоорудия на создание империи планетарного масштаба, а к концу XIX века цепляющаяся за последние свои колониальные приобретения. Однако такие дряхлые старики, согласно концепции Синельникова, не могут вызывать в иных метакультурах такой “защитной” реакции, как рождение новой метадержавы. Только “восходящие” драконы (согласно терминологии Синельникова, “находящиеся на стадии эскалации”) могут привести к тому, что “соседи” пожелают завести своего собственного. Так что искать следует в другом месте.

И Синельников находит ответ, кажущийся практически невероятным - или, во всяком случае, предельно нетривиальным. Источником угрозы для метакультуры протестантского Северо-Запада, частью которой является США, стала развивающаяся метадержава Японии, которая уже через несколько лет после описываемых событий достигла такой мощи, что разбила российские войска в русско-японской войне.

Казалось бы, какую угрозу могла представлять для США Япония, отделенная от США Тихим океаном и не помышляющая о морском десанте в Калифорнию?

Ответ Синельникова таков. В том самом 1894 году Япония совершает агрессивные действия в отношении Китая, начав свою первую войну. Использовав а качестве предлога антикитайское восстание в Корее, Япония вводит туда войска, а затем нападает и на сам Китай. Китай проиграл войну, оказавшись вынужденным подписать крайне невыгодный ему Симоносекский договор 17 апреля 1895 года. Англия не смогла предотвратить японскую агрессию - а от нее можно было это ожидать, поскольку именно она была защитницей социальных образований, входивших в орбиту Северо-Западной метакультуры вдали от собственно Европы.

“Подписание англо-японского торгового договора (выгодного Японии и фактически предоставлявшего ей свободу действий в Китае и Корее) 16 июля 1894 г. – уже после того, как началось японское вторжение в Корею, является одним из рубежных событий в истории английского присутствия на Дальнем Востоке. По одной из статей этого договора британские владения становились открытыми для переселения японских подданных. А это уже грозило изменением этно-культурного и геополитического положения в английских тихоокеанских колониях. Вскоре после подписания Лондонского договора Япония напала на Китай. Символично, что первым объектом, уничтоженным японцами, был английский транспорт, перевозивший китайских солдат.

Ослабление Британской державы имело значение не только для Тихоокеанского региона. Оно влияло на баланс сил во всем мире. Новое положение попыталась использовать другая северо-западная держава – Германская. В 1895 г. в Германии началась подготовка к созданию мощного военно-морского флота. Перпрессивная держава Германии с этого времени стала все более четко заявлять о своих претензиях на передел мира, а в конечном счете – и на глобальное доминирование. Эта цель была настолько же неосуществима, насколько и разрушительна – не только для Северо-Западной метакультуры, но и для всего человечества. Претензии Германской державы толкали ее к столкновению с Английской. Таким образом, ослабление Англии, проявившееся в ее отступлении перед Японией в 1894 г., привело к тому, что две самые могущественные – на тот момент – державы Северо-Западной метакультуры оказывались в состоянии нараставшей конфронтации.

Северо-Западная метакультура оказывалась без адекватной защиты. Уязвимыми становились не только английские тихоокеанские колонии (Австралия и Новая Зеландия), но и западное слабозаселенное побережье США (например, в Калифорнии в 1900 г. проживало всего 1,5 млн. человек). Запад США из-за своей огромной территории и богатейших природных ресурсов вполне мог оказаться объектом экспансии Японии. Сегодня мысль о том, что Япония в ХХ веке могла, например, захватить западное побережье США, кажется фантастичной. Но такие захваты стали невозможны именно потому, что под американской государственностью в ХХ веке существовала держава, находившаяся на стадии эскалации”.

Суть проблемы, с точки зрения Синельникова, в том, что объектом японской агрессии в Китае стало значительное конфессиональное протестантское меньшинство, связанное в силу именно своего протестантизма с Северо-Западной метакультурой.

“Страной, в которой в конце XIX в. существовала значительная протестантская община, был Китай. Благодаря усилиям протестантских миссионеров, главным образом англоязычных, к концу XIX в. в Китае эту форму христианства приняло около 200 тысяч человек. В относительном исчислении – для Китая – эта цифра может показаться незначительной. Однако в абсолютных цифрах это довольно значительная община. Уже то, что китайские протестанты жили в государстве, подвергшемся агрессии перпрессивной державы, создавало необходимое и достаточное условие для креации северо-западной державы для защиты этой метакультуры, динамично развивавшейся в дальневосточном регионе … К концу XIX в. на планете произошло коренное геополитическое изменение – из-за стремительного развития технических средств, сблизивших континенты. Дальний Восток и США стали сосуществовать в одном регионе. В сочетании с распространением протестантизма в Китае и Корее это обеспечило возможность креации Американской державы в ответ на японскую агрессию против Китая”.

Однако существуют и иные точки зрения на проблему времени рождения американской метадержавы. Так, Рауха высказывает точку зрения, согласно которой к признакам “метадержавности” относится наличие экспансионистской идеологии, милитаризация, “волна патриотизма” со стороны общественности - а все эти моменты, согласно Раухе, имели место задолго до агрессии Японии против Кореи и Китая.

Кроме того, замечает Рауха, без влияния метадержавы США не смогли бы сформировать политико-идеологическо-экономический комплекс, оказавший такое серьезное воздействие на весь мир. Без уицраора в Северной Америке образовалась бы лишь рыхлая конфедерация, которую в итоге ждала бы судьба Южной Африки. Доктрина Монро как раз и демонстрировала потенциальную склонность новой метадержавы к экспансии - а американо-испанская война только лишь продемонстрировала, что в своей экспансии метадержава не собирается ограничиваться мирными средствами.

Исследователь, использующий никнейм “Песец”, также полагает, что имперский миф США начал складываться еще во времена борьбы за независимость. Он полагает, что в своей основе он сохранился и по сей день - “Америка как оплот демократии для западного полушария”, а затем и для всего мира. Противопоставлялся этот миф силам реакции, инспирированным метадержавами Европы, “Священному союзу”. После появления доктрины Монро в 1823 году США начинают вмешиваться в дела других стран, “экспортируя демократию” - в частности, морально поддерживая испанские и португальские кологии в их борьбе за независимость. Реализуя доктрину Монро, американская дипломатия сорвала интервенцию Священного Союза с целью восстановить испанское владычество над колониями. Затем -  уже используя финансовые и военные рычаги - США вмешиваются в дела Гаити, Мексики и Бразилии, пытаясь свергнуть проевропейские монархические правительства и заменить их правительствами республиканскими. Во время “весны народов” 1848-49 гг. США поддерживают антимонархические революционные движения в Европе.

Однако, по мнению “Песца”, все это свидетельствует только о подготовке почвы для утверждения метадержавы. Сама метадержава появляется во время Гражданской войны, когда победа Севера инкорпорировала в миф либеральные идеи, прямыми наследниками которых окажутся космополитизм и идея политкорректности. И затем, уже хорошо утвердившийся, Стэбинг (американский уицраор) нападает на Истарру (так Андреев называет уицраора Испании), к которому испытывал неприязнь с самого начала своего появления.

Именно необходимость противодействия не самой испанской метадержаве, а некоей силе, скрывающейся за ней, силе, стоявшей со времен средневековья за инквизицией (в частности, инквизицией испанской), образования, в чем-то подобного метадержаве, но имеющего существенно иной характер - вот, согласно гипотезе “Песца”, причина появления на свет американской метадержавы. Вызов со стороны “демонизированного эгрегора папства и инквизиции” заключался в том, что эта сила желала поставить под свой контроль католические сообщества Латинской Америки - и восстановить свое мировое влияние после тех чувствительных ударов, которые обрушились на папство в Европе. Следы проникновения “эгрегора инквизиции” в Латинскую Америку можно проследить в Перу и Мексике - а особого внимания заслуживает так называемое иезуитское государство в Парагвае.

Если принять такую гипотезу, то, как полагает “Песец”, появление американской метадержавы можно рассматривать как акт помощи со стороны благих творящих сил (“демиурга”) метакультуры Северо-Запада аналогичным силам Романо-католической метакультуры. Затем, когда метадержава перестала быть синергичной, помощь выродилась в простое хищничество.

Американская метадержава, считает “Песец”, потребовалась благому полюсу Северо-Запада для того, чтобы обрести противовес против ослабления влияния “христианского трансмифа” на эгрегоры реальных христианских конфессий и вырождения последних в опору политической реакции, клерикализма и абсолютизма. Это хорошо прослеживается в политической мифологии позапрошлого века - в риторике американского мифа, в котором США оказываются “Новым Израилем”, в противовес обществам Старого Света, отождествляемым американскими проповедниками с библейским Вавилоном. Эта же мифология действует и в XX веке - проявляясь в таких несхожих движениях, как растафарианство и неоконсерватизм.

США поддерживали европейскую либерально-демократическую оппозицию против выродившейся иерократии и реакционных монархий - опираясь на тайные общества, от карбонариев до иллюминатов. Поэтому еще не сменившие идеологию метадержавы Западной Европы попытались накрепко связать в головах инспирируемых ими людей понятия либерализма, демократии и республики с одной стороны - и понятия тайного общества и масонства с другой. Таким образом, по мнению “Песца”, в обиход был введен один из самых влиятельных антилиберальных мифов - миф о мировом масонском заговоре. Этот миф продолжает жить и теперь - его принимали черносотенство и фашизм, Гитлер, современные российские ультра, радикальный исламизм.

Предоставим слово самому “Песцу”:

“Что же касается огрызков демонизированного эгрегора средневековой инквизиции и папства, то тут, я думаю, Стэбинг исполнил свою миссию лишь частично. А потом, когда утратил санкцию, просто её предал и сам стал поддерживать и пользоваться взамен услугами тех сил, которые он должен был искоренить.

Проблема в том, что латиноамериканский католицизм, даже несмотря на противодействие демиургов Северо-Запада и Романо-Католической культуры и действия имевшего тогда демиургическую санкцию Стэбинга, всегда в политическом смысле оставался питательной средой для ультраправых политических взглядов. Именно из этой среды возникли мексиканские "Текос" и "Пуэбло", бразильская "Традиция, Семья, Собственность"... Хотя иезуиты ушли из Парагвая раньше, но их наследство осталось и воплотилось в феномене парагвайской партии "Колорадо", в не меньшей степени, чем в положениях доктрины перонистского движения в Аргентине. В интернете и в литературе есть много материалов. касающихся истории появления на свет жуткого феномена Латинской Америки - “эскадронов смерти”. Когда Стэбинг переродился, утратил санкцию демиурга и получил другую санкцию, он стал опираться на них в борьбе против марксистских и националистических повстанцев во всех странах Западного полушария.

Но можно только предполагать, чем бы стало это явление, если бы в позапрошлом веке Стэбинг, по замыслу Демиурга, его не ослабил. Знаменитые реформы Второго Ватиканского собора, после которых католицизм принял современное лицо и избавился от остатков средневековья, были бы провалены - они и так проходили при страшном сопротивлении как раз латиноамериканских делегаций, обвинявших тогдашнего папу в связях с масонами и... КГБ. И это только одна из негативных возможностей. При более неблагоприятном раскладе чудовище, о котором писал Андреев, ... реинкарнировало [бы] в качестве чудовищной реальности современной эпохи, на базе синтеза переосмысленного средневекового наследства, латиноамериканской пассионарности и заразившей в первую очередь страны Романо-католической культуры доктрины фашизма.

Именно ради предотвращения такого сценария, по моему скромному мнению, понадобился Стэбинг”.

Рауха же склонен утверждать, что метадержава появляется еще в эпоху борьбы за независимость - вместе с новым имперским мифом. именно наличие имперского мифа является для Раухи основным критерием наличия метадержавы. Агрессивность внешней и внутренней политики, скоординированной как в отношении соседей, так и коренного населения, не позволяют говорить ни о чем ином, кроме как о метадержаве, уицраоре.

Дадим слово Раухе:

“Однако благополучному существованию империи мешали идеологические нестыковки мифа с социальной реальностью. И если геноцид по отношению к индейцам можно было приглушить дезинформацией об их дикости и кровожадности, то с институтом рабства всё оказалось сложнее. Имперский миф неплохо ложился на воприятие граждан северо-восточных штатов, янки. Но в южных штатах сложились совершенно иные социально-политический уклад, культура и самосознание. Сложились ещё ДО появления незавимого государства и становления имперского мифа. Не попытайся англичане во время войны за независимость опереться на негритянское население южных штатов (рабство в английских колониях незадолго до этого было поставлено вне закона), полагаю, едва ли южане присоединились бы к Конфедерации и приняли бы общую с Севером конституцию. И их присоединение сделало опору имперского мифа ненадёжным, ... а отпочковкам уицраора дало неплохие шансы для выживания.

Перед Гражданской на Юге сформировался свой особый миф, миф о превосходстве аристократов-южан над всем остальным человечеством вообще. Да, дескать, они - республиканцы, но далеко не все люди достойны быть гражданами их республики. Иным это просто от Бога не дано. А вообще же они отдельный богоизбранный народ, достойный своего независимого конфедеративного государства и своей конституции. И если быдловатые янки не желают признать их превосходство или хотя бы право жить по своим законам, пусть и не соответствующим духу конституции - у них есть законное право выйти из Союза Американских Государств”.

“Южно-конфедератский” десцендент метадержавы не был, по мнению Раухи, синергичным - зато активно поддерживался неблагим (“демоническим”) полюсом Северо-Западной метакультуры, который в ту пору стремился поддерживать легитимную аристократию. Родительская же метадержава, инспирировавшая северян, была синергичной на тот момент по своим устремлениям, но развила в ходе борьбы, в которой едва не проиграла, значительную агрессивность. Эта агрессивность делает экспансию необратимой. И Рауха вспоминает известную шутку: “У вас проблемы с демократией? тогда мы летим к вам!”

Разговор пока не закончен - в частности, готовится к выходу объемное исследование Фёдора Синельникова, посвященное метадержавам, после чего читателю представится возможность оценить по достоинству его аргументацию, основывающуюся на внутренней логике его историософской системы.

Редакция Выхода планирует и далее уделять самое серьезное внимание историософской проблематике. В частности, будет продолжен разговор о Соединенных Штатах Америки и американской культуре, ее миссии, задачах и долженствовании.