Уведомления

  • Найдено 376 сообщений.

Философия » философия названия и казус «молодой негритянки» » Дек. 22, 2015 23:04:06

 

Первая публикация - в журнале "Гефтер" (под другим названием, что, учитывая содержание текста, не лишено иронии - там название дала редакция издания).

 

Один из крупнейших амстердамских музеев (Rijksmuseum), как сообщает CNN, переименовывает некоторые картины, «чьи названия могут быть восприняты современной аудиторией как неуместные». К примеру, «Молодая негритянка» (1900) Симона Мариса теперь будет зваться «Девушка с веером».

***

Полемика вокруг переименования картин высветила целый ряд социальных, психологических, исторических, культурологических и философских проблем.  На поверхности, разумеется, лежит проблематика концепта «политкорректности» - с весьма прихотливой, как бы выразился Мишель Фуко, диспозицией сил вокруг этого концепта.

Однако свой первый текст, посвященный этому вопросу, я начну с совсем другой стороны. 

***

Давайте обратим внимание на саму проблематику названий произведений - в частности, «произведений искусства».

Для начала речь я поведу о дихотомии «названия» и «имени». 

Имя было предметом рефлексии еще в глубокой мифологической древности. Имя имело сакральное значение. Оно, как считалось, выражает собой – часто непосредственно – глубинную суть поименованной вещи. Путем манипуляций с именем человек рассчитывал приобрести некую власть над носителем имени. Эта концепция была одним из существенных элементов мифолого-магического сознания.

Учения «осевого времени» (как назвал Ясперс период трансформации обществ Средиземноморья, Индии и Китая, шедший в VIII-II вв. до н.э), оппонируя племенным мифологиям, магическим практикам и в целом племенной картине мира, часто выступали с «имяборческих» позиций. И даосы, и конфуцианцы знали, что имена имеют тенденцию «портиться» - конфуцианцы предлагали испортившиеся имена «исправлять» (чжен мин), то есть возвращать им правильные значения, а даосы – «пресекать», то есть вовсе отказываться от употребления испортившихся слов, вплоть до практики полного молчания. Аналогичные процессы шли в буддизме и христианской мистике. Слова были восприняты не как проникающие вглубь вещей и выражающие их суть (можно говорить о единой «слововещи», в которой «тело» и «слово» окажутся лишь абстрагированными аспектами), но как буферная зона, как особое вербальное пространство, отгораживающее человека от всего того, что не кодифицировано в языке. Мистики осевого времени ставили своей задачей пробиться через эту языковую реальность консенсуса, неизбежно социальную, являющуюся аспектом той самой племенной картины мира, за пределы которой мистики хотели вырваться для «странствий в беспредельном».

Однако затем наступило время «реакции». Практики молчания оказались встроены в новый культ «слова» - этот процесс возврата с инкорпорацией практики молчания весьма характерен для христианской традиции.

Вновь идея сакральности имен была поставлена под сомнение в западноевропейском средневековом номинализме (буквальное значение этого слова выглядит в данном контексте весьма иронично), появление которого знаменовало собой новую фазу «имяборчества». Номинализм получил дальнейшее развитие в Новое время, но настоящее торжество ждало его во второй половине XX века – я разумею тут творчество постструктуралистов и их практики деконструкции и «археологий знания». Усиление номиналистических тенденций, возможно, коррелирует с повышением уровня социокультурного динамизма – поскольку, в частности, способствует взлому устоявшихся концептуальных матриц, лишает «имена» веса, разрушает вокруг них системы социальных ритуалов и табу.

Номинализм инициировал дрейф от имени к названию. То, что мы сегодня часто называем именем – есть скорее название, чем имя. Не внутренняя, «настоящая» сущность вещи, но «ярлык», прикрепленный к тому, что представляется «вещью» нам.

Важный концептуальный пункт в развитии номиналистических идей обозначил Кант. Нашему чувственному восприятию и рассудку дан именно мир явлений, а не самих вещей как таковых. Но явление вещи, если наложить на кантовский дискурс оппозицию «имя/название», может именно «называться», но не «именоваться» - до тех пор, пока сохраняется различие между названием и именем. Имя в традиционном сознании соотносится с самой вещью – но вещь, согласно Канту, не дана нам в своей непосредственности, причем не дана настолько, что мы даже не можем сказать, сколько в универсуме существует вещей, одна или же множество. Посему Кант обозначает – именно обозначает, а не именует – эту неопределенность, лежащую по ту сторону экрана явлений, «вещью-в-себе». «Вещь-в-себе» - это не имя, это самое «называющее», самое «безымянное» из названий. Это название, которое роднит с именем только некое указание, причем это не указание в какую-то определенную сторону, поскольку отсутствует конкретный предмет возможного именования. Место Канта по отношению к паре «имя/название» находится рядом с авторами Упанишад, согласно которым высшую реальность можно обозначить лишь как «не то». Если для этой реальности и есть соответствующее ей слово – то оно антиномически является молчанием. В этом случае можно говорить об апофатическом тождестве молчания и слова. «То, что может быть названо «дао», не есть постоянное дао».

Однако выделение пары «имя/название», как и в случае с любой другой бинарностью, рождает соблазн грубой дискретности. Следует понимать, что бинарные пары такого рода – лишь некие «идеальные типы» ( в веберовсеом смысле) в континуальном пространстве смыслов. Названия, «ярлыки явлений» философы языка от Декарта (он был, в частности, «философом языка», поскольку мечтой его было создание универсального языка науки, четкого, прозрачного и не допускающего туманностей и многозначностей) и до раннего Витгенштейна пытались упаковать в стройную удобную систему, играя в которую, можно было бы конструировать ясные «атомарные высказывания», а из последних – более сложные.

Постструктурализм же, с одной стороны, освобождает человека из новой языковой тюрьмы – тюрьмы, сложенной из уплотнившихся названий, приобретших черты прежних «имен», но только уже не «имен вещей», а «имен явлений». С другой стороны, постструктурализм своими практиками освобождает сам язык. Лишая его «весомости», он возвращает языку способность к полету. Постструктурализм создает условия, в которых слова снова могут вдохнуть воздух жизни. В результате такого освобождения язык гуманитарного знания и язык искусства выходят на принципиально новый уровень своего существования – конечно, выход этот, эволюционно прогрессивный, сопряжен с массой проблем переходного периода, в том числе и проблем этических.

Номиналистский прорыв породил и продолжает порождать себе оппозицию. В нее входят приверженцы архаического магического сознания, сторонники жестко кодифицированных религиозных, философских и научных доктрин – некоторые оппонируют номинализму как таковому, некоторые же – только той или иной новой стадии его развития. Характерным примером такой оппозиции служат некоторые представители так называемой «русской религиозной философии» - в особенности Сергей Булгаков и Павел Флоренский, развивавшие в субстанциалистском духе «философию имени» и симпатизировавшие афонскому движению «имяславцев». Другой пример – оппозиция, так сказать, «поэтическая». Мир науки Нового времени (до середины XIX века) – мир номинализма промежуточного этапа – был миром формул и стремившихся к строгости философских систем. Слова-названия, потерявшие свое древнее сакрализованное значение, воспринимались «поэтами» как «бескрылые» – хотя в рамках нашего рассуждения прежние крылья если и были крыльями, то крыльями скорее птеродактиля, чем ангела. Магическая власть тяжелого слова ошибочно принималась за свободу слова легкого. Как писал Николай Гумилев: «Солнце останавливали словом, / Словом разрушали города». 

Характерно, что на новейшем постструктуралистском этапе развития номинализма со слова был снят очередной слой древнего колдовства. Оно оказалось в значительно большей степени, чем прежде, свободно от древней магии – и не так уже безнадежно прочно сидит на слове сциентистское ярмо. В свете этого события новый союз искусства и философии может оказаться значительно более плодотворным, чем оставивший яркий след в истории предшествующий союз подобного рода – союз романтиков-поэтов и романтиков-философов конца XVIII – начала XIX веков. Стоит в этой связи вспомнить, что Делез обозначил дело философии как «творчество концептов», задав общее поле взаимопроникновения искусства и философии – теперь философ вполне может назвать себя художником, который пишет концептами.

***

Обратимся теперь к истории искусства.

В большинстве случаев имя имело не само произведение искусства, а изображаемый объект. Имя божества, героя, политика и т.д. давало некое отраженное имя – отблеск имени – и самому произведению. Однако в итоге само произведение искусства можно в этом случае считать безымянным.  Произведение искусства рассматривалось как своего рода окно – но само окно не имело ни имени, ни названия.

В этом смысле, разумеется, в древнем мире не было не искусства, ни его произведений – в современном смысле этих слов. Ремесла, искусства и науки в языке средневековья могли не различаться – до сих пор в западных университетах остаются «факультеты свободных искусств», причем под «искусствами» понимается в этом контексте то, что большинство современных людей отнесет, если пользоваться термином Бурдье, к социальному полю «науки».

Не имели имен и названий помпейские фрески, аттические статуи. И если изображенное не могло быть однозначно атрибутировано – оно, как лица на помпейских фресках, оставалось, вполне вероятно, безымянным.

Сегодня мы можем воспринимать как «произведения искусства», к примеру, «неолитических венер». Существует теория, что архаические изображения богов и духов не рассматривались в той культуре как «изображения», но были одновременно самими богами – во всяком случае, их воплощениями. В этом случае такие «произведения искусства» могли иметь индивидуальные имена – но только имя имело, как уже было сказано выше, именно божество, а «произведением искусства» этот объект стал только тогда, когда появилось социальное поле «искусства», в котором проявились и произведения этого самого искусства, подсвеченные энергией этого поля.

За пределами сакрализованной сферы существовали продукты, производимые ремесленниками. Пара сапог, к примеру, индивидуального имени не имела – только маркировку производителя. Исключения – к примеру, корабли или мечи. Однако эти наделяемые индивидуальными именами продукты ремесла, имея непосредственное отношение к сохранению человеческой жизни и к совершению подвигов, входили в сферу сакрализации, рассматривались (хотя часто и в противоречии с религиозной догмой) как одушевленные существа.

По мере формирования социального поля искусства предметы, производимые скульпторами или художниками, выходили из сферы «сакрального» – поскольку эти все еще фактически ремесленники творили уже вовсе не по заказу клерикальной корпорации (а если и по заказу, то имея значительную дополнительную мотивацию, имеющую отношение именно к социальному полю «искусства», а не, условно говоря, «религии»).

Эпоха Ренессанса «обожествила» творческого человека – но это «обожествление», наложившись на общий процесс десакрализации, приобрело существенные отличия от сакрализации предшествующих эпох. При этом возвеличивался сам творец, но не его произведения, которые не получили сакрализованных имен, но по-прежнему – в контексте прежней ремесленной традиции – носили на себе клеймо мастера, отблеск его имени. Имя имел сам мастер – произведение же получало то или иное индивидуальное название – тем более явное, чем большую автономию получало «произведение искусства» от объектов, изображенных на нем или изображаемых им.

Последовавшая за Ренессансом эпоха Нового времени с его приматом номинализма в полной мере реализовала описанное в предыдущем абзаце соотношение между значимостью имени автора и второстепенностью названия его произведений. Классические примеры такого положения вещей – романы типа «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо» (легко урезаемые до просто «Робинзона Крузо», в одном ряду с «Айвенго» или «Евгением Онегиным») или «Фуга ре бемоль минор» с указанием номера опуса – причем обозначение номером только подчеркивает «безымянность» чисто формального, технического названия произведения, напоминая инвентарные или серийные номера промышленных товаров.

Название – именно как название – оказывается кратким или развернутым описанием свойств называемого предмета (в данном случае, произведения искусства»). Основой названия может стать имя одного из персонажей, общая тематика произведения, род занятий героя.

***

Один из важных аспектов взаимоотношений произведения, его названия, и автора произведения – большая степень отчужденности названия от произведения и названия от автора. 

Название произведения в большом количестве случаев не является структурной частью самого произведения.  Название пребывает как бы вне и отдельно от произведения. В пределе название становится просто инвентарным номером. В этом случае название несет функцию опознавания, идентификации. Название в таком пределе имеет такое же отношение к произведению, как номер этого произведения в музейном или библиотечном каталоге. Перемена такого названия никак не затронет само произведение, поскольку внутренних связей между названием и произведением не было.

Если мы обратимся конкретно к области живописи и посмотрим на отношения между автором произведения и названием произведения в этой сфере, то мы увидим, в частности, следующие неединичные моменты. Многие произведения живописи изначально просто не имели названий, поскольку делались на заказ. Проблема авторства являлась существенно более значимой, чем проблема аутентичности названия. «Подлинность произведения» имела гораздо большее значение для современников и их потомков, чем «аутентичность названия». Название произведения могло меняться (или в принципе приобретаться) в процессе функционирования произведения в социокультурном пространстве. Название произведению живописи мог дать, к примеру, торговец, аукционист или галерист – часто по своему собственному усмотрению. В итоге характер связи между произведением живописи и его названием может быть описан во многом просто как привычка. Изначально произведение могло не иметь названия или иметь другое название – но в итоге в социальном поле «искусства» могла формироваться более-менее устойчивая внешняя связь между произведением и его названием, становящемся общеупотребительным.

***

Однако постепенно в европейской культуре возникает и иное отношение к названию произведения искусства. Можно выделить ряд различных факторов, которые способствовали повышению значимости названия произведения в социальном поле «искусства».

Название произведения приобретает свою значимость в результате воздействия следующих факторов:

Один из этих факторов – развитие рынка и интенсификация рыночных отношений в социальном поле искусства. Искусство, если рассматривать его как бизнес-проект, эмансипируется не только от клерикальных корпораций, но и от политических и финансовых элит, бенефициарами которых часто были деятели искусства (хотя эмансипация эта была частичной; она сохраняется в различных формах и по сей день – и имеет в рассматриваемом социальном поле важное значение). Меценаты/спонсоры частично уступили место бизнесменам от искусства. В поле искусства появляется индустрия, чья продукция выбрасывается на рынок с целью извлечения прибыли. В этой индустрии название приобретает характер рекламного слогана, оно перестает быть простым элементом описания произведения. В ситуации же, когда сами авторы являются в известной степени продуктами индустрии искусства, название произведения может оказаться имеющим для индустрии большее значение, чем имя автора (проблематика «жанра» здесь тоже очень важна, но в рамках данного текста я рассматривать ее не буду). При этом решения относительно названия в этой индустрии часто принимают не сами авторы, а менеджеры различных рангов, которые при этом могут пользоваться услугами экспертов-маркетологов.

Второй фактор – внутренние тенденции, касающиеся непосредственно творческого процесса – хотя внешние факторы (в частности, рынок) могут оказывать на него существенное влияние. Эти тенденции ведут к усилению роли названия в художественном замысле. Название произведения повышает свой статус в общей концепции произведения - название в рамках этой тенденции дрейфует от позиции простого лейбла, этикетки на произведении к значительно более важной функционально позиции, позиции весьма значимой части произведения, придающей произведению смыслы, которые не могут быть распознаны (или процесс распознавания будет затруднен), если название будет трансформировано.

***

Естественно, многое, что было сказано выше, не охватывает всю полноту картины поля искусства в контексте дихотомии «имя/название», но лишь выделяет некоторые, хотя и представляющиеся автору этого текста достаточно важными тенденции. Видимо, в любой эпохе (точнее было бы употребить бахтинский термин «хронотоп») некоторые произведения искусства могли иметь концептуально важные названия – в качестве примера укажу хотя бы на работу Босха «Извлечение камня глупости».

***

На мой взгляд, вся обрисованная мной выше диспозиция смыслов должна учитываться при рассмотрении проблематики переименований произведений искусства и вынесения оценок относительно искусствоведческой и этической корректности этих переименований.

Мы должны понимать, насколько глубоко акт переименования в каждом конкретном случае вторгается в художественно-смысловое пространство произведения и в какую сторону меняет восприятие этого произведения зрителем, читателем или слушателем.

Мы также должны попытаться оценить, в каком смысловом контексте находится сам акт переименования – и с какими именно тактическими и стратегическими целями акт переименования производится.

Диапазон целей переименования весьма велик. 

Переименование может быть частью проекта переписывания истории – в этом случае целью совершающего переименование может быть желание стереть из памяти человечества некий фрагмент истории, частью которого является  это конкретное название (в частности, название произведения искусства).

На другом полюсе осуществляющий переименование преследует обратные цели – прояснение смысла произведения искусства с целью его адекватного понимания современниками (поскольку предшествующее название из-за изменившихся культурных реалий может вводить воспринимающего произведение искусства в разнообразные заблуждения. В этом случае переименовывающий старается действовать деликатно – поскольку стирание  и переписывание истории не является его стратегической целью. Старое название в этом случае из истории не исчезнет, но будет упоминаться во всех каталогах – так, чтобы не возникало путаницы, и чтобы желающий мог максимально легко найти произведение по старому его названию.

Такова первая антагонистическая бинарность смыслового поля «переименования произведения искусства».

Вторая же пара связана с проблемой аутентичности.

Идея аутентичности человечеству никогда не была чужда. Касательно традиционной культуры – мы можем взять идеологему дословной передачи значимого текста от учителя к ученику. Однако эта идеологема, оставаясь нормативной в культуре, не предохраняла тексты от трансформаций. В библейском тексте или в «Махабхарате» - в текстах, функционировавших в культуре в течение тысячелетий – текстологи вычленяют различные пласты, исходное ядро текста и многочисленные позднейшие напластования – причем проблема вычленения исходного ядра часто крайне затруднена, причем сам объем этого ядра нередко оказывается на порядки меньшим, чем полный дошедший до нас текст.

На каком-то этапе функционирования текста в культуре происходила его каноническая кодификация, в результате которой текст «застывал».

Пафосом этой «первой аутентичности» было представление о минувшем «золотом веке», темпоральный миф, утверждающий идею деградации мира и социума, ценностный примат «древности» над «современностью».

Эпоха Нового времени (модерна) относилась к такому мифу как к своему прямому антагонисту, предложив примат современности над древностью – поскольку современность является точкой на линии времени, максимально приближенной (по сравнению с точками в прошлом) золотому веку модерна, перемещенному модерном в будущее.

В контексте примата чреватой будущим современности над прошлым идея «первой аутентичности» оказалась несостоятельной, лишенной концептуального обоснования. Фундаментальная трансформация базового мейнстримного темпорального мифа повлекла за собой множество последствий – в сфере же искусства «новые мастера» оказались не просто способными конкурировать в общественных оценках со старыми, но получили концептуально и психологически обоснованную возможность превосходить их.

На этом фоне оказывалось вполне возможным уничтожение многих культурных форм прошлого – например, арранжировку стен древних соборов барочными дополнениями (очень показателен пример тяжелого золоченого барочного иконостаса в «Софии Киевской»). И уничтожение это имело своей концептуальной подосновой уже не борьбу с язычеством или ересями – но чистое выражение примата «нового» над «старым». Сквозь древнее архитектурное тело Парижа прорубались бульвары, ставшие в итоге его символом и заставившие любителей более древней архитектуры отправляться в древние города юга Франции, в силу потери своего политико-экономического значения не подвергшиеся достройке и перестройке.

Начавшийся в середине XIX века сдвиг научно-культурной парадигмы в самом широком смысле этого слова (предтечей этого сдвига были так называемые романтики конца XVIII – начала XIX века) привел к рождению социокультурного явления, которое я бы обозначил как «второе рождение культа аутентичности» (или просто как «вторую аутентичность»).

Тема «второй аутентичности» глубока и не может быть обстоятельно раскрыта в рамках первой части текста. Укажу лишь на некоторые моменты этого культурного феномена. С начала XIX века свое победное шествие по концептуальным полям ноосферы начал так называемый «исторический подход». В его пределе делается утверждение, что любая вещь состоит из ее истории. Далее – уже в XX веке – появляется хорошо обоснованная критика европоцентристского подхода. В результате «древность» по ряду параметров вновь оказывается концептуально уравненной с «современностью», поскольку видится как органическая часть процесса становления. Далее реабилитация «прошлого» проходит в рамках антииерархистских идей постструктуралистов и доктрины «мультикультурализма». Эта реабилитация не тотальна – она охватывает только некоторые культурные зоны. К примеру, ценностного уравнения социально политической системы Древнего Египта и современных либеральных демократий не происходит (во всяком случае, такие позиции весьма далеки от интеллектуального мейнстрима), однако произведения древнеегипетского искусства (тех элементов древнеегипетской культуры, которые считаются произведениями искусства в современном социальном поле «искусства») более не воспринимаются как ущербные по отношению к произведениям современным.

С точки зрения адептов «второй аутентичности», произведение искусства должно быть представлено и восприниматься так, как его создал мастер. К примеру, соответствующие произведения Моцарта должны исполняться на клавикордах, но не на фортепиано.

Доктрина «второй аутентичности», как правило, не проводится последовательно и не доходит в реальности до своего концептуального предела. Полное воссоздание ситуации восприятия произведения предполагало бы ни больше, ни меньше, как реставрацию всей ситуации того или иного момента прошлого – включая социально-политические институты. Мало того, в рамках последовательно проведенных процедур «второй аутентичности» многие объекты, считающиеся сегодня «произведениями искусства», перестанут считаться таковыми. поскольку наделение этих объектов данным статусом, помещение их в социальное поле «искусства» с точки зрения адепта «второй аутентичности» будет признано неправомерным.

Линия, оппонирующая «второй аутентичности» и являющая второй полюс этой бинарности – представление о том, что произведение искусства живет своей жизнью. С этой точки зрения, сам факт создания арт-объекта и обстоятельства его создания являются лишь частью реальности арт-объекта – и не факт, что более ценностно значимой, чем последующие этапы его функционирования в культуре.  В рамках такого подхода вполне обоснованной выглядит акция Бренера, нарисовавшего на «Супрематизме» Малевича знак доллара. Искусство – это поток, «музейно-аутентичная» же стратегия является утверждением статического принципа, уничтожая движение, делая застывше-дискретным динамически-континуальный процесс, идущий в поле искусства. С этой точки зрения, искусство не есть статичный набор фигур, объектов и практик, но, скорее, некая не имеющая берегов река, в которой все непрерывно трансформируется, и в которой никакое мгновение не остановить, как бы прекрасно оно не было. В рамках такого подхода аутентизм остается делом архивистов и специалистов в области истории искусства – но не должен становиться мейнстримной социальной практикой.

Две оппозиции, описанные мной только что, могут дать аналитику второй пласт рассмотрения проблемы переименования «произведений искусства», более конкретный.

***

Попробую вкратце, пользуясь предложенной мной концептуальной моделью, проанализировать факт переименования полотна Симона Мариса «Молодая негритянка», имевший место в амстердамском Rijksmuseum.

Название этого произведения, очевидно, имеет вполне описательный характер. Если мы предположим, что название произведения просто отсутствует, что картина экспонируется без таблички с названием – наше восприятие картины совершенно не поменялось бы. Очевидно, что изображенный на картине человек – молодая женщина с черным цветом кожи. Все это понятно и без дополнительных комментариев – что располагает название произведения в группе «названий-лейблов», «названий-указателей», «названий-номеров». Название картины не заставляет нас взглянуть на картину иными глазами и открыть в ней новые скрытые смыслы – следовательно, это конкретное название конкретного произведения не является его структурно-смысловой частью, но является скорее названием «внешним», «отчужденным».

Возможно, автор названия картины просто описывал ее, не желая особо подчеркнуть тот или иной ее смысловой компонент. Возможно и иное – что автору названия казалось любопытным и необычным изображение молодой женщины с черным цветом кожи в европейской одежде. Во втором случае мы можем предполагать самые разные смысловые ходы, которые мог иметь в виду автор названия – например, если взять только один из интерпретационных спектров, от желания подчеркнуть абсурдность «смешения рас» до, напротив, приветствия этого процесса.

Однако для современного зрителя ходы мысли автора названия остаются, скорее всего, неизвестными. Название этой картины воспринимается средним воспитанным в дух толерантности западным зрителем как «Девочка с персиками» Серова . «Девочка с персиками» не называется «Белая девочка с персиками» - это уточнение для автора названия картины было абсолютно излищним. Излишне это уточнение и для современного зрителя.

Аналогичное уточнение в названии рассматриваемого полотна Симона Мариса, возможно, имело смысл для автора названия (был ли им автор или иной человек), но не имеет существенного смысла для среднего современного западного посетителя музея. Напротив, такое название может вызвать у зрителя ряд дополнительных вопросов, касающихся положения людей с темным цветом кожи в западном обществе минувших эпох. Не факт, что автор имел своей целью посыл потомкам подобного месседжа. Более вероятно, что ему просто с чисто художественной стороны было интересно подобное сочетание.

С точки зрения радикального аутентиста, подобное переименование некорректно, поскольку уменьшает вероятность попадания в зону зрительского анализа некоторого массива возможных интерпретаций.

Однако, может возразить ему оппонент, переименование блокирует как раз тот набор интерпретаций, который наименее, с точки зрения оппонента, вероятен. Слово «негритянка», имеющее в современной западной культуре мощные негативные коннотации, переместит восприятие зрителя в пространство, которое автор произведения никак не мог и не хотел иметь в виду, не зная реалий общества, представители которого будут созерцать его картину через 115 лет после ее написания.

Эта конкретная проблема не имеет однозначного решения. Конечно, старое название этой картины останется в каталогах и искусствоведческой путаницы не возникнет. Однако, в самом деле, некоторые смыслы, которые художник вложил в свое произведение, могут в результате перемены названия, отойти на второй план или быть вовсе забыты.

***

В следующем своем тексте – продолжении данного – я постараюсь обрисовать конкретные социальные диспозиции, активизировавшиеся после попадания в информационное пространство сообщения о переименовании картин в амстердамском музее Rijksmuseum. Отдельным и существенным моментом того следующего текста я планирую сделать анализ положения дел в постсоветской среде (в том числе и среди эмигрантов из СССР с стран бывшего СССР), которое высвечивается реакцией некоторых представителей этой среды на рассматриваемый информационный повод.

Философия » философический комментарий к "турецко-российскому инциденту" » Ноя. 25, 2015 22:24:18

 

Одна из основных проблем конспирологических теорий - не отсуствие заговоров в реальности. В самом деле, смешно думать, что существа, которые начинают вступать в тайные союзы еще в детском саду, не продолжают эту увлекательную игру и в более зрелом возрасте, когда игрушек у существ становится значительно больше.

Конечно, заговоры есть. Но их много. И даже один отдельно взятый заговор таит внутри себя множество субзаговоров - поскольку "потребности у всех, а селедка - для модели". Участники заговора понимают, что руководство может их сбросить как балласт в любой момент, использовать и выбросить - а потому стремятся по возможности успеть первыми применить по отношению к вышестоящим, а равно равным и подчиненным технологии современной таксидермии по заветам Кристобаля Хозевича.

Когда паны дерутся, у хлопцев не всегда трещат чубы. Когда паны дерутся - они, случается, повреждают саму систему принуждения как таковую, которую в ходе развития должно преодолеть человечество. 

Эрдоган манифестирует силу, во многом сходную с путинской. Тот же популизм, та же игра с национально-конфессиональными картами, те же реверансы в сторону "традиционных ценностей" - с целью остаться у власти навсегда. 

И, казалось уже, что два таких мачо, как Эрдоган и Путин, близки к союзу. Ну почему бы им временно не подружиться для отстаивания общих целей, а потом уже разобраться между собой? Многие полагали, что Турция резко отреагирует на захват Россией Крыма и усложнившегося положения крымских татар. Но нет, ничего такого острого не произошло - и стало казаться, что Эрдоган и Путин подружились на почве общих проблем неприязни к инакомыслию.

Та же логика могла бы быть применена и к взаимоотношениям Гитлера и Сталина. Они могли бы попробовать низвергнуть в союзе противников, а уже потом разобраться между собой. 

Но нет, сходство целей сближает только в том случае, если цель благая. Если же она корыстная, то на всех не хватает.

Понятно, что Турция - член НАТО, и даже Эрдогана трудно было заподозрить в готовности пожертвовать этим статусом ради союза с Путиным в деле контрмодернистского переустройства мира. 

Так или иначе, конкретный кусок сирийского пирога оказался для турецких и российских правящих элит важнее стратегических перспектив продвижения традиционных палеолитических ценностей.

Настолько важнее, что Турция сбила российский военный самолет, чего страны НАТО не делали с 1952 года.

Казалось бы, худшим врагом для диктатора является свобода. Но во многих конкретных случаях - в условиях игры в царя горы - худшим врагом диктатора в его сознании ситуативно оказывается другой диктатор.

И этот момент мне кажется весьма существенным в деле антиэнтропийного эволюционного процесса совершенствования вселенной.

Хотя, конечно, существует ненулевая вероятность того, что все живые существа во вселенной обретут мгновенное и одновременное просветление - и предпочтут совершенствоваться в менее экстремальном режиме. В частности, не нанося друг другу тяжелых телесных повреждений.

 

Политология » новая роль турции  » Ноя. 25, 2015 21:45:02

 

Во "Властелине колец" хоббит Фродо, дойдя до цели своего путешествия, не смог избавиться от кольца всевластья. Ему помог Горлум, который отнюдь не хотел уничтожать кольцо - но так уж получилось. 

Аналогии, которые последуют дальше, не прямые, но...

Существует тысяча и один резон, по которому общества Запада не готовы идти на прямой конфликт с путинским режимом - от страха потерять полпроцента прибыли до страха перед ядерной войной. От стратегии "масло вместо пушек" до возрастающего в западных обществах духа гуманизма, пацифизма, толерантности и падения агрессивности.

Турция, сбив российский бомбардировщик, нарушивший ее воздушные границы, тем самым явно попыталась продемонстрировать, что именно она в данной ситуации является чуть ли не главным хранителем "военной чести" НАТО. 

Если аналогичные случаи нарушения воздушного пространства стран Прибалтики российской авиацией остаются без последствий, то Турция как член НАТО подобного допускать не будет - месседж таков. 

Понятно, что страны Прибалтики вряд ли могут принимать решения подобного рода без предварительных консультаций и одобрения других членов альянса. Турция же, как относительно самостоятельный игрок, оказалась готова к бескомпромиссным действиям, ведущим к серьезному ухудшению отношений с российским государством.

Теперь либо НАТО придется дистанцироваться от Турции, либо прямо или косвенно поддержать ее в этой ситуации. На данный момент более вероятно второе - НАТО уже заявило о том, что более адекватной видит турецкую версию случившегося, чем российскую.

Таким образом, мы имеем едва ли не первый ответ на вопрос,  является ли НАТО симулятивной структурой, не способной выполнять те задачи, ради которых оно было создано.

Турция при этом, мягко говоря, далека от тех стандартов либеральной демократии и прав человека, которые разделяются большинством членов альянса. На открытое противостояние с путинским режимом первым пошел самый авторитарный и нелиберальный член НАТО. 

Но флагманом НАТО Турции стать при всем желании не удастся. Навязать свои новоприобретаемые авторитарно-традиционалистские ценности другим членам альянса - тоже. Скорее, я бы надеялся на то, что необходимость поддержки со стороны остальных членов НАТО не позволят Эрдогану далеко зайти по тем контрмодернистским дорожкам, по которым ему нравится идти - хотя невелика вероятность того, что он вообще разлюбит прогулки по этому маршруту.

Понятно, что российские власти попытаются в этой ситуации расколоть НАТО - имея в виду Францию (вроде бы готовую вести совместные с Россией боевые действия) и Турцию как основных антагонистов внутри альянса в данной ситуации. Многое зависит от того, последует ли силовой ответ на сбитие самолета со стороны России - а если последует, то какой именно.

В результате мы можем получить ситуацию хотя бы частичного раскрытия карт. Запад в общем и НАТО в частности (и отдельным странам альянса) придется более открыто определить свои позиции по вопросу взаимоотношения сразу по ряду вопросов. Это и вопрос основных принципов, это и вопрос, какими именно методами эти принципы следует защищать, существуют ли на настоящий момент эти принципы вообще или их заменили экономические интересы и "реалполитик" - а также множество вопросов второго, более конкретного порядка - таких, как взаимоотношения с российским криминальным государством, вопросу российско-украинского конфликта, курдскому вопросу. Причем отказ от открытой рефлексии по этим вопросам будет тоже значимым ответом.

Таким образом, может статься, что Турция, преследуя некие сугубо партикулярные цели, помешала Западу пойти на весьма проблемный как этически, так и стратегически (да и тактически) временный союз с путинским режимом. Хотя не следует забывать, что союз с Турцией в ее теперешнем виде тоже является этической проблемой для Запада.

 

Политология » профессор зубов и угроза путину со стороны любителей турецких курортов » Ноя. 25, 2015 09:39:53

 

Интересно, чем именно руководствовался уважаемый профессор Зубов, аргументируя "опасность для российских властей" введения экономических мер против Турции? Опасность, согласно Зубову, заключается в том, что "очередные ограничения для простых граждан [...] ухудшат социальный климат в России и вызовут недовольство со стороны народа". "[...] Если в результате этой войны люди лишатся возможности отдыхать на своих любимых курортах, последствия могут быть довольно серьезными. Поэтому, я повторяю, сейчас российским властям надо проявить максимальную сдержанность, любые резкие действия опасны", - утверждает профессор.

У меня возникает целый ряд вопросов. К кому именно обращается профессор? К российским властям? С какой целью? Помочь им упрочить свое положение в стране и не потерять власть? Дать косвенный сигнал тому сегменту рооссийского общества, которое ездит на турецкие курорты, что неплохо бы и проявить недовольство как-нибудь не на кухне? Он считает, что этот сегмент общества реально способен на открытое проявление недовольства? Он считает, что это проявление недовольства может быть настолько жестким, что будет представлять опасность для власти? 

Вот народ Северной Кореи, например, в Турцию не ездит. И 70 лет уже открытого недовольства особо не проявляет. На определенных стадиях ужесточения диктатуры успешные действия снизу по ее ослаблению и преодолению становятся уже почти что невозможными - и рушатся диктатуры либо в результате внешнего воздействия или "революций сверху".

Но, может быть, это тонкий академический сарказм? Симуляция симуляции? Может быть, профессор Зубов, осознавая симулятивную природу путинского режима, разыгрывает спектакль? Мол, давайте допустим, что Россия - страна как страна. С обратной связью и высокой значимостью общественного мнения. И он играет роль эксперта в такой стране, который по вполне либерально-демократическим правилам дает властям рекомендации. И при этом аргументирует свои рекомендации, делая вид, что слой жителей России, проводящий отпуска на турецких курортах, вполне аналогичен lower-middle классу в странах Запада.

Или тут к месту Кэрролл? "Мы же с вами в глупом положении, - говорила Алиса Мыши, - а настоящие англичане, когда попадают в глупое положение, делают вид, что они никуда не попали, а ведут светскую беседу".

 

Культура » стою при дверях » Ноя. 11, 2015 21:23:50

 

Акция Павленского провела еще один рубеж внутри российского общества. Речь идет не об изобличении пресловутых "ватников", а о либерально-демократической общественности. Вот так отреагировала на акцию Павленского уважаемая Л. Алексеева:

"Я категорически осуждаю его акцию. Я считаю, что действовать надо словом, а не насилием, Зачем поджигать двери? Это не дело. Если это перформанс, то это идиотский перформанс. Представляете, начался бы пожар, а внутри люди, они не смогли бы выйти, у них семьи и дети. Если бы люди сгорели, это как? Сначала все-таки его — к медикам. Нормальному человеку такой перформанс в голову не придет".

Алексееву уж точно нельзя заподозрить ни в имперском мышлении, ни в нечестности. Но даже она при виде акции Павленского как будто забывает, что такое советская карательная психиатрия (слова о том, что бедные сотрудники госбезопасности не смогли бы вырваться из здания на Лубянке, вообще трудно комментировать без сарказма; как пошутил один из авторов в Фейсбуке «как же, ведь за дверью мог быть детский сад!»). Алексеева пытается говорить как «нормальный» рациональный человек, любящий музеи и театры и не любящий авторитарную деспотию. Но эта нормальность и рациональность уже какой-то другой эпохи, навсегда ушедшей в небытие. Часть либерально-демократической общественности России в очередной раз пытается догнать Запад – при помощи практик минувших эпох и в их стилистике. Но провал демократического проекта 1991-2015 гг. свидетельствует о том, что старые формы борьбы с российской деспотией недостаточны (что, конечно же, не означает, что они не нужны). Для того, чтобы уничтожить пост-советскую диктатуру нужен художественный прорыв – и именно он обнаруживается в искусстве Павленского.

Именно в искусстве. Рассуждения о том, что акции Павленского – это не искусство, относятся опять же к пронафталиненной иллюзии о том, что есть какой-то универсальный архетип искусства. Который непременно включает предметность («он что – картину или книгу написал?») и предполагает то, что «культурный продукт» производится для респектабельного музея (частного или государственного) или театра с позолоченной правительственной ложей. А еще лучше – по их заказу.

Еще один аргумент, который поражает своей гражданской импотенцией: «Павленский нарушил закон». Борьба за гражданскую свободу выше формальных законов. Отечественные либеральные законники могли бы вспомнить о борьбе за гражданские права в Индии в 20-40-е гг. и в США в 50-60-е. Махатма Ганди и Мартин Лютер Кинг нарушали законы. И подвергались за это аресту. И это при том, что суды в английской Индии не были басманными, а США того периода – это демократическое государство. Павленский выступил не против законов, а против диктатуры. И обвинять его в нарушении законов могут только те, кто готов смириться с диктатурой, те, кто в современном российском государстве продолжает видеть своего защитника от мнимых опасностей. Горящие чекистские врата ада для таких опасливых отечественных поборников демократии оказываются раздражителем, они показывают их совести, что в России существуют люди, которых эти врата не одолели.

 

Общество » О еженедельной смене пола и о многом другом » Авг. 20, 2015 04:01:01

 

Беседа Дмитрия Ахтырского и Федора Синельникова

 

Д.А. Со временем я становлюсь каким-то стариком Кантом, только буйным. Хотя Делез и Гваттари, например, в «Что такое философия?» хвастались, что уподобляются в своем старческом бунте Канту времен «Критики способности суждения». Меня интересуют проблемы ограниченности нашего опыта и суждений, сугубо критические эпистемологические проблемы. Привлекает ощущение беспредельности, когда я наталкиваюсь на какую-нибудь очередную антиномию, которые начинаю видеть за любой проблемой, даже максимально конкретной. Возникает ощущение беспредельности реальности. Неограниченности. Беспредельности возможностей. В этой реальности возможно все. Когда я медитирую на антиномию, меня касается какой-то опыт, какое-то переживание - но оно совершенно неконкретное. Оно как океан. Проявленных форм в нем не видно. 

Я тут продолжаю копать про ученых и науку. Проходя по ряду ссылок в сети, случайно обнаружил много интересного. Начал со ссылки в Вики - "Кобальтовая бомба". Оттуда перешел на "парадокс Ферми" и так далее. Я понял, в чем ученые чувствуют себя свободно, когда они начинают фантазировать (при этом абсолютно корректно мыслить). Они попадают в пространство свободы, когда спорят о внеземных цивилизациях. Это кошерно. Инопланетяне – это кошерно. Я не успеваю что-нибудь придумать на эту тему, как выясняю, что это уже придумано – и это меня очень радует. Но так обстоит дело только в этой сфере – в вопросе о внеземных цивилизациях. Казалось бы, можно поговорить о том, существуют ли дэвы, асуры, духи природы. Но это некошерно. На это они пойти не могут. А вот с инопланетянами все идет замечательно. Очень забавно.

Ф.С. Это такая форма линейного мышления. Поразительно, что в линеарности может расцветать богатство...

Д.А. Если ты допускаешь интеллектуальный дизайн Вселенной - хотя бы на малюсенькую долю – то тебя подвергнут инквизиционному суду и остракизму. А вот в споре о внеземных цивилизациях – пожалуйста, простор для рассуждения открыт, разрешены такие методы, которые тут же будут жестоко раскритикованы и даже не допущены к рассмотрению, если речь зайдет о том же интеллектуальном дизайне. Бритва Оккама, Докинз и все прочие идут лесом. Например, распространен термин "углеродный шовинизм".

Ф.С. Почему мы так настойчиво говорим про белок как основу жизни? А давайте представим себе на минуту, что есть небелковая форма жизни.

Д.А. Мало того. У нас молекулярный шовинизм. Мы считаем, что жизнь должна существовать на молекулярной основе. Но когда речь идет о внеземных цивилизациях, эти догматики, сухари, которыми ученые кажутся, перестают быть сухарями и догматиками, они оказываются готовы к самым разнообразным радикальным допущениям. 

И вообще, надо сказать, что принципом философии возможного – я, кстати, даже взял в библиотеке книгу Эпштейна "Философия возможного" – является анти-бритва Оккама, то есть нечто, ей противоположное. У Стругацких есть прекрасное место. Служба безопасности пытается убить людена. Сикорски, объясняя свои действия, говорит: "А кто вам сказал, что это именно жук в муравейнике, а не хорек в курятнике? Мне наплевать на бритву Оккама. Если пахнет серой, я должен буду наладить поточное произодство святой воды". В экстремальных ситуациях бритва Оккама перестает работать. Чисто логически.

Ф.С. В превознесении «бритвы Оккама» меня всегда поражает отсутствие критерия. Какие сущности излишни, а какие нет? С какого момента сущности становятся лишними? Откуда вообще и почему возникает потребность в умножении сущностей? Во-вторых, почему, собственно, не надо? Приложите «бритву Оккама» к искусству. Приложите бритву Оккама к философии – что от нее останется?

Д.А. Бритва Оккама очень похожа на максиму халифа Омара, якобы приказавшего сжечь Александрийскую библиотеку: если там есть тексты, которые противоречат Корану, они вредны, а если там есть тексты, соответствующие Корану, то в них нет надобности.

Ф.С. Приказ халифа Омара – это вымысел, но суть проблемы ты передал точно. Почему, когда вспоминают эту легенду, говорят: "Вот феномен удивительной религиозной нетерпимости и вообще узости мысли". А бритва Оккама – ах как прекрасна.

Д.А. Причем Оккам отнюдь не был неверующим человеком.

Ф.С. В том-то и дело. Спросите Оккама о количестве ангелов – что он скажет?

Д.А. Подобные ему могли говорить так – если об этом не написано в корневых текстах, то нечего об этом и думать. Об этом рассуждают схоласты других, неверных направлений. Оккам был францисканцем, мистиком (скорее всего) с мыслью о том, что о сущностях между Богом и человеком думать не обязательно. Предтеча протестантизма.

Ф.С. Я думаю, что многие мистики Средних веков, в кого ни ткни, не один, так другой, были предтечами протестантизма. Они все готовили этот поворот. Даже когда они оставались на платформе традиционного христианства, сама постановка многих вопросов подтачивала идею незыблемости церкви как корпорации, текста как безупречно целостного и священного продукта и так далее. Любая свободная мысль в религиозной среде – рефлексирующая мысль, потому что мысль святого могла быть не рефлексирующей, вообще отходить от этой проблематики – но если это мысль человека, проблематизирующего реальность, то ты вольно или не вольно если и не к протестантизму идешь, то к ревизии существующей модели. Модель-то очень часто сама просто взывала: "Ну же, ревизируй меня!"

Д.А. В этом смысле вообще любой мистицизм находится в противоречии с жесткой системой церковных иерархий. Какой бы он ни был. Епископальной системе, по-моему, мистицизм чужд в принципе. Он потенциально опасен. Он сразу отсылает к харизматическим временам пророков ранней церкви.

Ф.С. И что любопытно. И Бернард Клервосский, и Франциск Ассизский, не говоря уже о менее ярких фигурах, вызов церковной иерархии, традиции не бросали.

Д.А. Бернард, напротив, выступал в полемике с Абеляром как охранитель. Он видел в нем вызов, соблазн. С его точки зрения, церковь расшатывали как раз такие умники. Церковь расшатывают все – и мистики, и штундисты. И русская церковь сейчас постепенно доходит до своего идеала: ни мистиков, ни штундистов.

Ф.С. Ни часов на руке у патриарха. Они есть, но на непочтенной публике они не должны появляться. Церковь и время – две вещи несовместны, нет. Так и с мистиками и штундистами: пусть будут где-то – раз уж мы их в монастырь на покаяние заключить не можем на десять лет без права переписки, но никому ничего не рассказывают.

Д.А. Мистики и штундисты должны оставаться для такой церкви в прошлом. Их не должно быть в современности. В прошлом оно все может быть – и штундисты, и мистики, и богословы.

Ф.С. Их даже можно допустить в каком-то будущем – как виртуальную ересь, борьба с которой укрепит церковь, только не сейчас. Здесь и сейчас – ни в коем случае.

Д.А. В будущем – тоже опасно. Лжепророки только в основном.

Ф.С. Да – поскольку у христиан всё, что ни делается, в результате в земном мире идет к антихристу. 

Д.А. Это уже чистая логика власти начинается. Дискурс полностью подчинен власти.

Ф.С. К счастью, они до уровня инквизиции не дотягивают. Как Путин – не Гитлер, так и Гундяев – не Иннокентий III.

Д.А. Для того, чтобы являть собой действительно власть антихриста, нужна некая воля, динамика. Но этого всего нет. Это кристаллизованное зло. "Я просто хочу, чтобы у меня остался мой кадиллак". Это мелко. Но из этих мелких мотиваций складывается завеса, закрывающая от человека высшую реальность, то, что Даниил Андреев называл словом «эгрегор». "Я не хочу допускать мистиков, потому что не хочу потрясений, хочу, чтобы все оставалось, как было".

Ф.С. Вопрос в социальном весе этих моделей или этих структур в России в настоящее время. Не только конфессиональных, но и имперских.  

Помнишь, еще до Украинской революции и последующих событий, мы с тобой участвовали в дискуссии с нашими друзьями из "Правой.ру" о путинизме и РПЦ, я спросил: "Вы не считаете что то, чем мы здесь занимаемся, является пинанием мертвого льва?". Яна Бражникова тогда заметила, что лев вовсе не умер, он живет и смердит, и вполне может укусить. Но мне по-прежнему кажется, что всё это мракобесие и шовинизм в России – как в анекдоте. "Съесть-то он съест, да кто ж ему даст". Конечно, мы видим, что они устроили бойню в восточной Украине и превратили Россию в сумасшедший дом, но масштабы происходящего несопоставимы с тем, что было в период Ленина-Сталина или с тем, что происходит сейчас в Северной Корее, Туркмении или в Исламском государстве. Такой потенции у российского мракобесия нет. 

Д.А. Мне кажется, существование таких эгрегориальных косных структур, как РПЦ, связано с демонизированным прошлым. Эти церкви не будут прямым инструментом будущего зла. Их миссия похожа на демоническую миссию изнанки российской метакультуры и конкретно Третьего российского уицраора. Чтобы ничего хорошего в связи со словом "христианство" у людей в уме не связывалось. Чтобы, как только человеку приходило на ум слово "христианство", перед его внутренним взором вставал патриарх Кирилл – и дорога оказывалась бы заблокированной. Вот увидит человек патриарха Кирилла на своем пути к Богу – и отвернется. Пойдет в другую сторону искать.

Ф.С. Что это за человек такой примитивный?

Д.А. Понимаешь, человек в юности обычно примитивен. Обычно человек сталкивается с клерикальной сферой и этой подменой в весьма в раннем возрасте. И делает вывод – поп плохой, значит, Бога нет. В этих случаях ищущие люди на Западе обычно идут либо в науку и ищут там, либо их привлекают альтернативные религиозные формы (начиная с 60-х). Но только не христианство. В лучшем случае они говорят: " Ну, Иисус – это да. А остальное все там полная задница".

Ф.С. Интересная тема деструктивности в духовном плане такого феномена, как конфессиональный эгрегор. Например, современный ислам. Так же можно сказать: вот, ты посмотришь на современный ислам, и у тебя сразу перед глазами халиф – теперь уже Ибрагим...

Д.А. Да ладно халиф – просто фотография площади, где десять тысяч молящихся задницами кверху. Современному западному человеку такое зрелище кажется очень сильным. Его это впечатляет. И отвращает от религии как таковой.

Ф.С. А не является ли то, о чем мы говорим, как раз свидетельством того, что старые религиозные формы в принципе не способны привлечь человека креативного и нуждающегося в неавторитарном опыте богообщения? Если говорить о провиденциальном духе истории, который прорывается в человечество – то, естественно, этот дух в старые религиозные формы не вмещается. И сожалеть об угасании старого христианства или ислама не нужно. Радоваться нужно. 

И какой-нибудь современный христианин-традиционалист, постник и аскет, со своими религиозными переживаниями совсем не доказывают, что старые формы могут быть реанимированы или что их нужно пытаться реанимировать.  

Д.А. К тому же этот постник может связываться в своих медитациях совсем не с самыми лучшими силами.

Ф.С. Он может одновременно связываться и с лучшими силами, и с темными силами. Ужас ситуации в том, что какой-нибудь такой аскет и постник может быть в чем-то действительно созерцателем райского бытия, и при этом быть ксенофобом, изувером и шовинистом, рассуждающим о том, что жиды, пиндосы и хохлы антихриста вот-вот приведут.

Д.А. Что бывает хуже, чем какой-нибудь конкретный чернушник, потому что происходит смешение, соблазн. Тем, что человек действительно имеет высокий вруб, высокое постижение – этим самым легитимируется его...

Ф.С. … шовинизм, примитивизм и желание сжечь какого-нибудь еретика. Или заткнуть ему рот. Расплавленным свинцом. Соответственно, когда мы видим, что люди отворачиваются от христианства, то, может быть, и – слава Богу?

Д.А. Вот Олег Плот так и думает. Что не надо говорить о религиях.

Ф.С. Не то, что не надо говорить. Просто старые формы отжили свое.

Д.А. Периодически такая мысль мне приходит в голову, но я не знаю. Как-то жалко.

Ф.С. Я тоже не знаю. Я не могу поручиться, что это так. Во-первых, действительно жалко старину – просто как музейный экспонат. Во-вторых, архаика способна увлечь – тем более в переживаемый сейчас период после-пост-модернизма. Я, когда был в Сербии, ощущал халкидонитство как-то иначе, чем в России. Там действительно ты чувствуешь, что вот эти люди, с которыми ты общаешься, четыреста лет жили под Османами. И они свою веру сохранили в этих условиях. Они готовы за эту веру вот прямо сейчас пойти и умереть.

Д.А. "Умирать за веру", прошу прощения, это что значит?

Ф.С. Не знаю. Но меня это всегда очаровывало.

Д.А. Готовность умереть за комсомольский значок? Или это что-то другое?

Ф.С. Не надо недооценивать символы. Потому что комсомольский значок на лацкане и смерть за комсомольский значок – это очень серьезные вещи. Ведь значок как бы стягивает в себя образ и волю уицраора или партийного эгрегора. И если ты умираешь за эгрегор, или за уицраора, то можно представить транс-физические последствия такой веры. У нательного крестика своя транс-физическая значимость.

Д.А. Кстати, мусульманам, кажется, разрешено в крайних случаях отрекаться от веры на словах.

Ф.С. У некоторых шиитов есть положение о разумном сокрытии веры. То есть при том, что существует культ шахидов в современном иранском шиизме, и он как бы даже слишком нарочито представлен. Вот в Иране идешь по улицам городов, и там со всех сторон на тебя смотрят портреты мертвых. Ощущение, как будто ты на каком-то следственном эксперименте побывал. Фотографии трупов. Фотографии мертвых шахидов, погибших во время войны с Ираком. Идешь по улице и видишь: один портрет мертвого, десять портретов, сто портретов. При этом в имамитском шиизме существует идея, что в некоторых ситуациях можно скрыть свою веру. Например, если ты оказываешься под угрозой смерти и считаешь, что для веры будет лучше (для веры, а не для тебя лично), если ты сейчас не погибнешь и потом будешь нести призыв (ад-дава) дальше.

Д.А. Да, я понимаю, что символы – это не просто играющие несущественную роль в жизни человека обозначения. В связи с этой проблемой хочу написать текст о «ленинопаде». У этого явления есть глубокая метафизическая, трансфизическая и метаисторическая подоплека.

Ф.С. «Ленинопад» - это прекрасно! Каждый раз, когда падает очередной большевистский истукан, меня распирает от радости и восторга.

Д.А. Разрушение символов, использующихся в дурных целях – это вещь, мне понятная. Но я не представляю, за какой символ я сам готов бы был пострадать. Я такого не нахожу. Крест? И где наши кресты, Федор? Давно ли ты последний раз носил крест?

Ф.С. Кстати, недавно. В Сербии. Мне там подарили крест. Я его принял. Было очень трогательно. Еще я стоял у них на службе. Это не было причастие, они просто раздавали хлеб после службы – и я принял хлеб. И я очень хорошо себя ощущал в тот момент – тогда я был христианин, халкидонит.

Д.А. Я тоже способен в церковь зайти. Но это ситуативно. Поэтому я могу говорить о кресте как об имперском символе, введенном в «константинову эпоху» - вспомним историю со «знамением» еще тогда языческому римскому императору Константину, явление креста и слов «сим победиши». Крест в этом видении выступает как орудие вполне мирской военной победы, что весьма далеко от ненасильственного послания евангелий.

Ф.С. Ситуативно, эмоционально обусловлено. Но при всем при том я бы все же сказал, что некий момент приближения к определенной духовной системе я переживал. При этом, естественно… Что значит «умереть» или «не умереть»? Если, например, тебя хватают… Я об этом много размышлял. Например, мы с тобой сейчас беседуем, очень легко говорим о многих темах. А если тебя вдруг хватает какая-нибудь сволочь и говорит: «плюнь на крест! - не плюну! – тогда мы тебя помучаем. – мучайте». 

Д.А. Здесь дело уже не в кресте. Я не уверен, что я вообще стал бы плеваться во чтобы то ни было. Я и на комсомольский значок не уверен, что стал бы плевать. Заставлять на что-то плевать – это насилие над личностью. Представим себе еврейский погром, и тебя спрашивают: «Ты еврей?» И что ты ответишь?

Ф.С. «Для тебя, падла юдофобская, – еврей». Но это если духу хватит. 

Д.А. Зато когда ко мне подходят хасиды, находящиеся в поиске заблудших еврейских душ, чтобы направить их на путь истинный и интуитивно, видимо, прозревающие тот факт, что мой дедушка был евреем – вот тут, конечно, я себя евреем не назову (смеется).

Ф.С. Этот конфессиональный дух, конечно, ужасен. Каждый раз, когда я с этим сталкиваюсь – с этим чувством религиозно-корпоративной солидарности, возникает неприятное чувство…

Д.А. Есть, конечно, прекрасные организации. Меня пока останавливает плохое владение английским языком – недалеко от моего дома есть место прямо как будто специально созданное для нас. Какая-то (забыл название) теологическая семинария. Огромное неоготическое здание, с огромной башней-колокольней. Она интерконгрегационная внутри протестантизма, насколько я понимаю. Они любят всех – даосов, буддистов…

Ф.С. Ты рассказывал об этом месте. Там постоянно проводятся межконфессиональные мероприятия, читаются лекции, проводится семинары, ритриты.

Д.А. Но я тебя уверяю, что в этой огромной семинарии, на ее мероприятиях, за исключением студентов, бывает существенно меньшее количество народу, чем почти в любой большой традиционалистской христианской церкви любой конфессии у нас же в окрестностях.

Ф.С. Более того, если бы мне сказали, что рядом находится традиционная католическая церковь и в ней идет служба, а рядом проходит собрание непонятно кого, я бы скорее пошел в католический собор на мессу.

Д.А. Или в православный собор на нормальную пятичасовую службу – какая, например, бывает в Страстную пятницу. А не на сорок пять минут, как это принято в модернистских церквях, увы.

Ф.С. Для меня эстетически богослужение халкидонитов и католиков вызывает наибольший отклик. Не протестантское. При том, что я, в общем-то, скорее, протестант – по отношению к «священным» текстам, например.

Д.А. Мне многое нравится у католиков – но очень не нравится церковная иерархия. Куда Ватикан повернется – туда все и поменяется, так у них всегда.

Ф.С. Католическая система более гибкая, чем у халкидонитов. Я полагаю, что и в плане власти там постепенно будет происходить что-то просветляющее. Просто в силу того, что католики живут в более открытом обществе, чем халкидониты. Я, конечно, не знаю в подробностях, как живет церковь в Греции, Болгарии или Румынии – но, судя по тому, как живет церковь в России, здесь всё очень далеко от какого-то изменения ситуации в лучшую сторону. 

Вообще, поразительно, почему в восточно-христианском мире такая нетерпимость к тем же самым сексуальным меньшинствам. Я с этим столкнулся в Сербии – меня это просто поразило. Одна из главных причин несогласия многих черногорцев со вступлением страны в ЕС – проведение в странах ЕС гей-парадов. Это не шутка.

Д.А. В современном мире эта тема становится одной из главных тем политического дискурса. Я имею в виду вообще вопрос сексуальных ориентаций, равноправия их обладателей и так далее.

Ф.С. Меня все же удивляет то, что сексуальные меньшинства и поддерживающие их граждане так хотят проводить эти парады. Зачем им это?

Д.А. Это главный аргумент традиционалистов в их борьбе с «проектом Просвещения», с современным либерально-демократическим проектом… Других у них нет. Почему традиционалист за Путина, а не за западный мир? Потому что на Западе разрешены сексменьшинства. Фактически, история поставила эксперимент, в ходе которого выяснилось, что гомофобия является одним из краеугольных камней традиционализма. Вопрос о сексуальных меньшинства оказался главным пунктом водораздела. А насчет твоего вопроса – отвечу вопросом на вопрос. Почему гетеросексуальные пары постоянно устраивают свадьбы напоказ – явно демонстрируя обществу свою гетеросексуальность?

Ф.С. Я пытался говорить со своими собеседниками в одном черногорском монастыре о проблеме секс-меньшинств: «Вы же не хватаетесь за шашки, когда видите женщину в короткой юбке? Вы же не пытаетесь вытолкать взашей женщину, вошедшую церковь без покрывала? Вас же не смущает, что я безбородый? А у нас Стоглавый собор специальное постановление выносил о небритье бород. Кстати, это положение в XVII веке было осуждено церковью. Все же меняется в мире». Но они были непреклонны. 

Д.А. И вообще, возможно, доживем до того, что будем произвольно менять пол по многу раз за жизнь.

Ф.С. Может быть, мы будем настолько произвольно менять внешность, что вообще превратимся непонятно во что.

Д.А. «Вы же умные люди, должны мыслить на тысячу лет вперед. Вас что, ничему не научила история с Галилеем, когда вы попали впросак со своей «землей, яже не подвижеся»? Вы хотите и дальше раз за разом наступать все на те же грабли? Хотите продолжать бороться с женщинами в штанах?» Акцентируясь на второстепенном, они забывают главное – любовь, понимание, сострадание.

Пусть такие как мы с тобой не видят на тысячу лет вперед, но мы понимаем, что изменения будут. Мы видим, как мир изменился за тысячу лет – и предполагаем, что еще через тысячу лет он будет сильно отличаться от теперешнего.

Ф.С. Мне кажется, что то, что мир меняется, как это ни парадоксально, не все понимают. А некоторые просто не проблематизируют таким образом представления о будущем. Для того, чтобы вот так посмотреть на будущее, должно быть определенным образом структурировано сознание. Масса людей живет очень узким временным коридором. С близким горизонтом.

Д.А. С точки зрения традиционалистского сознания, мир непрерывно ухудшается. Традиционалисты видят свою задачу в том, чтобы затормозить эти изменения, а если повезет – повернуть их вспять и реконструировать желаемый вариант мира прошлого.

Ф.С. Фактически, это охранительная доктрина. Поскольку все идет только к худшему, лучшего ожидать невозможно – постольку любая консервация того, что есть, уже является благом, ведь она предотвращает приближение зла, пусть и неминуемого. Мы же с тобой допускаем благой выход из ситуации для всех живых существ. Мы не рассматриваем мир как бесконечно ухудшающийся. У нас нет антипрогрессистского ступора в голове. 

Д.А. Традиционалисты часто еще и неспособны выходить на спокойное обсуждение проблемы. Они часто просто отказываются ее обсуждать. Я имею в виду проблему – а чем именно плох «гомосексуализм»? Почему они так не любят именно это явление? В некоторых иных случаях они вполне готовы искать рациональные обоснования и подтверждать ими свои священные тексты. Но не в этом случае. Они тут же начинают мне напоминать про Содом и Гоморру и про необходимость «наполнять землю». Куда уж наполнять землю? Она уж переполнена тысячу раз. Пока люди не будут в пять слоев на ней друг на друге сидеть. А если земля переполняется – может быть, тогда меняются и заповеди относительно наполнения? Может быть, это не абсолютная заповедь, а преходящая?

Ф.С. Гомосексуализм и наполнение земли не препятствуют друг другу. Пожалуйста, наполняйте.

Д.А. Даже в библейском тексте о Содоме и Гоморре – грех Содома и Гоморры заключался не в «гомосексуализме», а в плохом отношении к гостям.

Ф.С. Судя по всему, это место текста перерабатывалось в зависимости от конъюнктуры. Оно редактировалось, и неоднократно. Традиционное сознание действительно будет игнорировать рациональные аргументы. Зачем они? «Это плохо, потому что это плохо». Ты не сможешь добиться результата. Тут же звучит подменяющий вопрос: «А вы бы хотели, чтобы ваши дети стали гомосексуалистами?». 

Д.А. Последовательным является вариант, предложенный Григорием Лурье, епископом одной из альтернативных восточно-христианских церквей в России. Он совершенно справедливо написал, что если последовательно проводить христианскую точку зрения, то осуждать следует сексуальность как таковую. И гомосексуализм тут находится в точно таком же положении, как и гетеросексуализм.

Ф.С. Гетеросексуалам не нужно ходить на парады, потому что они являются законодателями. При этом свадебный кортеж или любовную гетеросексуальную сцену в кино вполне можно считать такой демонстрацией. Вся культура – это пропаганда гетеросексуализма. Гетеросексуальность априори определяется в традиционной культуре как нормальное состояние, как должное состояние. Поэтому гетеросексуалам не надо как-то специально навязывать свою точку зрения, потому что они безусловно доминируют. Более того, у меня уже к гетеросексуальности  как концепту возникает некоторое недоверие, поскольку любая попытка предложения альтернативного мироустройства гетеросексуалами блокируется – из-за страха утраты своей монополии. Некоторые люди живут в мире, выстроенном под такую модель. Они в ней себя чувствует прекрасно, они производят продукцию, которая пользуется спросом. Вдруг возникает альтернативная модель, которая оттягивает часть финансовых потоков в другую сторону. Зачем это им нужно? Тут дело обстоит так же, как с церковью. Если существует единая «мать-церковь» - она будет давить, как клопов, всех еретиков, которые ей подвернутся, потому что любой еретик – это нарушение монополии. Точно так же, как люди с оружием на улице. Не может человек просто так выйти с оружием на улицу и попросить кого-то предъявить ему документы – потому что это монополия государства. Представь себе: ходит человек с пистолетом, в форме, нашил себе шеврон «Донецкая республика» или «Командир взвода тяжелых пулеметов Урала». Ходит и просит предъявить ему документы – и заплатить налоги за три последних года. Срочно вызовут другой отряд, который его увезет в неизвестном направлении. Существует монополия доминирующих групп – на насилие, на издание законов, на представление о том, что нормально, а что ненормально, на вероисповедание, и так далее. Но с течением времени те или иные модели деконструируются. Была монополия церкви на идеологию – она утрачена. Точно так же была монополия гетеросексуалов. Теперь утрачивается и она. Церковь в прошлом боролась с проявлениями сексуальности, но постепенно уступала. Во времена Толстого и Лескова было крайне сложно просто развестись. Она уступит и гомосексуалам.

Д.А. Одни уступают, а некоторые радикальные группы, наоборот, ужесточают свои позиции. Есть свобода слова. В США ты можешь обличать открытых гомосексуалов. Другое дело, где ты будешь после таких обличений работать – но это уже другой вопрос.

Ф.С. Дальше, я думаю, будет проблема браков с животными.

Д.А. Я про браки с животными уже недавно писал. Сначала желающему вступить в такой брак нужно установить полноценную верифицируемую компетентными инстанциями коммуникацию с представителем другого биологического вида.

Ф.С. Честно говоря, мы живем во времена весьма апокалиптические. При гипергуманизации происходит дегуманизация человека. Я сейчас хочу вернуться к выступлению Pussy Riot – к балаклавам, которые они надели. Это очень интересно. Религиозное действо совершается в маске, которая закрывает лицо. Вышли девчонки в балаклавах на солею. Я далек от прямых параллелей, но мы теперь видим балаклавы в Донецке. Сначала в Киеве, потом в Донецке.

Д.А. Pussy Riot не первые. По всему миру протестующие уже лет 20 носят эти шапки с прорезями, чтобы их потом не узнали.

Ф.С. Pussy Riot придали шапке с прорезями религиозный… разрез.

Д.А. Есть такой момент. Можно вспомнить знаменитую запрещенную картину, стилизованную под икону.

Ф.С. Люди, которые выходили в Киеве в этих шапках – может быть, я совершенно фантазийную картину рисую – сознательно или бессознательно совершали экстраполяцию. Перенос религиозного действа в социальное пространство. Pussy Riot выступают против Путина: «Богородица, Путина прогони». Что делают протестующие в Киеве? Они прогоняют местный вариант Путина – Януковича. То есть, фактически, просьба Pussy Riot к Богородице реализуется людьми в балаклавах в Киеве. Но балаклава сама по себе – феномен, который ведет к дегуманизации. Надеваются балаклавы, начинает литься кровь, происходит насильственное свержение режима – и, наконец, происходит война, где уже все надевают балаклавы и стреляют друг в друга. Сакральное или квазисакральное пространство распространяется уже на всю страну. Завтра, возможно, оно охватит всю Восточно-славянскую метакультуру. И завтра люди в балаклавах будут на Рублевке делить собственность тех, кто успешно нажил ее за эти годы.

Д.А. Агенты власти типа ОМОНа тоже часто носят маски на лице.

Ф.С. Безусловно. Но действие Pussy Riot тут особенно любопытно, потому что они впервые придали этому образу сакральное значение. Если раньше омоновец в балаклаве был просто омоновцем, то теперь это человек, который в каком-то смысле является репрезентатором нового религиозного феномена.

Д.А. Связь тут, может быть, есть – но неочевидно, какая именно.

Ф.С. Я специально сказал, что это такая фантазийная картинка.

Д.А. Да, обезличенность. Но можно сказать, что Pussy Riot о ней повествуют, а не предъявляют ее.

Ф.С. Идея, что личность, борющаяся за свободу, за Бога, за истину, сама безлична – но безлична своеобразно, не в стиле адвайта-веданты. Она безлична в стиле уже каких-то шаманских практик. Личинных практик.

Д.А. С одной стороны – да. А с другой стороны, это практика освобождения от эго. Ведь деятели протеста в обществе спектакля становятся поп-звездами. Такое произошло с образом Че Гевары. Как только Pussy Riot публика отождествила с Толоконниковой и Алехиной – они стали такими же культовыми фигурами. А пока они были в балаклавах – их имен не знали, это была чистая идея.

Ф.С. И они становятся объектом нападок пламенного Голышева, который упрекает их в том, что они коммерциализируются.

Д.А. Голышев считал, что они должны продолжать такой бескомпромиссный панк. С полным отрицанием всех – и демократов, и патриотов, и либералов, и консерваторов.

Ф.С. По мнению Голышева они не должны входить в истеблишмент. Ни в какой форме. Они должны бороться.

Д.А. Против всех сразу.

Ф.С. И всякая попытка респектабельного диалога с истеблишментом тут же разрушает дух борьбы. А они стали получать премии на Западе, рассказывать о своей борьбе на конференциях.

Д.А. Стали заниматься добропорядочной правозащитной деятельностью.

Ф.С. С точки зрения радикальных ожидателей взрыва, они встроились. Борец с системой может быть в каком-то смысле частью этой системы – а может находиться абсолютно по ту сторону. Когда они вышли на солею, они находились абсолютно по ту сторону. А потом начался процесс как бы реакционный. Процесс возвращения их в систему борьбы, но по эту сторону. Происходит конвертация бунта в обустройство «здесь и сейчас».

Д.А. Понятие «система» здесь гораздо шире понятия «путинский режим». Навальный и Немцов входят в нее же.

Ф.С. Они системные люди, хотя и борются с Путиным. А Pussy Riot боролись с гораздо более широким явлением, потому что они деконструировали традиционное представление о церкви, о пребывании человека внутри церкви, о стилистике этого пребывания. Такого не происходило никогда, потому что если внутри церкви происходило антирелигиозное действие, то оно было именно антирелигиозное. Здесь была сделана попытка – на мой взгляд, гиперкреативная – предложить иной дискурс, иной порядок взаимоотношений с Богом здесь и сейчас. Это не антирелигиозное действие. Это альтеррелигиозное действие.

Д.А. Причем неважно, что думали они сами. Это виделось как удар по связи идеи власти и идеи  Бога в принципе. Они могли не понимать что они сделали – запросто. Но тем интереснее. Мы говорили про Голышева – он их так и воспринимал. Как удар по самому сердцу нечисти.

Ф.С. Фактически, это удар по тем системам социальных иерархий, которые подавляют движение человека к свободе. И, как только ты делаешь шаг назад, пытаясь достичь компромисса с этими иерархиями, ты обесцениваешь революцию, которую ты начал.

Я с этим положением и не согласен, и не не согласен. Такое разрушение социальных иерархий, конечно же, содействует гуманизации общества. Но, как мне кажется, такое разрушение иерархий опасно. Внешнее наращивание гуманизации таит в себе большие опасности. Мы уже каждую клеточку человека абсолютизируем – при этом все это диалектически оборачивается дегуманизацией – в самых разных планах и сообществах.

Д.А. В этом есть тоже маленький плюс. Все эти вещи имеют сразу несколько аспектов. Я имею в виду преодоление антропоцентризма. Оно само по себе есть благо, но имеет негативную сторону, свою тень. В контексте антропоцентризма, например, находится признание возможности существования более высоких, чем человек, форм жизни. Это допущение сознательности некоторых видов животных. Эту идею готов признавать еще пока очень маленький процент людей. Но мы можем сказать, что в идее преодоления антропоцентризма есть теневая сторона. Что мы можем начать снова поклоняться животным. Что есть опасность возврата к тотемизму. Она есть – если преодоление антропоцентризма будет сочетаться с деградацией человечества.

Ф.С. Но это еще не самое страшное. Я считаю, что идею Даниила Андреева о возможной игвизации человечества нужно воспринимать серьезно. Эстетический барьер – мол, человек не захочет такого делать – очень слабый аргумент. Дегуманизация может зайти очень далеко. Ты пошутил сегодня, что человек каждый день сможет менять пол. Ладно бы, только пол он стал менять.

Д.А. Когда все остальные проблемы решены – чем еще заняться обывателю? Это будет модно.

Ф.С. В том-то и дело. У тебя освобождается колоссальное количество времени и энергии. Модно. Вот это ключевой момент. 

Д.А. «Ты уже неделю не меняешь пол, в одном поле ходишь».

Ф.С. Да что пол. Представь себе на секунду, что можно будет менять телесность на самом глубинном, фундаментальном плане.

Д.А. Ты не читал «Звёздных дневников Ийона Тихого» Лема? Цивилизация на другой планете, которая достигла очень высокого уровня развития, но полностью потеряла культуру в ходе этого развития, а культуру хранят в катакомбах роботы. Люди же занимаются только самоубийствами в разных формах, а потом восстановлением себя и т. д., потому что все остальное им приелось. Они в определенный момент достигли фактически полной свободы трансформации своего сознания и своей телесности. То есть сегодня у меня восемь рук, а завтра у меня рук вообще нет, а послезавтра…

Ф.С. Я думаю, что в какой-то момент появится новая доминирующая культура, основанная на практически неограниченной возможности трансформации этой телесности…

Д.А. Это может быть. А эстетика – вещь социальная. Например, вспомни, что делали китайцы с ногами своих женщин – это же чудовищно: ноги как будто из ада.

Ф.С. Или оттягивание губ у женщин некоторых примитивных племен типа колошей. Выбивание передних зубов. И так далее. 

Д.А. То есть ты считаешь, что телесность человека может стать некоей антенной, и определенная форма телесности притянет определенную форму…

Ф.С. И этой формой будут игвы.

Д.А. Форма телесности станет доступным каналом, через который можно будет проникнуть в нашу реальность? Без всякой этики, чисто технический момент?

Ф.С. Да. При этом возможна даже какая-то предварительная коммуникация, когда будет намеренно осуществляться, сначала на уровне сознания, контакт, и какая-то продвинутая группа будет работать активно в этом направлении. Они и сейчас есть – люди, которые ждут прихода инопланетян как своих спасителей.

Д.А. А кто говорил, что не надо бояться человека с ружьем? Придут – будем просветлять.

Ф.С. Это кшатрийский подход. Слава богу, жить в эту эпоху прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе.

Д.А. Твоя постановка вопроса имеет право на существование, но из этого есть некие следствия. И если мы, боясь этого следствия, о котором ты говоришь, начнем блокировать свободу телесных трансформаций, то мы приготовим путь антихристу еще лучше.

Ф.С. Я и не говорю, что надо что-либо запретить.

Д.А. Леонид предлагает дифференцировать права избирателей по принципу их социальной значимости. Есть прекрасный персонаж по фамилии Александр Скобов. Публикуется в «Гранях». Он давно ругает Латынину: в случае введения новых избирательных цензов произойдет такой тектонический поворот в истории западной цивилизации, что обратной дороги долго не будет.

Ф.С. Леонид не предлагает у кого-то что-то отнять, он предлагает добавлять бонусы социально-активным индивидам. 

Д.А. Формально добавление прав одним автоматически урезает права другим. Аналогичный случай – если у некоторых высших слоев остается один голос, а у меня получается 1/16. Это чистое лукавство: здесь мы добавляем, а у остальных якобы ничего не отнимаем. Отнимаем.

Ф.С. Можно сказать, что человек, который, например, зарабатывает больше денег, у кого-то их отнимает?

Д.А. Нет. Потому что еда, которую я ем, безотносительна, она настоящая. А вот голоса – это чистая абстракция. У меня нет ничего реального. У меня есть голос. Он абстракция, я его не ем. И автоматически получается, что если у кого-то этих голосов больше, чем у меня, у меня его забрали, я стал менее влиятельным, чем был, именно настолько, насколько другой стал более влиятельным.

Ф.С. Тебя же никто не ограничивает в развитии.

Д.А. Выслужись на фронте, получишь личное дворянство, и будут у тебя все права. Чем это отличается в принципе от феодализма?

Ф.С. Это отличается очень существенно, потому что здесь не просто «выслужись перед кем-то и чего-то получи в виде Георгиевского креста», ты можешь в принципе принимать более активное участие в социальной жизни…

Д.А. Предполагается, что есть судьи, которые оценивают мое участие в социальной жизни.

Ф.С. Существует система экзаменов. Например, существует система правил дорожного движения.

Д.А. Чем больше у меня голосов, тем больше я конформист в этой системе. Больше всего голосов будет у холодноглазых гебистов, которые на Уолл-стрите сидят. Приезжай и посмотри на людей в Даун-тауне, которые ходят на работу. Холодноглазые, в костюмах, как комсомольские работники в Советском Союзе. Вот у них будет прав больше всего. Именно потому, что у них их и так много. Потому что, чтобы стать полноправным гражданином, я должен буду стать конформистом и идти по правильным карьерным лестничкам. Потому что если я авангардный писатель, у меня не будет прав, и я не смогу их получить. Потому что я не пройду комиссии.

Ф.С. А если комиссия будет состоять из авангардных писателей?

Д.А. Как ты себе это представляешь? Нужно, чтобы авангардные писатели сделали насильственную революцию и учредили такой тип социального устройства. Главная проблема и у Леона, и у остальных, с кем я беседовал, – объяснить, каким образом они собираются эту систему внедрять. С помощью революции? Или с помощью революции сверху? Кто будет делать? Пиночет? Путин?

Ф.С. Не Пиночет и не Путин. Эта идея предполагает гражданское развитие. И люди, которые выстраивают гражданское общество, говорят: «Давайте попытаемся в зависимости от того, какую социальную роль человек играет, какую гражданскую позицию занимает…»

Д.А. Само представление о социальной роли, будучи институционализировано, просто угробит свободу социума, сам этот свободный социум. Он свободный потому, что я могу быть Ванькой с Пресни, я могу быть кем угодно – я свободный человек, который имеет право голоса. И, может быть, именно я двигаю социум вперед, а не клерк с Уолл-стрит. А в системе, оценивающей социальную роль, именно эта роль и будет навязываться, формируя социальный конформизм. Автоматически если я нонконформист, я не занимаю в этой системе никакого места. Панки не имеют гражданских прав, само собой. Ты должен быть добропорядочным членом социума. Только в этом случае у тебя будут возрастать голоса. Правильно родил ребенка – нормально, молодец. Гомосексуал – иди в задницу, если ты в России. 

Я сразу вижу жуткую, зловещую, устойчивую иерархию, которая будет социализировать людей добровольно-принудительным образом с помощью этих систем. Система, которая захочет утвердить себя на века и не подвергаться трансформации, потому что трансформация всегда приходит из маргинальных сред. Система, которую предлагает Леон, обезопасит себя навсегда от всех маргиналов.

Ф.С. Не от маргиналов, а от безответственных избирателей.

Д.А. Но этим ты убережешь себя равно и от эволюции и прогресса.

Ф.С. Ты не можешь не замечать, что, в Норвегии или в Швеции, где общество сейчас достаточно зрелое, все равно существует шведский вариант ватников, которые идут за популистскими агитаторами, шведский вариант людей абсолютно равнодушных, не приходящих на выборы.

Д.А. А человек, у которого есть солидный счет в банке, не может быть популистом или сторонником популистов?

Ф.С. Именно поэтому у человека, который занимается социальным волонтерством, как мне представляется, должна быть большая возможность влиять на судьбу страны и политическую организацию, нежели у человека, который коллекционирует «Роллс-Ройсы».

Д.А. Меня удивляет, что ты с этой идеей соглашаешься. Ты написал «Мир власти в «Розе Мира» и не видишь в этой идее все того же, того же зерна. Вопрос в судьях и арбитрах. Я не понимаю, почему эти арбитры будут хорошими. Тимуровцы в Советском Союзе тоже поощрялись.

Ф.С. А возможно общество, в котором нет никаких арбитров? 

Д.А. Я не особо вижу возможности человеку на Земле устроиться более-менее хорошо. Но недаром западное общество шло именно к той системе, которая там есть сейчас. А ту систему, которую мы обсуждаем, предлагают в основном русские либералы, которые вместе с Путиным пытаются научить Запад, как лучше жить, и считают себя наследниками традиционных европейских ценностей, только немножко других, не таких, как у Путина.

Вопрос в том, больше в социуме этого арбитража или меньше или он рассеян. Всеобщее избирательное право – это общая социальная вещь. Например, научное сообщество – не такая общая вещь.

Ф.С. Согласен. Научное сообщество – это сектор в социуме, а избирательное право – универсалия. Когда ты приходишь в вуз, ты можешь принять или не принять правила игры. Но когда ты приходишь голосовать за политическую партию, то фактически это некое онтологически данное тебе право, в котором ты абсолютно равен с любым другим гражданином. Здесь нет у тебя арбитров никаких. Ты им владеешь врожденно. И тут получается, что мы вводим институцию, которая будет контролировать и регулировать то право, которым сейчас ты обладаешь от рождения.

То есть мы опять говорим о секторальности и универсальности. Я понимаю, почему ты не возражаешь против экзаменов в институте, но возражаешь против того, чтобы были экзамены при реализации избирательного права. Действительно, экзамены в институте – это сектор, это определенная линия, которую ты можешь принять или находиться в абсолютной оппозиции и выбирать альтернативу, можешь быть в мейнстриме, а можешь его игнорировать. Избирательное право тебе дается от рождения. Тебе не нужно доказывать, сдавать какие-то экзамены для того, чтобы им воспользоваться при достижении определенного возраста. Оно является неотъемлемым твоим правом, тебя никто не может в нем ограничить.

Д.А. Я могу прийти на избирательный участок, предварительно сказав, что я ненавижу науку. А в новом обществе тебе скажут – раз ты ненавидишь науку, то какие тебе права, ты социально безответственный.

Ф.С. Ты отметил, что тема избирательного ценза интересует именно часть российских либералов, которые хотят научить Запад. Но ведь возможно, в случае этих российских либералов работает эффект преимущества отставания. Именно потому, что Россия является отсталой страной, многие люди, находясь на другом уровне развития, придумывают креативные идеи, которые Запад не может придумать просто потому, что он сыт и всем доволен и сидит на газовой трубе известного персонажа. Не стоит думать, что российский либерал такой злой и примитивный, мечтает о Пиночете и хочет втесаться в новую властную иерархию. Я, как ты знаешь, не отношусь к числу любителей Пиночета.

Д.А. Они дождались своего Пиночета, просто он неправильным оказался.

Ф.С. Системные либералы в России так долго об этом говорили в начале 90-х. Они мечтали об утопическом Пиночете, забыв о том, что антиутопия – это реализованная утопия.

Д.А. Я просто считаю, что попытка блокировать маргиналов с одной стороны автоматически приведет к блокировке маргиналов с другой стороны, то есть творческих сил, культуры. И избежать этого не получится. Как в свое время в сумасшедшие дома попадали как реальные сумасшедшие, так и мистики – когда появились сумасшедшие дома.

Я считаю, что оптимизировать гражданский процесс можно только развитием демократии, а не ее урезанием. У тебя как у гражданина есть возможность идти в низшие классы, просвещать их, работать с ними. А то ведь к рабочим идти неохота, проще заткнуть их куда-нибудь подальше, чтобы не высовывались.
Дело в том, что они считают, что можно жить за колючей проволокой. То есть вся эта система, более жесткий, более мягкий ее варианты, предполагает, что можно сделать мир сытых, богатых, интеллигентных людей, который будет как-то отгорожен от неприятного мира всяких люмпенов. Вопрос, как отгораживаться. Колючей проволокой? Под током? А вы готовы жить на самом деле в гетто, пусть и в богатом, с остальным миром за его порогом? Потому что разделение вот только стоит ввести, как оно будет расти и углубляться дальше. Процессы такого рода, как правило, долговременные, их нельзя запустить и остановить по своей воле. Если вдруг удается инициировать такой процесс, он дальше начинает катиться, как преступность в городе – она растет длинной-длинной волной, 20 лет растет, ничего не получается сделать, потом вдруг начинает падать, падает 20 лет, и падение начинается еще до каких-либо реформ.

В идее привилегированного меньшинства я интуитивно вижу какую-то чернуху. Мне самому такие идеи в голову приходили, но я вижу в этом черное, фашизм. Общество, пресыщенное демократией, возвращается к своим корням: хватит, наигрались. Проблема еще и в том, что люди, которые хотят установить имущественный ценз, считают, что главное право у человека – это право собственности, а остальные свободы могут быть урезаны, так как они вторичны по отношению к главному праву собственности. Так вот, с моей точки зрения, это утопия дурного вкуса, потому что при таком развитии общества власть неизбежно будет сконцентрирована у маленького в процентном отношении количества людей. И если остальные свободы вторичны по отношению к праву собственности, это автоматически приведет к тому, что их не будет вообще, потому что не бывает осетрины второй свежести.

И это значит, что права на собственность тоже не будет, потому что оно у тебя есть, пока ты сильный. А если тебя система выкинула за свои пределы, то ты признан полностью социально безответственным. До свиданья, друг. Твое имущество конфискуется. То есть через эту систему они еще могут прийти к нелюбимому ими социализму, только с другой стороны. Меня удивляет, что они этого не видят. Неужели настолько им хочется изолироваться от люмпенов?

Ф.С. А что делать с доминированием неквалифицированных людей, которые навязывают свои представления квалифицированному меньшинству о том, как правильно? Если ты любишь Баха, а в маршрутке вынужден слушать какого-нибудь Стаса Михайлова, наверное, захочешь отгородиться. И у меня ни желания, ни способностей нести музыку Стравинского или Прокофьева водителям маршруток, предпочитающим шансон.

Д.А. А будет ли новая элита слушать Стравинского? Есть большая вероятность, что элита будет слушать совсем другую музыку. Вот я смотрю на научное сообщество, и мне кажется, что 90% научного сообщества нужно деквалифицировать.

Ф.С. Получается замкнутый круг, потому что всякий раз, когда люди выходят на уровень властвования, происходит остывание провиденциального духа. Получается, что всякий раз, как только выстраиваемая система, которая воспринимается как более продвинутая, начнет в своих контурах застывать, необходимо будет ее обновление. Мы с тобой сейчас критически смотрим на западную демократию, мы написали про «изнанку» Запада, о том, что даже в этом западном прекрасном мире существуют люди конъюнктурные, мечтающие о мировом господстве, готовые продавать свои ценности, спекулировать на них. Одни готовы продать себя за газ, другие готовы уничтожить страну, чтобы этот газ получить, одни врут про то, что «бандеровцы распяли ребенка», а другие врут о том, что в Ираке есть бактериологическое оружие. Понятно, когда Чуркин-Путин врет, но когда врет представитель США в ООН, это гораздо более жуткое зрелище. Получается, что система демократии на сегодняшний день обнаруживает массу проколов, не демократии как таковой, а тех реальных, воплощенных в истории структур, которые поддерживают существование этого принципа на плаву, но сами по себе эти структуры поражены массой пороков.

Д.А. Я понимаю, есть соблазн мечтать о приходе какого-нибудь нового Солона или кого-нибудь в этом духе, который восстановит павшую демократию, обладая диктаторскими полномочиями, а через несколько лет он все вернет, но уже в очищенном виде.

Ф.С. Я не примитивизирую ситуацию и не говорю о персоналистической революции. Существуют активные группы, которые настойчиво пропагандируют, настойчиво агитируют за те или иные ценности, системы отношений, социальные иерархии и т. д. (в данном случае слово «иерархии» не нужно воспринимать как безусловно негативное), а ведь это предложение альтернативных моделей в каком-то плане является давлением на пассивное большинство. Ты это не любишь, но для меня очень важно, что активное меньшинство запретило пассивному большинству курить.

Д.А. Но оно могло бы запретить что-нибудь другое, далеко не столь приятное.

Ф.С. Могло. Но мы наблюдаем вполне приятные запреты. Например, то, как активное меньшинство добилось отмены смертной казни. На тот момент, когда продавливалось решение об отмене смертной казни, согласно результатам опросов большая часть населения, например во Франции, не поддерживала ее отмену.

Д.А. Да. Это никогда не решалось на референдуме. Но точно так же нигде в мире не утверждалась организация какой-нибудь тайной службы. Все спецслужбы в США неконституционны в этом смысле. То есть это обоюдоострый механизм.

Ф.С. Именно благодаря активному прогрессивному меньшинству общество эволюционирует. Если бы сейчас состоялся референдум в Финляндии или в Норвегии, то большинство населения высказалось бы против возвращения смертной казни. 

Д.А. Это все тот же вопрос о прогрессорстве и шире – о патернализме. Наблюдая за жизнью слаборазвитой цивилизации, мы должны ей помогать или нет? Потому что если мы начинаем ей помогать, она вместо того, чтобы развиваться, начинает деградировать, потому что она снимает с себя ответственность за свое дальнейшее развитие.

Они уже взрослые люди, это уже не дети. Многие обвиняют современный западный мир в том, что он начинает идти в этом направлении: человек всегда воспринимается как ребенок и всегда нуждается в контроле со стороны социума. Он не может сам отвечать за свой выбор – толстеть ли ему, курить ли ему. Социум на него давит, потому что он же ребенок, он не соображает, он не здоров, ему надо помогать. Всегда. Он всегда нуждается в помощи.

Ф.С. Где границы между необходимой помощью человеку и такой помощью, которая блокирует его развитие? Здесь тончайшая грань, и в каждом конкретном случае все нужно заново и заново верифицировать. Нет универсального рецепта. А может быть, и невозможно верифицировать. С ребенком это особенно наглядно. Действительно, не поймешь, может, в этот момент ты блокируешь возможность какого-то творческого рывка у ребенка какой-нибудь простой подсказкой.

Д.А. В очередной раз мы пришли к выводу, что алгоритмы не работают…

Ф.С. И все же социум – это не индивид, и для функционирования социума алгоритмы и какие-то номинальные рамки необходимы. 

 

Психология » Панорама оскорбленных чувств » Авг. 8, 2015 19:33:34

1. Источником оскорбленности может служить вся реальность в целом и все ее конкретные проявления.

2. Высшая точка и предел оскорбленности - когда оскорбленный чувствует, что оскорбивший его является им самим.

3. Осознание высшей точки оскорбленности дает возможность выхода из реальности оскорбленности. Если выхода не происходит, оскорбленность интериоризуется, реализуясь в различных формах самообвинения.

4. В случае экстериоризации оскорбленности человек, как и в случае интериоризации, воспринимает себя обособленным от остальной реальности, на которую и проецирует свою оскорбленность.

5. В пределе экстериоризированной оскорбленности человек чувствует, что его оскорбляет вся внешняя реальность.

6. В зависимости от картины мира оскорбляющегося различные элементы этой картины могут оскорблять его в различной степени.

7. В случае частичной экстериоризированной оскорбленности оскорбляющийся чувствует, что его оскорбляет не вся реальность, но некоторые ее моменты.

8. Ограничение оскорбленности тем или иным кругом объектов может являться следствием вытеснения ощущения общей оскорбленности всей внешней реальностью.

9. Важнейшим моментом оскорбленности является поиск и идентификация ключевого момента, вызывающего оскорбленность.

10. В случае, если вся внешняя реальность воспринимается как оскорбительная, главным виновником оскорбляющийся назначает самого влиятельного, по его мнению, субъекта, действующего в этой реальности - например, “творца мира” или “мировое правительство”.

11. По различным причинам оскорбленность наиболее влиятельными субъектами может вытесняться и проецироваться на менее влиятельных.


(текст находится в процессе написания)

Культура » заметки анархофенолога » Июнь 13, 2015 00:24:16

 

Чу! Черно-оранжевые пытаются замазать своим псевдорусским миром всех творцов культуры, у которых можно было найти хотя бы каплю имперского яда - или, пусть и вывернув наизнанку, интерпретировать в великодержавном духе. 

Ладно бы ограничились Катковым, Победоносцевым и иже с ними. Нет, в ход идет Пушкин - берем "Клеветникам России", выкидываем "Вольность". Достоевский - "Дневник писателя" себе, "Легенду о великом инквизиторе"... какая легенда, какой инквизитор, не знаем, не слышали, зато у нас чудеса, тайны и авторитеты, самые отборные, только в нашей имперской лавочке.

Так что Пушкина уже и читать становится слегка неудобно - кто знает, что из книжки выпрыгнет. И Бродского с его нежданно-негаданно проявившейся украинофобией.

Но они идут дальше и находят себе еду в сочинениях убежденных антиэтатистов, таких, как Бердяев или Даниил Андреев. У Бердяева выискали "духовные скрепы" - у Бердяева, который утверждал, что власть есть ложная категория, что "у Бога меньше власти, чем у полицейского, солдата или банкира". 

Пытались чем-то поживиться и у Лермонтова - но тот кремень, он со своей кавказской горы только и знал, что "ненавидеть все русское".

Остаются Герцен и Лев Толстой. Кости в державническом горле. И рады бы к Толстому с какого-то боку подползти - но не выходит. Вроде и можно семейные ценности в "Анне Карениной" захапать, и патриотизм нарыть в "Войне и мире" - но нет, Толстой заминировал все подходы. А у Герцена и вовсе непонятно, что искать.

Хотя отважные смельчаки все же рвутся сквозь минные поля. Например, пытаются втянуть в крымнаш Стругацких. На полном серьезе, видел в одном ЖЖ. 

Видимо, надо во всех своих работах оставлять специальные маркеры, чтобы отпугивать царевых браконьеров. Даже если твое литературное амплуа - заметки фенолога.

 

Философия » второе рождение в капусте: о "рвущихся к власти" и "выпендривающихся" » Июнь 2, 2015 23:28:59

 

Интерпретация действия другого как проявления его стремления к власти - непроверяемая одномерная система. В этом смысле Ницше - такой же "мастер подозрения", как и Маркс с Фрейдом (словосочетание "мастера подозрения" в применении к этим трем авторам я услышал от Александра Доброхотова).

Эта система интерпретаций стоит наравне с марсксизмом и фрейдизмом по степени нефальсифицируемости. Невозможно представить себе действие, которое не могло бы быть интерпретируемо как манифестация воли к власти. 

Даже если человек стал дауншифтером и удалился выращивать капусту - подозревающий может сказать, что такой дауншифтер просто является очередным Иваном Грозным, удалившимся в Александровскую слободу. И несчастный огородник никаким способом не сможет доказать, что это не так. 

Точно так же он не сможет доказать, что его второе рождение в капусте не есть результат сублимации и символического замещения, поскольку капуста с очевидностью является символом женских гениталий. И пусть попробует, удалившись от борьбы за соединение пролетариев всех стран, доказать, что он не является носителем мелкобуржуазного сознания.

Воля к власти, если таково желание интерпретатора, движет звездами и элементарными частицами, матерью Терезой, Наполеоном (что совсем подозрительно в силу очевидной тривиальности случая) и алкоголиком, потерявшим квартиру. Движет, конечно, в представлении интерпретатора - но такова его собственная воля, винтовка которой и рождает представление. Она движет даже Шопенгауэром с его святыми и гениями, угашающими в себе волю к власти - поскольку какой тиран не любит поговорить о своей скромности и самоотверженности.

Конечно, в том случае, если человек зарезал братьев и сестер перед тем, как взойти на вершину власти в государстве с наследственной монархией, подозрение в стремлении к власти является достаточно обоснованным - хотя доказать с математической точностью наличие стремления к власти невозможно, как и отсутствие этого стремления. Ведь может быть, таким кандидатом в монархи движет совсем не воля к власти, но стремление облагодетельствовать человечество и уверенность, что остальные его родственники - законченные негодяи, которые погрузят человечество во тьму, хаос, невежество и рабство.

Надо сказать, что проблемна в связи с волей к власти не только оценка действий другого. Самоанализ тут тоже проблемен. Настоящий мастер подозрения способен подозревать себя не в меньшей, а то и в большей степени, чем другого. Между стремлением к свободе и любви и стремлением к власти трудно разместить волосок. Одно неловкое движение ума, одно неуместное желание - и ангел падает, сам того не замечая. Путь к свободе теперь, согласно его учению, ведет через абсолютную диктатуру, а лучшее доказательство его любви - железный ошейник с массивной цепью на голове у возлюбленного, который, разумеется, жаждет BDSM-игр, но, будучи мастером таких игр, не признается в своей к ним склонности. "Я лучше знаю, что тебе нужно".

Но будучи проблемным, такой самоанализ необходим как гигиеническая процедура и прополка баобабов. Мало того, будучи еще более этически проблемным, анализ действий другого тоже может быть актуальным для существа в сансаре. С одной стороны - "не судите", а с другой - "различайте духов". С одной стороны - "не сотвори себе кумира", а с другой - "не возведи хулу на духа святого". Такова, на мой взгляд, одна из важнейших этико-эпистемологических антиномий.

Все вышесказанное можно сказать и о еще одном распространенном подозрении - подозрении в "желании пропиариться" или "выпендриться", в котором может быть обвинено любое существо, являющееся кем-то или чем-то, а не никем или ничем. Включая самого подозревающего других в самопиаре, который уж точно хочет именно выпендриться, и ничего иного.

 

Историософия » русское люмпенство как продукт сталинофашизма » Май 26, 2015 02:26:20

 

В человеческом прошлом и настоящем нет ни одного человека, о котором не существовало бы как минимум дух мнений, нередко противоположных. Даже серийные убийцы, маньяки и душегубы не только имеют объективных защитников в среде психиатров, но и широкие круги поклонников и поклонниц, ведущих с приговорёнными к пожизненному сроку оживлённую переписку и желающих соединиться с ними брачными узами. Тем более двусмысленными могут казаться исторические фигуры – тираны и диктаторы, особенно те, деятельность которых связана с революционными движениями разных окрасок. Лучше всех это видно на примере Робеспьера. Для одних французов Робеспьер и в XIX-XX веках, и до сих пор является преступником и убийцей, для других он святой и символ освобождения человечества от пут многовекового угнетения. К числу подобных фигур относятся и Ленин с Муссолини, в несколько меньшей степени – Гитлер. Тем более удивительно, что в эту группу включаются и личности, которые к ней никаким образом не могут относиться, если судить о них с точки зрения общечеловеческой морали. А именно, Сталин.

Так, фигура Ленина несомненно амбивалентна не только с точки зрения специалистов по патологиям человеческой психики, но и с позиции объективного исследователя его идей и методов, его роли в истории. Поскольку личность Ленина многогранна и сложна, при выявлении реальных плодов его деятельности отделить пшеницу от плевелов оказывается делом, далеко не столь простым. В период своей деятельности до прихода к власти Ленин написал множество текстов, по сути которых почти невозможно возражать. Однако его практическая деятельность на посту диктатора огромной сложной страны была совершенно иного духа. Иное дело Сталин. Полемизировать с опусами прямых защитников и наследников Сталина нет смысла. Всяк сверчок хвалит свой шесток. На все их попытки создать позитивный миф о Сталине, как о рачительном хозяине-государственнике, хитром дипломате, хорошем руководителе, выдающемся государственном деятеле и талантливом полководце в своё время ответил автор «Розы мира» Даниил Андреев, отсидевший в сталинских застенках десять лет и считавший Сталина полной посредственностью: «Носитель своеобразной темной гениальности, которая проявлялась во всем, что имело отношение к тиранствованию, оказался обладателем государственных способностей никак не выше среднего. Сталин был дурным хозяином, дурным дипломатом, дурным руководителем партии, дурным государственным деятелем. Полководцем он не был вообще» (1). 

Не страдают особенной интеллектуальной честностью и те, кто в последние годы говорят о необходимости «пересмотра штампов» в вопросе о роли Сталина в истории. Те, кто упрекают все «традиционные версии, демонизирующие Сталина» в том, что ни одна из них так и не даёт «логически непротиворечивого и исчерпывающего объяснения действиям Сталина, например причинам «большого террора» 37-го года без конечной отсылки к его злой воле» (2). 

Понять, что имеют в виду и чего именно ожидают подобного рода «совопросники века сего», трудновато. Сталин – не бином Ньютона. В отличие от Ленина и Гитлера, он ясен как день. Как писал отец Александр Мень, «этот человек был палачом, фальсификатором, гу¬бителем жизней и душ» (3). Если эпоха старых большевиков, т. е. 1921-29 годов, была периодом окончательного подавления народных восстаний против коммунистической власти и фракционной борьбы внутри самой партии, то время Сталина, т. е. 1930-41 годов, было временем жесточайшего и беспощадного террора против всех классов и сословий, в конечном счете, перейдя в тотальный террор против всех остатков старого общества. В процессе этого террора все старые сословия были ликвидированы, а их жалкие остатки, потомки которых живут и сегодня и делают русскую науку и культуру, растворились среди безликой серой массы строителей тоталитарного рая на земле, сформированных идеологией сталинофашизма – сплавом фашизма и нацизма под коммунистическими лозунгами. Старая европейская Россия была ликвидирована. Этот террор и эту ликвидацию осуществил не Ленин, не Троцкий, не Зиновьев, не Каменев, не Радек и не Бухарин. Это сделал Сталин и только Сталин, ученик всех этих людей, вместе взятых. Который, наслушавшись своих менторов-интеллектуалов лично и через постоянное тайное прослушивание всех кремлёвских бесед, возомнил себя великим революционером. Колебания наследников Ленина, не желавших продолжать волюнтаристскую политику насилия над собственным народом, были восприняты им как измена делу Ленина. Но от Ленина он перенял лишь самые крайние и брутальные идеи. Всё это, вместе с чертами характера Сталина, и повлияло на особенности как созданной им системы, так и сформированных этой системой людей. 

Ленинская характеристика Сталина общеизвестна. Менее известно то, что когда Ленин предложил назначить Сталина наркомнацем, один из участников заседания предложил другого кандидата, доказывая, что его кандидат человек толковый и умный. Ленин перебил его: «Ну, туда умного не надо, пошлем туда Сталина» (4). Троцкий писал, что «Сталин - на одну треть Макиавелли плюс две трети Иуды. Это наиболее выдающаяся посредственность нашей партии» (5). «Сталин - кандидат в диктаторы? – удивился один из старейших большевиков Иван Никитич Смирнов. - Да ведь это совсем серый и ничтожный человек.  Это посредственность, серое ничтожество!» (6). Каменев называл его «вождём уездного масштаба» (7), Бухарин считал его основным качеством «непримиримую зависть к тем, которые знают или умеют больше, чем он» (8). «Это самый мстительный человек на свете, - отозвался о Сталине один из секретарей ЦК Леонид Серебряков. - Если он проживет достаточно долго, то доберется до каждого из нас - до всех, кто когда-либо задел его словом или действием» (9). Так и случилось. 

Мартемьян Рютин, замредактора газеты «Красная звезда», пытавшийся организовать сопротивление советскому «фюреру», писал: «В теоретическом отношении Сталин показал себя за последние годы полнейшим ничтожеством, но как интриган и политический комбинатор он обнаружил блестящие «таланты». После смерти Ленина он наглел с каждым годом. Сначала осторожно, а потом всё смелее сбрасывая с себя маску «скромного» старого большевика, которого партия «заставила» нести тяжёлое бремя генсека, он всё более явно проявлял стремление пробраться в пантеон великих людей, не брезгуя никакими средствами» (10). «Сталин малокультурен, никогда ничего не читает, ничем не интересуется. И наука и научные методы ему недоступны и неинтересны. Оратор он плохой, говорит с сильным грузинском акцентом. Речи его очень мало содержательны. Говорит он с трудом, ищет нужное слово на потолке. Женщинами Сталин не интересуется и не занимается. Какие же у Сталина страсти? Одна, но всепоглощающая, абсолютная, в которой он целиком, - жажда власти. Страсть маниакальная, азиатская, страсть азиатского сатрапа далеких времен. Только ей он служит, только ею все время занят, только в ней видит цель жизни, - перед нами свидетельство личного секретаря Сталина в 1923-1928 гг. Бориса Бажанова, автора ценнейшей книги «Записки секретаря Сталина». - Я знаю Сталина и вижу, куда он идет. Он еще мягко стелет, но я вижу, что это аморальный и жестокий азиатский сатрап. Чтобы быть при Сталине и со Сталиным, надо в высокой степени развить в себе все большевистские качества - ни морали, ни дружбы, ни человеческих чувств - надо быть волком» (11). 

Многим может показаться удивительным, что тот, которого все большевистские вожди считали глупцом и посредственностью, не только перехитрил и уничтожил их всех, но и стал диктатором огромной страны. Между тем, в этом нет ничего удивительного. В стране слепых, как известно, и кривой - король. В обществе воинствующих и вопиющих посредственностей, создавших систему концлагерей для всей остальной страны, диктатором мог стать только человек, наиболее полно выражающий интересы этих посредственностей. Неудивительно, что когда советская номенклатура, выведенная Сталиным «из грязи в князи» урбанизировалась, т.е. впервые перестала быть деклассированной и превратилась в городских жителей, произошла яковлевско-горбачёвская революция.

Любопытно, что диагноз Бажанова, определившего основную «всепоглощающую и абсолютную страсть» Сталина как «маниакальную, азиатскую жажду власти азиатского сатрапа далеких времен», подтверждается не только самой дочерью Сталина Светланой Аллилуевой («Он был азиатский человек  в душе своей, более аятолла, чем Ленин», 12). Он абсолютно соотносится с определением большевизма, т.е. русского тоталитаризма, данное Николаем  Бердяевым – «Русский большевизм и максимализм есть порождение азиатской души, отвращающей от западных путей культурного развития и культурно¬го творчества» (13).

Азиатская душа «далеких времён» включает в себя два основных аспекта: 1) архаическая безличностность, неперсоналистичность и 2) учение о нереальности мира, о необходимом бегстве из иллюзорного,  но мучительного мирского бытия, в том числе и путём ригидной ритуализации социума. Такие политические категории, как гражданское достоинство человека и его право самому активно работать над устроением объективно реального мира и своей жизни в нём суть следствия исключительно западного миросозерцания.

Сталин, с одной стороны стал выразителем психологии значительного крестьянского большинства старой России – всех носителей тёмной архаики доевропейского человека, страстно боящегося всяких новшеств и всякого развития. С другой стороны, дорвавшись благодаря ленинской системе до власти над одной шестой части суши, Сталин приступил к физической ликвидации носителей европейского мировоззрения и к формированию «нового человека» по лекалам той же самой архаики. Иными словами, к редукции сложного большинства великороссов - ставших благодаря принятию ценностей Эпохи Просвещения почти целиком «русскими европейцами» - а потенциально и всего населения Российской империи к аморфной бесструктурной массе тех самых воинствующих посредственностей.

Таким образом, Россия была смертельно ранена не Лениным, не Троцким и не Парвусом, но только Сталиным и его системой. В процессе Второй мировой войны Сталин своей звериной и бездарной стратегией окончательно израсходовал Россию и сделал её гибель полной и необратимой. Физическая ликвидация старой России и её использование в целях разжигания пожара мировой революции и была целью и причиной чисток 37-го года и всего Большого Террора. Мотивы поведения Сталина накануне нападения Германии на СССР исчерпывающе объяснены и не видеть их может только слепец: Сталин всерьёз готовил мировую революцию. Что до «непротиворечивого и исчерпывающего объяснения действиям Сталина» в целом, то они подробно изложены ниже. 

Великой трагедией русской истории и слабым местом всей русской цивилизации было исторически запоздавшая отмена крепостного права. Ситуация не была бы столь вопиющей, если бы Россия отменила крепостное право самое позднее сразу после войны с Наполеоном. Ответом страны на преступное промедление имперской администрации было не только усиление стопроцентно оправданного русского революционного движения, но и его бесславное завершение и опровержение – Сталин. Который уничтожил национальную Россию и лишил её всех надежд на сколько-нибудь сносное будущее.

Александр III, желавший отомстить за убийство своего отца, оказался тем слепым политиком, который несёт прямую ответственность за большевистский переворот, а, следовательно, и за выдвижение Сталина. Благодаря реформам его отца, Россия вступила в плодотворную, но крайне шаткую стадию своего развития из-за бурного экономического роста и вызванного им острого расслоения населения по уровню доходов. История показала, что единственный эффективный метод «мести» радикалам – ускорение и углубление реформ, обеспечение их необратимости, создание постоянной эффективной обратной связи между элитой и гражданами. Вместо этого демократическое развитие империи было жёстко приостановлено. Как всегда случается при резком торможении, огромная машина не выдержала и всего через 20 лет после смерти Александра III при первом же серьёзном испытании – Мировой войне — перевернулась на полном ходу и рухнула, похоронив под собой русскую культуру и цивилизацию. А ещё через десять лет «царём» стал Сталин. Для этого понадобилось сочетание редкостной нерешительности Николая II, недопустимой медлительности Временного правительства, не решавшегося на требуемые революцией меры, легкомысленного доверия Керенского своему симбирскому земляку и сознательных действий немецкого Генштаба. И, разумеется, политическая одарённость Ленина  как стратега и тактика крайне-левого радикализма. Сочетание всех этих факторов и привело к тому, что систематическая пропаганда крайне-левых сил отверзла в народной душе «кладезь бездны» дурных эмоций. И пробудила в низах тлеющую ненависть к верхам и неконтролируемую жажду мщения.

Начиная с Радищева, памятник которому должен стоять и перед российским парламентом и в сердце каждого россиянина, вся великая русская литература, наша главная гордость, неустанно призывала к отмене рабства. И не просто во имя свободы. Писатели, критики, философы были озабочены не только фактом рабства, но и тем, как  рабство искажает и развращает душу и рабовладельца, и раба. «Русский народ, этот сторукий исполин, скорее перенесёт жестокость и  надменность своего повелителя, чем слабость его, – писал один из наших великих поэтов. - Он желает быть наказываем – по справедливости, он согласен служить – но хочет гордиться рабством, хочет поднимать голову, чтобы смотреть на своего господина, и простит в нём скорее излишество пороков, чем недостаток добродетелей» (14).  Вот вам и весьма убедительное объяснение народной любви к Сталину и прочим уголовникам на троне вкупе с агрессивной неприязнью к индивидам и целым обществам, исповедующим идеологию свободы и защиты прав человека.

«Русский способен вынести бесконечно много, страдать долго без жалобы и ропота, - предупреждал в XIX веке политэмигрант князь П. Долгоруков, - но когда настаёт реакция, естественная и законная, он закусывает удила и обуздать его почти невозможно (15). Предсказывая вслед за ним грядущие беды русским верхам, Некрасов пророчески писал: «У каждого крестьянина душа, что туча чёрная. Гневна, грозна, и надо бы громам греметь оттудова, кровавым лить дождям» (16). Особенно зловещим звучит предсказание о возмездии верхам, вложенное в уста одного из своих героев (кстати, иностранца, то есть наблюдателя со стороны) Лесковым: «Здесь ничто хорошее не годится, потому что здесь живёт народ, который дик и зол… Этот народ зол; но и это ещё ничего, а всего-то хуже, что ему говорят ложь и внушают ему, что дурное хорошо, а хорошее дурно. Вспомни мои слова: за это придёт наказание, когда его не будете ждать». (17). Эти малоизвестные строки из малоизвестной повести «Загон» до сих пор достаточно малоизвестного в России гениального писателя поражают тем, что уже в XIX веке Лесков сумел разглядеть суть манипуляторской «промывки мозгов» населения верхами русского общества. Разумеется, в патриархальной империи этот феномен на порядок уступал разгулу агитации и пропаганды того, «что дурное хорошо, а хорошее дурно», которым взорвались в России и XX, и XXI век. Тем более примечательно, что писателю удалось разглядеть это явление в русском обществе в ту пору, когда безответственные в своей наивности апологеты империи, обозначаемые крайне модным сегодня словом «государственники», убеждали себя, что «Россия есть едва ли не единственное государство, которое никогда не имело (и, по всей вероятности, никогда не будет иметь) политической революции» (18).

«Крепостное право, достигшее своего высшего развития при Екатерине Великой, наглухо отделило главную массу русского народа от всего, что мы привыкли связывать с именем «Европы», т.е. от образованности, господства права, прогресса,  свободной мысли, гуманности», - писал в эмиграции русский историк Дмитрий Кончаловский, проживший до этого под большевиками 35 лет (19).

Наказание пришло, грома загремели и кровавые дожди полились, когда Россия, казалось бы, окончательно встала на путь свободного демократического развития – в 1917 году. И подлинным выразителем чёрной злобы в народной душе, которую увидел Некрасов, жажды мщения всей российской системе вплоть до полного её уничтожения, стал тот же Сталин. Произошло то, о чём писал крупнейший американо-венгерский психиатр XX века Томас Сас, один из оригинальнейших исследователей человеческой души в её корреляции с социумом: «Один из немногих «законов» в отношениях между людьми состоит в том, что не только жертвы произвола власти, но и их палачи отчуждаются от окружающих и обесчеловечиваются. Подавляемый постепенно становится послушным, пассивным, похожим на вещь существом, подавляющий - одержимой манией величия, богоподобной фигурой. Когда первый осознает, что превратился в пародию на человека, а второй понимает, что превратился в пародию на Бога, результатом часто становится вспышка насилия, когда жертва ищет возмездия в убийстве» (20).

Масса до такой степени была одержима жаждой мести старому миру, что стала готова «простить вождю излишество пороков» и «быть наказываема по справедливости», если основной функцией её расчеловеченного и обожествлённого вождя («пародии на Бога») становится месть несовершенному, но неуклонно развивающемуся гуманистически (т.е. в духе основных ценностей европейского Просвещения XVII-XVIII века) «старому миру». А также враждебность всем его ценностям и защита от них своих подданных. Ибо несмотря на своё очевидное несовершенство, на косность верхов и низов и медлительность реформ, Российская империя Санкт-Петербургского периода всё-таки поражала своим величием и безусловно продолжала неуклонно развиваться во всех сферах своего бытия в духе идей Века Разума. 

«Если бы эта война не разразилась над Россией, т.е. если бы международный фактор не вмешался в ее развитие и ей был бы дан более или менее продол¬жительный срок для мирного строительства своей жизни, - писал тот же Кончаловский, - она выбралась бы на общеевропейскую дорогу с правовым строем, мощной промышленностью, образо¬ванным средним классом и массой крепких крестьян-собственников. Но в том еще неустойчивом состоянии, в каком находилась Россия после революции 1905 года, война представляла для нее страшный риск» (21).

Повторим, что обличители рабства призывали к его отмене далеко не только во имя свободы. Они были озабочены не просто фактом рабства, но и тем, какой эффект рабство оказывает на душу народа. Безгласные и покорные рабы, желающие быть наказываемы и  боготворящие ежовые рукавицы хозяина, превращаются в злобных садистов, как только им представляется возможность помучить и обобрать тех, кого хозяин не изволит любить. «Кажется, что дух свободы толико в рабах иссякает, - иронизирует Радищев, - что не токмо не желают скончать своего страдания, но тягостно им зрети, что другие свободствуют» (22). Ему вторил почвенник Аполлон Григорьев: «Грех на крепостном праве, много развратившем высокую природу русского человека. Рабы становятся непременно деспотами при малейшей возможности, но и деспотизм их не есть проявление их личности, а невольное подражание деспотизму старых господ» (23). До Григорьева на это же самое указывал историк-почвенник Михаил Погодин: «Деспотизм и подобострастие - в духе русского чело¬века нашего времени. Он пропитан ими до глубочай¬ших фибров своего организма. Протяните веревку и поставьте солдата, которому велите не пропускать никого. Из него возникнет деспот, которому и черт не брат. Мало того, что он никого впускать не будет за веревку - он будет рад никого не пускать, он будет рад толкнуть вас пошибче в грудь... Чем нужнее вам перебраться за веревку, чем ощутительнее видны ваши желания, тем ему слаще вам отказывать» (24).

Это отчасти объясняет злобную жестокость, с которой большинство великороссов отнеслось в XXI веке к борьбе чеченцев, грузин и украинцев за свободу от исторических оков русского тоталитаризма. Граждане России, как потомки рабов, привыкшие к деспотизму и подобострастию,  неосознанно желают, перефразируя Н. Макиавелли,  «вытравив» из сердца украинцев и подобных им народов стремление к свободе, «приобрести себе не подданных, а сотоварищей по рабству, что еще глубже погружало бы их самих в рабское состояние» (25).

Примечательно, что исторические слова Столыпина - «им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия» - на деле оказались обычным лживым пустословием верхов. «Великие потрясения» были нужны лишь радикалам, составлявшим в революционном движении абсолютное меньшинство. Остальным была нужна только нормальная либерально-консервативная конституционная парламентарная монархия. «Великая Россия», как оказалось, не была нужна ни коррумпированной придворной камарилье, носившей маску так называемых «государственников», ни даже самому императору. Была бы нужна – не упустили бы её. Более того, непривычная мобильность  вчерашних крепостных крестьян, составлявших на 1917 год около 80% населения империи, была вызвана в первую очередь столыпинской реформой, запоздавшей на 60 лет.  Что как раз и спровоцировало «великие потрясения». Имущественное расслоение привело к тому, что города начали наполняться деклассированной крестьянской массой. Поэтому большая часть населения России на момент войны и революции состояла из людей, потерявших патриархальную деревенскую культуру и не успевших обрести цивилизованной городской. Вся Россия стала «ни городом, ни деревней», превратившись в одну большую слободу. А слободское население всегда славилось своей готовностью к гражданскому неповиновению, являя собой готовый материал для разжигания социального пожара.

С кровавыми дождями у бывших рабов пришла и возможность толкнуть всех прочих «пошибче в грудь». «Я особенно подозрительно, особенно недоверчиво отношусь к русскому человеку у  власти, - писал М. Горький, - недавний раб, он становится самым разнузданным деспотом, как только приобретает возможность быть владыкой ближнего своего» (26).

Когда народные массы в лице самых трезвых представителей в буквальном смысле всех партий, классов и сословий спохватились, было уже поздно, ибо трезвая часть народной массы оказалась в очевидном и естественном меньшинстве. Рабы стали деспотами. Рафинированная русская цивилизация была необратимо сметена, общество непоправимо разобщено, никакой социальной инфраструктуры не существовало, русский культурный слой в своём большинстве либо погиб в результате революционного террора и Гражданской войны, либо бежал, либо превратился в многомиллионный класс лишенцев, что было закреплено советским законодательством. Все попытки пришедших к власти левых радикалов пойти на попятную в период НЭПа и вынужденной либерализации режима разбивались об инертную, уставшую от революции, разорённую братоубийственной бойней и экономической разрухой деклассированную массу. Которая была опьянена своим аморализмом и сохранила инерцию ненависти к частной собственности. Чтобы эту массу замирить, чтобы эта масса могла прийти в себя, прямым наследникам Ленина требовались долгие годы углубления новой экономической политики под цивилизованным социалистическим контролем западного типа. Годы планомерного внедрения новыми верхами в сознание масс уважения к частной собственности, человеческому достоинству и частной инициативе. Годы поступательного расширения принципов выборной демократии, годы поддержки как всех форм кооперирования, так и частных крестьянских хозяйств вместо преступных колхозов. Годы постепенного возвращения к активной общественной жизни остатков культурного слоя, годы сотрудничества с передовой экономикой Европы и Америки, годы тщательного и любовного построения  реальной федерации свободных государств, в том числе и под короной конституционного монарха. 

Сил старых большевиков (выходцев из дворян, из сыновей духовенства и частично из мещан) на это хватить не могло в принципе. А новые большевики рекрутировались из бывших мещан, ремесленников и крестьян, вчерашних рабов - в целом деклассированной массы, развращённой насильственными и аморальными методами своих учителей и старших товарищей, а потому не только не имевшей никаких сдерживающих центров, но даже не подозревавшей о возможности чего-то другого. Старые большевики Сталину только мешали. Свидетель русской жизни под Советами Иван Солоневич, автор «России в концлагере», написал об этом более чем внятно: «Сталин, вырезав ленинских апостолов, поставил свою ставку на сволочь, на отбросы, на выдвиженцев, то есть на людей, которые «выдвинулись» только благодаря его, Сталина, под¬держке и которые ни по каким своим личным качествам ни в какой иной обстановке выдвинуться не могли. И поэтому они зависят от Сталина целиком и Сталин от них зависит целиком. Погиб Ста¬лин - погибли и они. Они оставят Сталина, и Сталин будет зарезан первым же попавшимся конкурентом» (27). 

Ленин и его ученики воспринимали Россию и русский народ только как подопытных кроликов, только как  базу, эксплуатируя которую, они могут получать средства для  организации мировой революции. Как безусловный революционер-радикал, Сталин точно так же делал ставку на всемерное использование России в целях мировой революции, а потому и стал – и в этом парадокс и ирония истории - выразителем наиболее реакционной и инертной части народной массы. Той самой «сволочи», делавшей революцию отнюдь не против царя, которого уже не было, а против русских европейцев, ведущих Россию к демократическому прогрессу, что неизбежно превратило бы её во вторую Америку. Некогда соратник Ленина, а позже участник Белого движения видный правый либерал Пётр Струве припечатал большевиков бесповоротным диагнозом, подтверждавшим мнения Бажанова, Бердяева и дочери Сталина Светланы Аллилуевой: «Большевистский переворот и большевистское владычество есть социальная и политическая реакция эгалитарных низов против многовековой социаль¬но-экономической европеизации России» (28). Диагноз Струве вскрыл гнойник большевистской революции и явил миру её тайну и трагическую правду, которая до сих пор остаётся Россией непонятой. Даже Ленин и Троцкий, убеждённые в прогрессивности своих намерений и действий, не осознавали, что, разрушая буржуазную демократию в России, они, субьективно служа марксистской идее, объективно становились реакционерами крайне-правого толка. Это типичный парадокс революции: после прихода к власти Муссолини и Гитлера десятки тысяч активных коммунистов в их странах превратились в благонамеренных фашистов и нацистов. 

Джинн из бутылки был выпущен - победа Сталина над партией и над Россией была предрешена. Сталин принял от наследников Ленина лево-радикальную диктатуру и за пару лет превратил её в фашистскую. При всех преступлениях Гитлера «бесноватый фюрер» имеет одну неоспоримую заслугу перед Германией – впервые за всю историю страны он дал немцам чувство единства нации. У Сталина нет перед Россией ни одной заслуги. Он убил её. И прощения ему нет и не может быть ни в этой жизни, ни в будущем.

Однако каким бы деспотом и монстром Сталин ни был, не он написал четыре миллиона доносов за время его правления. Доносы писал деклассированный люмпен, чьи кровные интересы Сталин выражал. Самые яркие и независимые шли в лагеря и на эшафот. Бал правила торжествующая посредственность – та самая «сволочь». И не только в период относительного мира. «На войне особенно отчетливо проявилась подлость большевистского строя. Как в мирное время проводились аресты и казни самых работящих, честных, интеллигентных, активных и разумных людей, так и на фронте происходило то же самое, но в еще более открытой, омерзительной форме, - вспоминает искусствовед Николай Никулин, закончивший войну в звании сержанта. - Гибли самые честные, чувствовавшие свою ответственность перед обществом, люди. Надо думать, эта селекция русского народа - бомба замедленного действия: она взорвется через несколько поколений, в XXI или XXII веке, когда отобранная и взлелеянная большевиками масса подонков породит новые поколения себе подобных» (29). Война – ещё один важнейший фактор в «переделке» основной массы русского народа в люмпенов. Для Сталина война оказалась «радостным и долгожданным сюрпризом» и великим подарком, прежде всего потому что давала возможность естественным путём ликвидировать основную часть населения, считавшуюся уже первым поколением большевистских вождей и теоретиков «неисправимой» и неподходящей для построения нового общества. Потому и неудивительно, что в неосталинистком обществе так называемая «Великая Отечественная война» сакрализуется и делается неприкосновенным  стержнем сталинской мифологии.

«Бомба замедленного действия» взорвалась в XXI веке. Большую часть современного пост-коммунистического общества России, по сути дела созданного сталинской системой, и сегодня составляет воинствующая посредственность. Это прямые потомки тех, кто раскулачивал, высылал, доносил, арестовывал, допрашивал, пытал, перегонял с этапа на этап, убивал и затем вселялся в квартиры своих жертв и присваивал себе их имущество. Тех, кто, собственно говоря, только и умеет, что пускать десять грамм в затылок, грабить и жить за счёт других. Сталин привёл эту категорию населения к власти и закрепил власть в их руках, создав аморфный, но строго структурированный и способный к воспроизводству слой номенклатурных чиновников. Это было отлично понято философом Иваном Ильиным, который до благоглупостей последнего периода его жизни, когда он погрузился в тьму клинической депрессии, был ярким гуманистом в духе британских тори: «Революция узаконила уголовщину и тем самым обрекла себя на неудачу. Революция превратила разбойника в чиновника и заставила свое чиновничество править разбойными приемами. Вследствие этого политика пропиталась преступностью, а преступность огосударствилась. Шли годы. На этих основах сложилось и окрепло новое коммунистическое чиновничество: запуганное и раболепно-льстивое перед лицом власти; пронырливое, жадное и вороватое в делах службы; произвольное и беспощадное в отношении к подчиненным и к народу; во всем трепещущее, шкурное, пролганное; привыкшее к политическо¬му доносу и отвыкшее от собственного, предметного и ответственного суждения; готовое вести свою страну по приказу сверху - на вымирание и на погибель. И все неудачи революции объясняются не только противоестественностью ее программы и ее планов, но и несостоя¬тельностью отобранного ею слоя. (30).

Таким этот слой был, таким он и остался. Потомки и наследники деклассированной серости чтут своего любимого вождя, защитившего их от большого и светлого мира свободы, человеческого достоинства и частной инициативы. И  здесь мы видим ещё более поразительный парадокс истории. А именно, оказалось, что некоторые исторически приобретённые черты нации или её основной части способны пребывать над моралью или вне морали. 

В подходе к вопросам морали между русской и английской ментальностью есть существенное отличие, к сожалению, как правило, пропускаемое англо-русскими словарями, в том числе изданными в Англии. В русском языке «мораль» с присущим нашей нации максимализмом противопоставляется «аморальности». В английском же языке такого противопоставления  не существует, поскольку для обозначения отношения к морали в нём существуют не два, а три слова: «moral» - моральный, т.е. старающийся жить по десяти заповедям Ветхого Завета, «immoral» - бросающий вызов традиционной морали, и «amoral» - внеэтический, не имеющий нравственного начала.

Скажем, революционная мораль, будь то мораль Ленина, Гитлера или Муссолини, безусловно, является моралью, во многом схожей с религиозной, но отличающейся от неё выдвижением на первое место революции и её конечных целей. Вспомним «Катехизис революционера» С. Нечаева или хрущёвский «Моральный кодекс строителя коммунизма». Революционеры (Бакунин и Нечаев, Ленин и Гитлер), адепты Церкви Сатаны (Алистер Кроули, Шандор ЛаВей и др.) или различных «экзотических» течений Нью-Эйдж имморальны, но не аморальны. Сталин же был человеком, поставившим себя - как бога на земле - абсолютно над моралью или вне морали. «Величайшее преимущество Сталина, как «политика нового типа», - пишет А. Авторханов, - над другими политиками, в том числе и над коммунистическими, заключалось в том, что он был аб¬солютно свободен не только от человеческой морали, но даже и от того, что принято называть «идейным убеж¬дением» (31). Поэтому адепты «Морального кодекса строителя коммунизма», несмотря на сознательный акт включения его составителями в коммунистическую идеологию религиозных элементов, по-прежнему считали христианскую церковь и прочие религии препятствием. Сталин же, как и все его последователи, до такой степени усвоили большевистскую формулу о религии как опиуме для народа и виде духовной сивухи и о попах, которые сознательно обманывают народ, что они легко интегрируют религию и церковь в своё мировоззрение. И даже сами строят эту церковь (РПЦ – чисто сталинский симулякр, созданный в 1943-44 годах в целях дополнительной «скрепы» для русского населения в борьбе с Германией) и даже интегрируя её «полезные для дела» мифы и методы (сознательный обман народа) в собственную идеологию. В силу чего Сталин гнал и преследовал только «досталинскую» церковь.

Все те мнения и теории, которые в процессе тщательного обсуждения православным подпольем 1970-х годов будущности России и русского православия считались глупыми, позорными, недалёкими и недостойными, теперь повторяются в качестве общепринятого абсолютизированного официоза патриархом Кириллом, протоиереями Тихоном Шевкуновым, Всеволодом Чаплиным, Дмитрием  Смирновым и серой массой «нового духовенства». И не только ими, но и прямо нецерковными, нередко «оккультными» шарлатанами типа членов «Изборского клуба», провозгласивших себя официальными идеологами «Третьего Рима». Это происходит потому, что РПЦ, ради укрепления новой тоталитарной (теперь она именуется «государственнической») идеологии, согласилась быть использованной для создания новых квазирелигиозных симулякров, таких как специфически «русская соборность», «православный патриотизм», «православие, самодержавие, народность» и, разумеется, «Москва - Третий Рим». Причём согласилась не за страх, а за совесть. Если в средние века философия была «служанкой богословия», то в русском новом средневековье религия стала служанкой идеологии.

В 1970-е годы среди православной оппозиции преобладало мнение Солженицына о том, что марксизм есть импортный глист, изъедающий тело России, что стоит избавиться от диктатуры КПСС, как Россия мгновенно откажется от коммунизма. Автор этих строк тоже был в ту пору убеждённым адептом этой идеи. Не тут-то было.
 
«Метили в коммунизм, а попали в Россию», - признался язвительный аналитик советской системы и незадачливый критик Запада Александр Зиновьев. Какое страшное признание! Вспоминаются гоголевские строки: «Соотечественники! страшно! Замирает от ужаса душа (…). Стонет весь умирающий состав мой, чуя исполинские возрастанья и плоды, которых семена мы сеяли в жизни, не прозревая и не слыша, какие страшилища из них подымутся» (32). И далее: «Eсли бы я вам рассказал то, что я знаю (а знаю я, без всякого сомнения, далеко еще не все), тогда бы, точно, помутились ваши мысли и вы сами подумали бы, как бы убежать из России. Но куды бежать? вот вопрос» (33).

И вот Зиновьев раскрыл то, что имел в виду Гоголь, даже то, что украинец Гоголь не знал, но прозревал – бездну русской души. В 1917 году Россия впала в маразм не оттого, что в неё была занесена бацилла марксизма. Не потому, что бродящий по Европе призрак коммунизма решил отдохнуть на русских просторах. В 1917 году Россия впала в маразм оттого, что марксизм, причём в варварской и дикой интерпретации, нашёл в России благодатную почву и оказался полностью созвучен со «струнами души» народа-богоносца.

Это выявило и ещё один факт. А именно, какого бога несёт в себе и другим русский «богоносец».

«Раскрылась бездна, звезд полна. Звездам числа нет, бездне дна». И только одна досадная деталь: все звёзды красные, а дна действительно нет, вследствие чего из глубин русской души вылетают всё новые и новые тёмные эмоции. Как если бы византийское крещение жертвенной любви коснулось только Киева, Москве же достались от Византии лишь гордыня, интриги и лукавство. В результате в вечно угнетаемой соседними империями Украине стало возможно как принятие ценностей эпохи Просвещения, так и формирование буржуазной нации. В России же буржуазная нация не сложилась даже к XXI веку, а всё лучшее, что было выработано человечеством в процессе своего развития – гуманизм и ценности Века Разума - теперь объявлено враждебным подлинному русскому православному духу, у которого с Западом и всей созданной им общечеловеческой культурой неожиданно открылся конфликт цивилизаций.

При империи мы были вынуждены прислушиваться к Западу и исповедовать общую с ним мораль, потому что, наша империя была типично западной империей и вела себя на международной арене по-западному.

При марксизме-ленинизме мы были вынуждены прислушиваться к Западу и признавать общую с ним мораль, отвергая лишь ее «буржуазный» аспект, потому что наша социал-демократия все-таки вышла из западной традиции и формировалась в тесных контактах с европейским революционным движением. 

При сталинизме мы, сильно продвинувшись в опоре на «русские традиционные ценности», все же вынуждены были делать вид, что прислушиваемся к Западу и исповедуем общую с ним мораль, потому что сталинская система все еще нуждалась в высшем оправдании своих действий теоретическими принципами служения обездоленным и эксплуатируемым.

И вот наступил долгожданный момент! Несмотря на полное интеллектуальное и моральное оскудение класса верховных владык, несмотря на почти абсолютную утрату оным классом нравственных и политических ориентиров, несмотря на криминализацию сознания представителей этого класса, произошло великое чудо: из вод марксизма-ленинизма и сталинизма на поверхность выступили маковки и купола нашего извечного града Китежа!

Наконец стало возможно с чистой и кристально православной совестью игнорировать общечеловеческую мораль и послать Запад и его мораль на все четыре стороны.

Перед нами яркая иллюстрация одной из бердяевских формул России: «Россия - самая националистичес¬кая страна в мире, страна невиданных эксцессов национа¬лизма, угнетения подвластных национальностей русификацией, страна национального бахвальства, страна, в которой все национализировано, вплоть до вселенской церкви Хри¬стовой, страна, почитающая себя единственной призванной и отвергающая всю Европу, как гниль и исчадие ада, обре¬ченное на гибель» (34).

О конфликте же русского народа с западными цивилизациями исчерпывающе отозвался известный философ и правовед князь Евгений Трубецкой: «Народ, «смиренно мнящий себя Мессией» и в качестве такового гордящийся  своим  преимуществом  перед другими  народами, просто-напросто смешивает в своем лице черты Христа и Вельзе¬вула. Нужна большая степень ослепления, чтобы не видеть здесь петушиные ноги у ангела» (35).

Люмпенство, начавшееся как отрицание западноевропейских начал в великорусской культуре, описав в своём развитии полный круг и попытавшись выступать в роли «самого передового и научного» феномена, вернулось к исходной точке. Необходимость гримировать Третий Рим под Третий Интернационал исчезла. Люмпен пошёл во все сферы великорусского общества. Мы видим появление люмпен-политиков, люмпен-демократов, люмпен-православных, люмпен-патриотов, люмпен-интеллигентов, люмпен-казаков, люмпен-журналистов, люмпен-рок-музыкантов и даже люмпен-хоругвеносцев.

Имея в виду именно это большинство, в который раз хочется констатировать факт продолжающегося противостояния в России большевизма и меньшевизма при понимании большевизма как специфически русского тоталитаризма. Большевизма, о котором в расширительном смысле писал всё тот же Бердяев: «Большевизм есть не внешнее, а внутреннее для русского народа явление, его тяжелая духовная болезнь. Большевизм есть лишь отображение внутреннего зла, живущего в нас. Большевизм не есть самостоятельная онтоло¬гическая реальность, он не имеет бытия в себе. Он есть лишь галлюцинация больного народного духа. Большевизм соот¬ветствует духовному состоянию русского народа, выражает внешне внутренние духовные распады, отступничество от веры, религиозный кризис, глубокую деморализацию народа» (36).

«Во что же верит и чем руководствуется этот народ без религии и без морали? – спрашивал ещё в 1960-е годы известный историк и правозащитник Андрей Амальрик. - Он верит в собственную национальную силу, которую должны бояться другие народы, и руководствуется сознанием силы своего режима, которую боится он сам». И добавляет: «При таком взгляде нетрудно понять, какие формы будет принимать народное недовольство и во что оно выльется, если режим изживет сам себя. Ужасы русских революций 1905-07 и 1917-20 годов покажутся тогда просто идиллическими картинками» (37).

Сегодня российские люмпены, ведущие своё начало от сталинофашизма, находятся в России, как и при Сталине, в абсолютном большинстве. Имя им – легион.

Но есть и другая Россия, та, которая в меньшинстве. Это те люди, которых первая Россия, сытая и торжествующая, уморила за колючей проволокой или просто убила. Сами эти люди в свою защиту больше никогда ничего не скажут. За них могут заступиться либо их немногочисленные потомки, либо просто люди, у которых осталась совесть.

Если эти люди не смогут отстоять достоинство России, распятой и распинаемой Сталиным и его наследниками, останется верным диагноз Владимира Набокова, писавшего, что «современная России - страна моральных уродов, улыбающихся рабов и тупоголовых громил, сочетающих деспотизм с поддельной культурой» (38). 

Отношение к Сталину, его оправдание вопреки всем урокам истории или его осуждение – лакмусовая бумажка, по которой сегодня в обществе можно отличать аморальную «государственническую» шваль от нормальных людей. Гуманоидов - от гомо сапиенс. Сталинистов всех разливов - от людей, жаждущих свежего воздуха и великой свободной России.

------------------

1. Андреев Д. Роза мира. М.: Прометей, 1991. С. 222.
2. Роль Сталина в истории: время пересмотра штампов.
3. На пути к свободе совести. М.: Прогресс, 1989. С. 108
4. Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. СПб.: Всемирное слово, 1992. С. 144.
5. Авторханов А. Технология власти. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1976. С. 256.
6. Троцкий Л. Сталин. Benson (Vermont): Chalidze Publication, 1985. Т. 2. С. 167.
7. Там же.
8. Штурман Д.  Мёртвые хватают живых. London: Overseas Publications, 1982. С. 340.
9. Массовый убийца // Time. 1953. 16 марта.
10. Рютин М. Сталин и кризис пролетарской диктатуры // На колени не встану / М. Рютин. М.: Политиздат, 1992. С. 113—252.
11. Бажанов Б. Указ. соч. С. 211—212.
12. Андреев Г. Россия между Востоком и Западом // Страна и мир. 1988. № 3. С. 89.
13. Русские о большевизме.СПб.: Изд-во РХГИ, 1999. С. 95.
14. Лермонтов М. Собрание сочинений в 4-х тт. М.: Худож. лит, 1984. Т. 4. С. 155.
15. Долгоруков П. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоанновны. М.: ТЕРРА: Книж. лавка — РТР, 1997. С. 9.
16. Соколов Б. Михаил Булгаков: энциклопедия. М.: ЭКСМО, 2007. С. 545. 
17. Лесков Н. Собрание сочинений в 11-ти тт. М.: Гос. изд-во худож. лит., 1958. Т. 9. С. 368—369.
18. Данилевский Н. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. С. 488.
19. Кончаловский Д. Пути России: размышления о рус. народе, большевизме и соврем. цивилизации. Paris: YMCA-Press, 1969. С. 48.
20. Сас Т. Фабрика безумия: сравнит. исслед. инквизиции и движения за душевное здоровье. Екатеринбург: Ультра. Культура, 2008. С. 140.
21. Кончаловский Д. Указ.соч. С. 103.
22. Радищев А. Избранное. М.: Правда, 1988. С.195.
23. Григорьев А. Воспоминания. Л.: Наука, 1980. С. 18, 63.
24. Русские о русских: мнения русских о самих себе. СПб.: Петро-РИФ, 1992. С. 11.
25. Макиавелли Н. Сочинения. Харьков: Фолио, 2001. С. 44.
26. Горький М.  Книга о русских людях. М.: Вагриус, 2000. С. 537.
27. Русские о большевизме. СПб.: Изд-во РХГИ, 1999. С. 46.
28. Там же. С. 30.
29. Никулин Н. Воспоминания о войне. СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 2008.
30. Ильин И. Наши задачи. М.: Рарог, 1992. Т. 1. С. 214.
31. Авторханов А. Указ. соч. С. 549.
32. Гоголь Н. Собрание сочинений: в 7 тт. М.: Худож. лит., 1978. Т. 6. С. 189. 
33. Там же. С. 307.
34. Бердяев Н. Русская идея: судьба России. М.: ЗАО «Сварог и К», 1997. С. 233.
35. Русская идея. М.: Республика, 1992. С. 252.
36. Полторацкий Н. Бердяев и Россия. New York, 1967. С. 188.
37. Амальрик А. Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?
38. Набоков В. Пошляки и пошлость.

Политология » стариков в рггу - попытка поджечь рейхстаг? » Май 24, 2015 18:10:25

 

Акция протеста студентов и преподавателей РГГУ против приглашения в университет одиозного пропагандиста, псевдоисторика-конспиролога Старикова вызвала возмущение среди охранителей. Весьма показательна в этом свете реакция замглавреда "Известий" (успешно конкурирующих за звание российского аналога "Фолькишер Беобахтер") Бориса Межуева. 

Сам Борис Межуев, как он признается на своей страничке в Фейсбуке, никогда не читал книг Старикова - одну однажды взял в руки, но отложил. И немудрено. Все же Борис Межуев - квалифицированный политолог. Его антимайданная позиция заставляет его выступать против студенческой акции, но остатки академической брезгливости он еще сохранил. В отличие от многих своих единомышленников, он еще сохраняет некоторые контакты с представителями антиимперской антишовинистической стороны. Борис Межуев не является оголтелым пропагандистом - и именно поэтому, анализируя его тексты, можно видеть возможные ходы, которые будет делать власть, и готовиться к ним.

Первое, что бросается в глаза - деланный испуг перед студенческой акцией в РГГУ и возможносями их повторения вплоть до организации в России революции по образцу украинской. Борис Межуев справедливо замечает, что такие революции часто начинаются именно со студенческих выступлений.

Однако опасения эти выглядят явно неискренно. Б.Межуев прекрасно знает, что в том же РГГУ преподает немало его единомышленников - и вряд ли можно предположить, что такие акции станут регулярными и их целью будет вытеснение из университета преподавателей-имперцев. Знает он также и о том, что аналогичное выступление Старикова состоялось в значительно более многочисленном МГУ - и не вызвало (к моему большому сожалению) никакой открытой протестной реакции среди студентов и профессорско-преподавательского состава этого университета.

Так что вряд ли Борис Межуев ожидает "волны протеста" - его раздражение может вызывать лишь тот факт, что за годы прессинга РГГУ, как показала последняя акция, так и не стал полностью лояльным великодержавному курсу российских властей. Значит, следует искать дополнительные причины резкой реакции такого рода политологов.

Моя версия - засылка в РГГУ людей типа Старикова - это провокация кремлевских технологов по образцу гитлеровского поджога рейхстага.

Первая, но не самая важная цель - устроить показательные репрессии против участников акции, преподавателей и студентов. Участники бесед на странице Б.Межуева в Фейсбуке говорят о давлении, оказываемом ими на ректора РГГУ Е.Пивовара, призывая его применить против протестовавших дисциплинарные меры. Видимо, в ответ на это давление ректор РГГУ в публичном выступлении заявил, что преподаватели и студенты РГГУ в данной акции протеста не участвовали, поэтому он никак не может наложить взыскания на кого бы то ни было по этому поводу. Однако сразу после этого в СМИ выступили участники акции профессор РГГУ Ерусалимский и магистрант философского факультета (что мне, как его выпускнику и бывшему преподавателю, особенно приятно) Саркисьянц - и из их выступлений было очевидно, что они имеют непосредственное отношение к РГГУ и участвовали в акции. Этот факт, несомненно, будет использован охранителями в целях оказания дальнейшего давления на администрацию РГГУ - уже с конкретными фактами на руках.

Расчет - что наложенные на протестующих взыскания отобьют охоту у российского студенчества и профессуры к дальнейшим выступлениям такого рода. Расчет делается на инертность и запуганность научного сообщества в России - охранителям кажется, что российские студенты непохожи на француских студентов образца 1968 года, и что достаточно погрозить пальцем, чтобы загнать недовольных в стойло. Впрочем, самая смирная среда может с ненулевой вероятностью стать источником мощных протестных выступлений - и не только РГГУ, но и университеты с менее фрондерской репутацией могут стать российским аналогом Сорбонны 1968 года или Киево-Могилянской академии года 2013-го. Поэтому страх имперцев перед щелями в паровом котле, конечно, понятен - хотя, как я сказал выше, выглядит несколько неискренно, учитывая теперешнее состояние российского общества, даже и в его академической части.

Существеннее другое.

Борис Межуев и его собеседники указывают, что "либеральная общественность" не должна удивляться, если ее политические противники начнут использовать "те же методы" - "срыв мероприятий". На всякий случай стоит заметить, что "лекция" Старикова в РГГУ не была сорвана - после протестной акции протестующие покинули аудиторию, и конспиролог смог развить представить оставшимся свои идеологемы.

Любопытно, что охранителям хватило наглости сравнить поведение протестовавших в РГГУ с акциями пронацистски настроенных студентов и преподавателей в германских университетах 1933-34 годов. Сравнение особенно впечатляет, если учесть, что акции в германских университетах проводились как раз силами, поддерживавшими нацистскую власть. 

Очевидно, что в положении "возмущенной нацистской общественности" в данном случае находятся сами имперцы-охранители, чья цель - изгнание противников режима из российских университетов. 

Сходная ситуация сложилась в свое время в связи с акцией Pussy Riot - охранители сранивали ее с действиями "Союза воинствующих безбожников". Та же подмена - сей союз находился под патронажем властей. Поэтому в наше время структурным аналогом этого союза являются погромные организации типа "Союза православных хоругвеносцев".

Настоящей целью провокации "лекция Старикова в РГГУ" могло быть следующее. В случае, если лекции такого рода проходят спокойно - можно начать устраивать более одиозные мероприятия, постепенно усиливая охранительное давление на университеты и научное сообщество в целом. В том же случае, если будут возникать протестные акции "прямого действия" - воспользоваться ими для резкой интенсификации этого давления.

Учитывая развитые властью технологии работы с прокремлевскими молодежными организациями, возможна организация волны акций псевдопротеста не против лжеученых типа Старикова, а против передовой профессуры как таковой - против тех, кто отметился нелояльными выступлениями в СМИ или в социальных сетях. Эта опасность, на мой взгляд, вполне реальна - и к ней нужно быть готовым. Впрочем, цель обеих стратегий одна - переформатирование университетской системы по лекалам крымнашистов, выдавливание из университетов профессуры и студентов, заподозренных в нелояльности. Поэтому самым неумным выводом был бы вывод о вреде протестных выступлений, подобных прошедшему недавно в РГГУ. Да, реакция на них может быть жесткая, но и ответ на реакцию может быть малопредсказуемым для власти. В случае же смиренного ожидания дальнейших провокаций властей проводить акции протеста придется уже по какому-нибудь гораздо более отвратительному поводу. 

Итак, в ближайшем будущем можно ожидать массированного срыва лекций неугодных власти и ее сторонникам преподавателей - причем не только открытых лекций, но и лекций, находящихся в учебном плане.

Подтверждение моего прогноза уже имеет место. Борис Межуев поспешил на своей странице в ФБ сообщить о срыве лекции известного своей нелояльной властям позицией по ряду вопросов профессора Зубова. "Процесс пошел... [...] взаимного срыва лекций - сомневаюсь, что дураки-леваки победят" - пишет Межуев. "А что теперь скажешь - вы сами рукоплескали хулиганству".

Браво. В Казани полиция вывела всех из зала, где должна была состояться лекция, поскольку "получила звонок с сообщением, что здание заминировано". До этого организаторам лекции отказали в двух местах - в отличие от не знающим отказа от ведущих ВУЗов страны деятелей "антимайдана". Сравните с тем, что произошло в РГГУ (последнее описано, в частности, выше в этом тексте и доступно на видео) и делайте выводы. 

Могу сказать одно - профессор Ерусалимский, магистрант Саркисьянц и другие участники протеста в РГГУ смывают позор с академического сообщества России, которое практически не препятствовало усилению тоталитарных, имперских, шовинистических и ксенофобских тенденций в российском обществе. В частности - конкретно с меня. Спасибо им за это. Желаю им и им подобным не сдаваться - в том числе и перед лицом возможных хунвейбинских акций. А логика "не дразните гусей" не работает. Эти гуси приходят и тогда, когда их не дразнишь - как показывает история сталинского и гитлеровского государств.

 

Общество » о печальных списках крымнашистов-интеллектуалов » Май 24, 2015 18:03:58

По следам студенческой акции в РГГУ и реакции на нее.

 

Сначала - несколько слов благодарности участникам акции.

Поздравляю всех своих бывших коллег из РГГУ, всех тех, кто там работал раньше или работает сейчас.

Наконец-то произошло событие, которое хотя бы отчасти восстанавливает честь университета.

Одному из самых одиозных крымнашистских пропагандистов - организатору "Антимайдана" Старикову - был устроен достойный его теплый дружественный прием. Очень порадовало также количество слушателей, оставшихся в аудитории после ухода протестовавших.

Я, конечно, сомневаюсь, что нынешнее руководство РГГУ перестанет склоняться перед властями в глубоких реверансах. Но пусть помнит, какую встречу может получить очередной комиссар бандитской власти, прибывший поучить академическую среду жизни по реальным пацанским понятиям.

Говорят, что такие акции не приносят никакой пользы. Категорически не согласен. Ослабевает то чувство экзистенциальной тошноты, которую вызывают медитации на российскую тему - ослабевает, в первую очередь, у самих участников протестного действия, а во вторую - у всех их сторонников во всем мире.

Как говорил Макмерфи у Кизи - "я хотя бы попытался". А не будет таких попыток - не будет вообще ничего.

Огромное спасибо всем тем, кто эту акцию готовил и всем ее участникам. Молодцы!

 


 

Репутацию Хайдеггера во многом спасала Арендт - дескать, Хайдеггер "по неразумию" стал активным членом НСДАП. Однако тысячи имен других интеллектуалов, ставших нацистами, оказались забыты. У них не было своей Ханны Арендт. Или их имя в академической среде значило меньше. Где она, печатная продукция нацистов, преподававших в германских университетах 30-40-х гуманитарные науки?

Давеча Борис Межуев напомнил нам, что в рядах крымнашистов есть "такие люди, как Николай Котрелев, Ольга Фетисенко, Рената Гальцева, Аркадий Минаков, Юрий Лисица, Алексей Козырев, Ольга Елисеева, Игорь Алимов". Я полагаю, этот список может быть продолжен. Он будет длинен и печален - как и его германский аналог. 

Может быть, кому-то из этого списка повезет. Я не вижу в списке, предложенным Межуевым, новых Хайдеггеров. Но, возможно, они в нем есть. И, может быть, найдется и новая Ханна Арендт, которая спасет их от забвения. Но подавляющее большинство тех, кто стал обслугой фашизированного путинского режима, удостоится именно забвения. Им не поможет ни научная степень, ни индекс цитируемости, ни количество публикаций. 

Их проблема в том, что они и власти-то нужны на малооплачиваемый час. Люди типа Старикова власти значительно нужнее. Недаром Стариков миссионерствует по ВУЗам - у власти нет доверия к профессуре, даже и демонстрирующей лояльность. 

Печально то, что с именами крымнашистов-ученых могут подвергнуться забвению или негативному переосмыслению сами предметы их исследования - и не только творения фашиста Ильина. Русская культура от Пушкина до Бродского напитана имперской идеей. Если имперскую болезнь лечить, то культура останется жива. А если культивировать - то для многих жителей планеты тот же Пушкин будет известен как предтеча крымнашизма. И чем больше "славных дел" успеют крымнашисты наворочать - тем дурнее будет идти по миру слава о русской культуре. Хотя в ней есть не только имперская идея - но запоминается и окрашивает прошлое именно последний сделанный выбор.

Естественно, сами наделенные научными степенями строители империи видят для себя иное будущее. Они считают себя хранителями и продолжателями традиций "русского мира" - в полном соответствии со своими германскими аналогами 80-летней давности. 

Но, думаю, в глубине души они понимают, что гопнической власти профессора не нужны. Что умников-попутчиков, мечтающих о великой империи, используют и выбросят на помойку. "Мы в боевой гвардии, а не на философском факультете". В джунглях научные дискуссии не ведутся, поскольку главным аргументом является откусывание головы. 

Например, в случае мировой победы традиционалистов-имперцев рано или поздно будут упразднены сами университеты - ведь это тоже пришедшее с Запада зло. Предел имперского традиционализма - это то самое "исламское государство" во главе с новым "багдадским халифом". Россия успешно продвигается в этом направлении, заменяя культуру и науку разнообразными примитивными симулякрами.

А симулякры имен не имеют. На советской или любой другой пропагандистской макулатуре имя может и стоять, но оно не имеет значения. Эта продукция безлика, как безлика идея могущества, стремящаяся подавить любое проявление свободы.

Борис Межуев уже призывает административные кары на головы студентов и преподавателей РГГУ, устроивших акцию против визита в университет одного из самых геббельсоподобных говорящих голов режима. Он жалуется на невыносимый прессинг со стороны "национал-предателей". Действительно, что такого - ну встал человек на службу режиму, у него убеждения такие, твердые и правильные. И вот - какое безобразие! - оказывается, академические круги полны недодавленных русофобов, смеющих нарушать душевное спокойствие солдата идеологического фронта. И давление их колоссально - хотя у них нет ни власти в университете, ни наручников, ни автозаков. Страшные люди - как цыгане, знаете, со своими песнями, о них дракон рассказывал.

Интересно, какое моральное давление испытывал Хайдеггер, когда вступил в НСДАП и стал ректором Фрайбургского унивеситета? Ох, любой "любитель руководства нашего института" знает, как уже было сказанго чуть выше, что моральный прессинг бывших коллег по цеху гораздо тяжелее, чем весь репрессивный аппарат тоталитарного режима. Бывших - потому, что обслуга диктатуры теряет статус ученого, идущего по пути познания. И для самоуспокоения людям, переквалифицировавшимся в софистов, хочется очистить цех от тех, кто хранит верность смыслам, конституирующим этот цех. Зубова выгнать, Дугина позвать. Старикова - на кафедру, Бикбову - на первый раз строгача. На первый - потому что Борис Межуев считает себя либералом. Другой бы сразу десять лет без права переписки вкатил. Или публичную порку - в духе "новой старой эпохи", готовимой врагами "гейроп".

Так что список интеллектуалов-крымнашистов вряд ли кто-то при любом результате исторического процесса возьмется читать хотя бы до середины. В мире закона джунглей читать будет некому. А чтобы остаться в памяти у людей познания - крымнашисту должно повезти со своей Ханной Арендт.

 

Даниил Андреев » идея этического контроля над властью в "розе мира" ::: часть ix » Апрель 19, 2015 00:08:20

 

Продолжение беседы, состоявшейся в 2010 году на форуме Свентари. Переход к предыдущим частям - в конце текста. 

 

Яков Учитель:

Федор Cинельников. 1. Андреев пишет, что каждое усилие провиденциальных сил в этом эоне вызывает ответную активизацию сил демонических. Что делает и чем питается Планетарный демон в период «Золотого века»? В какой сфере человеческого существования будет находить проявление его активность и активность Лунной демоницы? Если Планетарному демону удавалось обрывать светлые миссии в прошлом, в том числе и миссию вочеловечившегося Планетарного Логоса, если ему удавалось искажать становление великих религий, почему вдруг он не препятствует приходу Розы Мира к универсальной власти?

Федор, я полностью на твоей стороне vs Ярослав + Максим. Однако чуть-чуть не согласен методологически. Например, в данном высказывании. Правда, Даниил в этом виноват не меньше тебя. Если бы Даниил просто написал, что он прозревает будущее и приход антих-та неизбежен, то можно было бы верить или нет. Но он выводит неизбежность прихода логически — от скуки и из-за завистливых инженеров и техников. А вот это не вызывает ни доверия, ни уважения (как логически убогое суждение).

Мне кажется, нет смысла опровергать Даниила в данном вопросе логически. Это будут похожие спекуляции. Пути Господни неисповедимы, и, может быть, антихрист явится несмотря ни на что. Но вот как раз логические потуги Даниила дают основание не верить в это. И не стоит слабой логике Даниила противопоставлять сильную твою (имхо).

«Что делает и чем питается Планетарный демон в период «Золотого века»? А черт его знает. Может, найдет, чего пожрать. Наше дело — всячески ужесточить его диету, а там видно будет.

Вот я изо всех сил пытаюсь облегчить Ярославу ответы на твои вопросы. Как думаешь, оценит?

 


 

Федор Синельников:

Яков Учитель. Мне кажется, нет смысла опровергать Даниила в данном вопросе логически.

Яков, я в данном случае и не опровергаю Даниила. Я просто показываю, что он не смог убедительно объяснить, как из такой прекрасной Розы Мира возникает этот самый «антихрист». Как ты сам справедливо замечаешь, объяснения Андреева просто несостоятельны:

Я. У. …он выводит неизбежность прихода логически — от скуки и из-за завистливых инженеров и техников. А вот это не вызывает ни доверия, ни уважения (как логически убогое суждение).

Я. У. Пути Господни неисповедимы, и, может быть антихрист явится несмотря ни на что.

Яков, мы постоянно смешиваем в этой дискуссии два плана, что меня очень печалит, — текст Даниила Андреева и собственные футурологические ожидания и представления. Я не знаю, придет или не придет «антихрист» в исторической реальности и если придет, то в каких формах и масштабах проявится его активность. Я могу лишь утверждать, что в тексте «Розы Мира» «антихрист» является прямым логическим следствием планетарного господства «этической инстанции», как она описана у Д. Андреева.

Я. У. Как думаешь, оценит?

Безусловно!

 


 

Ярослав Таран:

Ф. С. Логика текста Андреева и логика Андреева — не одно и то же.

Как и любого пусть хорошего, но черновика. Но твоя логика о логике текста и логике Андреева — это уже третье. Первые две логики близки друг к другу. Твоя интерпретация их не вяжется ни с каждой по отдельности, ни с обеими в целом.

Ответы на твои вопросы:

1. Чем питался в Серебряный век и во время жизни Христа, тем же будет питаться и в Золотой век и во время содружества религий. Человек не изменится физически. И люди будут одержимы страстями, как во все времена. Не надо представлять РМ как парник или инкубатор. Это будет творческий апофеоз, прекрасный, как солнечный закат, как золотая осень человечества.

Почему же не препятствует, очень даже препятствует: коммунизм — одно пугало (о его тяжелых следствиях для РМ я уже подробно писал здесь), а рыночная идеология с другой стороны — это подмена демократии, подмена, которая приводит умы к тому, к чему ты пытаешься привести Андереева.

Также я говорил, что вброшены два «козыря» на упреждение — разгул сексуальной стихии и удар по светлым стихиалям со стороны цивилизации, направляемой именно в этом русле очень настойчиво. Если это не препятствование, то препятствий вообще не бывает.

2. С таким же, как мы живем сейчас на Планете, нашпигованной ядерным оружием и находящейся на грани экологической катастрофы. С таким же, как творили в Серебряном веке, предчувствуя надвигающуюся катастрофу. С таким же, как Христос входил в Иерусалим и говорил на Тайной Вечере.

3. Андреев и Достоевский ответили тебе на этот вопрос. Отвечал на него и Бердяев: человеческая культура — это полет Икара. Наш эон — трагическая мистерия. Но у трагедии есть своя красота и свое величие.

4. Потому что начнет терять свои позиции. Потому что люди вообще не слушают ничьих предупреждений. Если бы слушали, то достаточно было бы Евангелия. Даже любой книги из классической хрестоматии. Шекспира бы хватило. Почему демократические Афины не прислушались к предупреждениям Сократа?

5. Роза Мира — это эпоха. У нее много ликов, как у любой эпохи.

6. Почему, несмотря на предупреждения Ленина и нелюбовь окружения, Сталин пришел к единоличной власти? Еще раз: люди не меняются. Эпохи бывают разные. Вообще к чему человеческая история, если в ней рождаются и умирают цивилизации и никакого прогресса не наблюдается ни в культуре, ни в человеческой природе? Все находки идут за счет потерь. Появляются лики культур и уходят, давая место другим. Но никакого прогресса в культуре усмотреть невозможно. Зачем вообще все?

7. Почему финал в конце, а прелюдия в начале? Зачем вообще нужна историческая мистерия? Зачем нужен первый эон, ведь можно было начать сразу со второго? А лучше вообще ничего не начинать? Зачем Вселенная, когда есть Плерома? К чему вообще весь этот космический спектакль?

8.

Ф. С. Андреев говорит о необходимости тотальной власти Розы Мира над человечеством с целью его просветления.

Ложь. Андреев такого не говорит. Он говорит, что в руках РМ не останется никакой власти, кроме слова.

Ф. С. Почему она вообще — зная о всех мрачных перспективах, которыми чревато расширение свободы, эту самую свободу расширяет? Ведь отказ от этого расширения может предотвратить и появление «религии левой руки», и активизацию «крайне левых кругов».

Это не к Андрееву вопрос, а к Богу. Зачем, зная, чем чревата свобода, он создал творение свободным и этим «спровоцировал» появление зла? Это, батенька мой, теодицея. Тут после Достоевского вряд ли можно новое слово сказать.

9. Все будет тогда, когда будет. Зачем вообще нужны были эти 2000 лет? Почему Воскресший не продолжил свою миссию, влияя на людей чудом Своего Воскресения? Почему Он вознесся, обрекая нас на творческие муки истории? Есть ли у истории смысл? А если есть смысл, то есть конец. А конец истории — это анти-Христос (предельное выражение нашего «нет») и Второе Пришествие — наше окончательное «да».

Ф. С. До этого у уважаемого оппонента речь шла о том, что человечество повторяет путь Иисуса. При чем тут теперь русский народ и Навна?

При том что Христос — это соборное человечество. А Навна — это соборная душа русского народа. Ты сказал, что Христос — это не человечество. Я тебе привел пример соборности и спросил, как ты понимаешь Соборную Душу? Может ли быть у Соборной Души одна судьба, а у народа совсем другая? Может Соборная Душа быть в темнице, а народ при этом духовно процветать? Может Соборная Душа пройти через Голгофу, а народ при этом никакой Голгофы не испытать? А Логос — это Путь, Смысл и Цель соборного человечества. Сложнейшие вопросы, а ты даже здесь умудряешься ерничать. Над иконами не пробовал иронизировать?

Ф. С. В «Железной Мистерии» Верховный Наставник осуществляет то, чего не достиг Иисус…

У меня сложное отношение к этой вещи, даже в поэтическом плане. Мне кажется, что это неудача поэта Андреева. Или совсем черновик еще. Я вовсе не склонен цепляться за каждую букву Андреева и каждую строку возводить в непререкаемую догму. Я пытаюсь понять и осмыслить творчество Андреева в целом.

Ф. С. Несекулярной «демократией» является Исламская Республика Иран.

И что? Ты отказываешь в праве народу Ирана определять самому, какая политическая форма его больше устраивает?

В эпоху РМ вообще ничего «секулярного» не будет. Сакральный смысл жизни и мира, ритуал, воцерковленность станут реальностью. Как писал Бердяев, Церковь впустит в себя весь мир. Это совсем другая эпоха. Если хочешь, Новое Средневековье. И сколько бы ты ни возмущался, но как было Средневековье, так будет и Новое Средневековье. Этап гуманизма не удастся растянуть больше, чем он продлится. Каждому времени свой предел, каждому валенку свой фасон. Хочешь ты того или нет, а РМ (или Новое Средневековье) все равно будет, как была Эллада, потом Раннее Средневековье, потом… Но ты же историк, не мне тебе рассказывать о смене эпох. Эта смена зависит от нашего «нравится — не нравится», как ты думаешь?

Ф. С. Это вызывает вопросы о том, как же все это совмещается — в будущем и в сознании Ярослава — обладание правом вето и утверждением, что никой властью, кроме власти слова, Собор обладать не будет.

Тебе трудно понять, как у Ярослава совмещается, а мне совершенно невозможно понять, как у Федора совмещается. Будем разбираться, как у кого и что совмещается? Как у тебя совмещается гений и дурачок в одном лице, когда ты говоришь об Андрееве?

Остальные твои рассуждения — это тот же мой вопрос: родомыслы нужны, или любой родомысл, принявший крест мирской власти, от дьявола? Значит, никаких родомыслов не было, а были лишь самозванцы, так как подлинный родомысл и власть — две вещи несовместные? А совмещение в одном человеке трех великих даров — родомысла, художественного гения и святого — возможно? Если да, то что делать дару «родомысла»? Не реализовывать его? Зачем посылаются родомыслы в мир? Чтоб отказываться от любой власти, то есть заведомо предавать свою миссию? В чем миссия родомысла?

Кстати, на всем протяжении ветки я стараюсь отвечать на твои вопросы. Но и сам задавал тебе вопросов не меньше. Ты 90% из них игнорируешь. Почему?

 


 

Яков Учитель:

Ф. С. Яков, мы постоянно смешиваем в этой дискуссии два плана, что меня очень печалит, — текст Даниила Андреева и собственные футурологические ожидания и представления. Я не знаю, придет или не придет «антихрист» в исторической реальности и если придет, то в каких формах и масштабах проявится его активность. Я могу лишь утверждать, что в тексте «Розы Мира» «антихрист» является прямым логическим следствием планетарного господства «этической инстанции», как она описана у Д. Андреева.

[…]

Абсолютно согласен. Этическая инстанция, всемирный пожизненный Верховный Наставник, Лига этического контроля над государством, Собор с правом вето — все это неизбежно приведет к антихристу.

Задача человечества состоит не в том, чтобы смиренно дожидаться неизбежного, согласно «РМ», прихода антихриста, а в том, чтобы строить демократическое гражданское общество и препятствовать появлению всемирного пожизненного Верховного Наставника, Лиги этического контроля над государством, Собора с правом вето и т. д., в т. ч. сокращения президентского срока в РФ.

Очень меня впечатлил логический пассаж Ярослава. Типичный.

Ф. С. Несекулярной «демократией» является Исламская Республика Иран.

Ярослав Таран. И что? Ты отказываешь вправе народу Ирана определять самому, какая политическая форма его больше устраивает?

Да, Ярослав, Федор отказывает народу Ирана именно в этом! И еще он призывает истребить народ Ирана. И сожрать всех маленьких детей.

[…]

 


 

Андрей:

Мнение Ярослава о роли Розы Мира как этической инстанции, не обладающей никакой властью над светскими демократическими правительствами, кроме авторитетности ее слова для избирателей, можно приветствовать двумя руками.

[…]

Насчет денежного тоталитаризма. Безусловно, денежные мешки коррумпируют демократию. Это системная проблема. Но все же, владельцы мегакапиталов вряд ли получат полный контроль — поскольку во всем человечестве они составляют микроскопическое меньшинство.

Социальная система шведов наглядный пример, когда гражданское общество оказывается сильнее денежных тузов.

Или запущенная Обамой с огромным скрипом реформа здравоохранения США. Здесь тоже интересы общества оказались сильнее крупного капитала. Денежный тоталитаризм не всесилен. Верно и обратное: исправлению многих недостатков в мире мешает то, что люди доброй воли не обладают достаточными финансовыми ресурсами.

Что касается предполагаемого «прогибания» демократий перед Антихристом. Англосаксонские демократии не только просуществовали сотни лет, они пережили две тоталитарные системы (нацизм и коммунизм), и две мировые войны.

Так что сомнения Андреева насчет их «твердости» оказались несколько преувеличены.

Поставим вопрос в отношении эпохи РМ. Какой заслон Антихристу будет надежнее:

а) демократия при высокой этичности масс,

б) иерократия при высокой этичности масс.

По моему мнению, разумеется «а», поскольку повышение уровня этики избирателей делает демократию еще эффективней. Образованный, этичный избиратель — это мечта. Совершенно непонятно, зачем Максим предлагает отказываться от демократического строя, где, с одной стороны, Роза Мира и так побеждает на выборах, и с другой — наличие этих выборов предохраняет Розу Мира и общество от застойных процессов и диктатуры.

P. S. Я согласен с Ярославом, что есть более конкретные угрозы, нежели приход Антихриста. Человечество ведет дело к истощению ресурсов Земли и необратимому изменению ряда ее физических параметров (глобальное потепление — одно в ряду нескольких). Демократия дает сбой, поскольку заинтересованные лица — будущие поколения — не обладают правом голоса по той простой причине, что они еще не появились на свет.

 


 

Ярослав Таран:

Андрей. а) демократия, при высокой этичности масс,

б) иерократия, при высокой этичности масс.

Ни то, ни другое. Никакая высокая этичность масс с потолка при помощи демократических институтов и денежной иерархии не свалится, все будет двигаться только вниз. Дело ведь не во власти «денежных мешков» (это уже следствие), а в том, что в обществе выстраивается иерархия на основе денег, и ценность человеческого вклада и вес человека в социуме меряются количеством денег. Это считается универсальным мерилом всего. Вот где подмена — на духовном уровне.

Роза Мира — это преображенная Церковь, а не иерократия. Это новая эпоха, принципиально отличающаяся от всего бывшего, эпоха Синтеза (Новое Средневековье). Что-то она возьмет и из лучшего в гуманистическом периоде, но сам этот период подходит к концу. Никакие секулярные кратии в Новой Религиозной Эпохе работать так, как сейчас, не смогут, как не может быть фараонов в эпоху гуманизма и президентов в эпоху Средневековья. Отношение к очень многим вещам, включая политические, изменится у людей — все станет сакральным, ритуальным, все наполнится религиозным смыслом. Модель секулярной демократии просто не копируется на то общество, отторгается системой ценностей и приоритетов в массовом бессознательном.

Так что большая половина наших споров утекает в песок в результате исторической смены эпох.

[…]

Мне для того, чтоб так воспринимать Андрева, как «ваш клуб», — частями: здесь он гений, а здесь полный идиот, — надо совершить какое-то внутреннее хирургическое вмешательство над собой. Я так и не могу, и не хочу. Я воспринимаю Андреева целостно, а отдельные недостатки и просчеты мне не мешают — как отдельные недостатки у любого гения не мешают видеть его в целом. А делать из Андреева то ли двуликого Януса, то ли какую-то компиляцию из взаимонестыкующихся глав я не буду. По простой причине: эта нестыковка не у Андреева, а у тех, кто не может вместить Весть в целом, а лишь одну часть, отвергая другие. Это извечная причина даже ересей в религии — неспособность вместить Весть в целом и одностороннее упирание на одну часть и умаление других. Я против односторонности в любом деле, а уж в искусстве и истории тем более!

Модель секулярной демократии просто не копируется на то общество, отторгается системой ценностей и приоритетов в массовом бессознательном. Равно как и секулярная наука, безрелигиозное искусство, оторванная от мира конфессия, замкнутая на себе, безрелигиозное образование, безрелигиозная психология, неодухотворенное отношение к природе как мертвой материи или дойной корове и т. д. и т. п. Все станет другим. А почему станет? Потому что нынешний путь ведет в тупик и катастрофичность осознания тупиковости безрелигиозного этапа развития зависит и от нашего поколения (вот об этом и хочется говорить). Как невозможно представить выборы и перевыборы Моисея или Будды. Такое даже на ум не могло бы прийти иудеям и первым буддистам, а подобное предложение Федора, окажись он там, вызвало бы в самом лучшем случае жалость, с которой смотрят на идиота. Оторванная от религиозного смысла светская власть просто будет непонятна поколениям, воспитанным в религиозном отношении к миру. Наш период, где человек есть мера всех вещей и пытается выстроить общественные институты в отрыве от Творца, будет восприниматься как подростковый гонор (чем по сути и является), со всем его глуповатым индюшачьим видом. Не надо обольщаться на свой счет особо и мнить, что мы живем в эпоху, которая нашла самые лучшие политические инструменты, отклонение от которых смерти подобно. Нет в мире и не может быть ничего оторванного от религиозного смысла. В нашем мире все сакрально, все символично, все ритуально. Попытка секуляризации ритуала и символа ведет к потере внутренней свободы (это диалектика Достоевского).

 


 

Федор Синельников:

Ф. С. 1. […] почему вдруг он не препятствует приходу Розы Мира к универсальной власти?

Я. Т. Почему же не препятствует, очень даже препятствует: коммунизм — одно пугало (о его тяжелых следствиях для РМ я уже подробно писал здесь), а рыночная идеология с другой стороны — это подмена демократии, подмена, которая приводит умы к тому, к чему ты пытаешься привести Андереева.

Ответ оппонента как всегда дан по теме…

В тексте Андреева в желаемом им варианте развития событий Планетарный демон не препятствует или не может воспрепятствовать приходу Розы Мира к универсальной власти. Эпоха Розы Мира описывается как идеальное общество. И это при том, что Андреев пишет: «Активизация светлых сил всегда во всемирной метаистории вызывает и активизацию сил противобога: это, по-видимому, закономерность текущего зона. Да и мог бы противобог и его миры оставаться безучастными, созерцая выход на метаисторическое поприще новых сил, стремящихся, в конечном счете, к преодолению демонической власти над человеческим миром?» (РМ, 271). Мы же видим в тексте Андреева, что в момент прихода Розы Мира к власти противобог оказывается как будто парализованным. И на первом этапе ее правления он не может создать на ее пути ни одного серьезного барьера. Во всяком случае, Андреев об этом ничего не говорит. Что произошло с противобогом?

В период господства Розы Мира Планетарный демон не получает в прежних объемах необходимых ему источников существования. Даже чистилища, согласно Андрееву, превращаются в миры духовного врачевания. Мы видим, что не только приходу Розы Мира к власти противобог не может помешать, но и по мере расширения ее деятельности он обречен на постоянное умаление своих сил. И вдруг на вершине пирамиды Розы Мира, в период ее максимального могущества — Антихрист! Где логика?

Ф. С. 2. С какими чувствами будут строить Розу Мира люди, твердо знающие, что Антихрист, который все равно явится и установит жесточайшую тиранию, придет к власти над человечеством внутри самой Розы Мира?

Я. Т. С таким же, как мы живем сейчас на Планете, нашпигованной ядерным оружием и находящейся на грани экологической катастрофы. С таким же, как творили в Серебряном веке, предчувствуя надвигающуюся катастрофу. С таким же, как Христос входил в Иерусалим и говорил на Тайной Вечере.

Логика ответа безукоризненна!

Строители Розы Мира точно знают из текста Андреева (если они, конечно, будут с ним знакомы), что антихрист окажется в их рядах, причем на самой вершине иерархии «этической инстанции». Не будут коситься друг на друга: «Не он ли?» При чем тут Серебряный век? Что, поэты Серебряного века знали, что они создают социально-политическую систему, на вершине которой в конце концов окажутся Ленин и Сталин?

Ф. С. 3. Прекрасная эпоха Розы Мира наступит в связи с грандиозной трансформацией человеческого сознания. Новый дух новой эпохи сделает возможным все те грандиозные преобразования, которые описывает Андреев. И эйцехоре при этом не станет непреодолимым препятствием. Ни сохраняющаяся в массах человечества жажда власти не помешает, ни жажда низких наслаждений. А за годы своего господства Роза Мира охватит своим просветляющим творчеством все человечество, воспитает бесчисленные массы людей облагороженного образа. То есть по мере расширения активности и могущества Розы Мира должна возрастать и сознательность человечества. Почему же, по каким причинам в условиях блаженного Золотого века в какой-то момент вдруг «скука и жажда темных страстей охватит половину человечества» (РМ, 569)?

Я. Т. 3. Андреев и Достоевский ответили тебе на этот вопрос. Отвечал на него и Бердяев: человеческая культура — это полет Икара. Наш эон — трагическая мистерия. Но у трагедии есть своя красота и свое величие.

Все как обычно — точно и емко. И как прекрасен пафос!

Но вопрос был задан не про полеты во сне и наяву, а про трансформацию сознания, делающую возможной наступление «Золотого века». В ответ: «культура — полет Икара». Почему именно Икара, а не Гагарина или шмеля? Почему не плавание Одиссея или Садко? И почему алгоритм развития «этической инстанции» отождествляется с алгоритмом развития культуры? Почему упадок культуры, созидаемой «этической инстанцией», приводит именно к антихристовой катастрофе, а не к ее тихому увяданию? И если водителям «Икаров» известны последствия полета их античного тезки, то, может быть, не надо совершать рывков автобусов к солнцу, особенно если в салоне женщины и дети? Разве что эти водители — экзальтированные маньяки, жаждущие устроить себе и другим красивую и великую трагедию…

Ф. С. 4. Почему техническая интеллигенция (страта, открывающая дорогу Антихристу) сначала не оказывает никакого противодействия Розе Мира, а после того, как эта «этическая инстанция» подготовит многомиллионные просветленные кадры, в том числе и этой самой технической интеллигенции, она вдруг выступит против Розы Мира (РМ, 565)? Если даже Андрееву в середине XX века было ясно, с какими трудностями придется столкнуться Розе Мира в этой сфере, почему она не услышит его предупреждения?

Я. Т. 4. Потому что начнет терять свои позиции. Потому что люди вообще не слушают ничьих предупреждений. Если бы слушали, то достаточно было бы Евангелия. Даже любой книги из классической хрестоматии. Шекспира бы хватило. Почему демократические Афины не прислушались к предупреждениям Сократа?

Убедительно.

Из кого будет состоять техническая интеллигенция в эпоху максимального расцвета Розы Мира? Разве не из взращенных ею же людей облагороженного образа? Ведь это только на ранних этапах становления Розы Мира кадры технической интеллигенции еще не успели ею облагородиться. Именно тогда, на ранних этапах становления Розы Мира, эти духовно недоразвитые слои могли и должны были выступать против нее. Но духовными мятежниками оказываются совсем не они, а, как заметил Яков, сантехники и дантисты уже цветущего «Золотого века»…

Роза Мира — это не демократические Афины. Это, как описывает ее Андреев, моноцентричная разветвленная система, охватывающая своими щу… объятиями все человечество. Ее возглавляют не безвластные сократы (которые не обладают в судах над ними правом вето), а Верховные Наставники, соединяющие, согласно Андрееву, в своих руках всю полноту гражданской и духовной власти. Эти мистически одаренные Наставники способны не только предупреждать «властью слова», они способны, задействуя властные механизмы «этической инстанции», предотвращать проявления зла (как они его понимают).

Ф. С. 5. Андреев объясняет, что негативным фактором в период существования Розы Мира является эгрегор Розы Мира (РМ, 569). При этом местом его существования назван Фораун — слой конфессиональных эгрегоров (РМ, 144). Значит, Роза Мира, прежде всего конфессия и ее власть, — это именно иерократия?

Итак, почему именно эгрегор Розы Мира становится одной из тех сил, благодаря которой оказывается захват власти Антихристом над Розой Мира и всем человечеством? Ведь Роза Мира — чистейшая из всех религий, когда либо бывших, соответственно, ее эгрегор должен быть предельно слабым и инертным. «Углубленная мистическая сознательность ее руководства воспрепятствует разбуханию этого эгрегора в плотный клуб, заслоняющий Аримойю» (РМ, 569). И Розой Мира руководит череда родомыслов-праведников, а не развратных пап эпохи Ренессанса или агрессивных «праведных» и омейядских халифов. Почему же вдруг оказывается естественно, «что даже в среде Верховного Собора найдутся отдельные люди, которые не устоят против искушений князя тьмы, а на нижних ступенях посвящения такие люди обнаружатся в значительном числе» (РМ, 569)? Но почему же эгрегоры других конфессий — как бы они ни были затемнены и демонизированы — не открывали и не откроют Антихристу дорогу в Энроф? Эгрегоры гораздо более плотные и воинственные, чем эгрегор Розы Мира.

Я. Т. 5. Роза Мира — это эпоха. У нее много ликов, как у любой эпохи.

Вот этот ответ настолько конкретен и безупречен, что вообще не нуждается ни в каких комментариях!

Ф. С. 6. Каким образом Антихрист принимает духовный сан и оказывается «как бы вторым лицом» в человечестве, а единственным препятствием для его прихода к власти будет только правящий Верховный Наставник (РМ, 571)? Почему мистически одаренные родомыслы-праведники и члены Собора, безусловно, знакомые с текстом Андреева (который даже называет номер понтификата, в период которого появится Антихрист — седьмой или восьмой; РМ, 566), не смогут увидеть в своей среде человека, матерью которого была Лилит, зачинающая Антихриста от семени самого Гагтунгра (РМ, 571)? Причем явление Лилит не будет тайной: «Явные нарушения законов природы, сверхъестественные связи с грозными существами иных миров, колдовские сказания и легенды окружат ее кратковременную жизнь» (РМ, 571).

Я. Т. 6. Почему, несмотря на предупреждения Ленина и нелюбовь окружения, Сталин пришел к единоличной власти? Еще раз: люди не меняются. Эпохи бывают разные.

Особенно изящный ответ.

Любопытно, что среди всего многообразия исторических примеров оппонент выбрал ситуацию с тоталитарной партией, установившей диктатуру… Замечу, что Ленин и Сталин были фигурами одной и той же системы. Оба — темные миссионеры, оба проводники воли не только уицраора, но и Планетарного демона (согласно Андрееву). Сталин не менял сути системы. Он лишь довел ее до логического завершения. «Антихрист» же у Андреева — фигура, сущностно противостоящая ценностям Розы Мира.

Ф. С. 7. Почему вообще именно в эпоху расцвета Розы Мира — а не в какую либо другую — станет возможно воплощение в Энрофе Лилит и Антихриста? Сопротивление Провиденциальных сил не позволило Планетарному демону сделать из Сталина «…темного универсального гения. Но дважды предотвратить вкладывания в это существо даров темной гениальности невозможно: теперь Урпарп уже знает, как оградить свое чадо от этих враждебных ему трансфизических операций» (РМ, 570). Из логики текста следует, что Антихрист со всеми дарами темной гениальности может воплотиться в любой момент. Почему же он воплощается не до Розы Мира, тем самым лишая человечество «Золотого века», а только после ее прекрасных преобразований нашего мира?

Я. Т. 7. Почему финал в конце, а прелюдия в начале? Зачем вообще нужна историческая мистерия? Зачем нужен первый эон, ведь можно было начать сразу со второго? А лучше вообще ничего не начинать? Зачем Вселенная, когда есть Плерома? К чему вообще весь этот космический спектакль?

Вопрос, вероятно, не был оппонентом понят. Но его ответ от этого, как обычно, не пострадал.

Так это Бог — режиссер этой величественной исторической мистерии?! А дьявол, видимо, Его ассистент. «Владыко! Когда «антихриста» на сцену выпускать?» — «Да вот прямо после торжественного хора, воспевающего Мне оду».

Ф. С. 8. Андреев говорит о необходимости тотальной власти Розы Мира над человечеством с целью его просветления. Почему Роза Мира не использует эту власть против зарождающейся «религии левой руки», против «крайне левых кругов» (РМ, 569), а затем и против Антихриста? Почему она, располагая универсальной властью, не защитит человечество от очевидной для нее катастрофы? Почему именно тогда, когда она может и должна, по вашей логике, применить власть, она этого не делает? Почему она вообще, зная о всех мрачных перспективах, которыми чревато расширение свободы, эту самую свободу расширяет? Ведь отказ от этого расширения может предотвратить и появление «религии левой руки», и активизацию «крайне левых кругов».

Я. Т. Ложь. Андреев такого не говорит. Он говорит, что в руках РМ не останется никакой власти, кроме слова.

Оппонент как всегда безупречен в вопросах логики и текстологии.

Нужно лишь добавить ряд уточнений. У Розы Мира, согласно тексту Андреева, будет власть не только слова, но и по крайней мере информационной цензуры: «Под давлением крайне левых кругов общества будут незаметно сняты наконец последние запреты, еще ограничивающие свободу слова: запрет нарушения норм общественного стыда и запрет кощунства» (РМ, 569). Т. е. до этого Роза Мира имела право ограничивать распространение определенного рода информации. Подлые левые круги «незаметно» (!) добиваются снятия этих запретов. Что и открывает «широкий доступ предтечам великого исчадия тьмы к сердцам человеческим» (РМ, 570). Но и после этого Верховный Наставник будет обладать отнюдь не только «властью слова». Именно поэтому «антихрист», став как бы вторым лицом в человечестве (РМ, 571), вынужден «с видимым смирением дожидаться часа, когда смерть верховного наставника даст ему право через всемирный референдум возложить на себя эту тиару самому» (РМ, 572). Через всемирный референдум не получают «власть слова». А вот власть институциональную — получают. Вместе с тиарой. Тиарой, а не набедренной повязкой Махатмы Ганди.

А вот теперь можно вернуться к уже заданным мною в п. 8 вопросу, на который так ярко не ответил оппонент. Не ответил — да и ладно…

И вот еще перл.

Ф. С.  Почему она вообще, зная о всех мрачных перспективах, которыми чревато расширение свободы, эту самую свободу расширяет? Ведь отказ от этого расширения может предотвратить и появление «религии левой руки», и активизацию «крайне левых кругов».

Я. Т. Это не к Андрееву вопрос, а к Богу.

Этот вопрос адресован именно моим уважаемым оппонентам, а не Андрееву и уж точно не Богу. Бог не является автором концепции «этической инстанции» и не отстаивает ее. Ее отстаивают другие…

Роза Мира, в отличие от Бога, в тексте Андреева сначала сужает свободу и лишь затем ее расширяет. Только на последнем этапе ее правления снимаются запреты на политические права и свободы. А на первом этапе она как раз вынуждена вводить ограничения в этой области. Вот, например, (уже приводившаяся) цитата из текста Д. А., так кстати незамеченная оппонентом:

Даниил Андреев "Роза Мира": «Квалифицировать ту или иную партию как агрессивную, имеют право только инстанции самой Розы Мира. Впрочем, полного запрета на такие партии не будет накладываться даже на первом, сравнительно строгом этапе; но права на устную и письменную пропаганду своих взглядов они будут лишены» (РМ, 537).

Ф. С. 9. Антихрист на пути к власти описывается как «превосходящий гениальностью всех гениев человечества без сравнения» (РМ, 571). Он демонстрирует показную доброту к людям (РМ, 571). Если человечество и Роза Мира так легко может ошибиться, что позволит этому существу стать «вторым человеком» в человечестве, на чем вообще основана вера в то, что человечество не примет Антихриста за родомысла-праведника значительно раньше?

Я. Т. 9. Все будет тогда, когда будет. Зачем вообще нужны были эти 2000 лет? Почему Воскресший не продолжил свою миссию, влияя на людей чудом Своего Воскресения? Почему Он вознесся, обрекая нас на творческие муки истории? Есть ли у истории смысл? А если есть смысл, то есть конец. А конец истории — это анти-Христос (предельное выражение нашего «нет») и Второе Пришествие — наше окончательное «да».

Этот риторический ответ бесподобен. Особенно убедительно сказано о том, что все будет, когда будет (и более не будет никогда). Жаль, что ответ дан, по всей видимости, на какой-то другой вопрос. И, наверное, кому-то другому…

Я. Т. При том что Христос — это соборное человечество. А Навна — это соборная душа русского народа. Ты сказал, что Христос — это не человечество. Я тебе привел пример соборности и спросил, как ты понимаешь Соборную Душу?

Христос — это не соборное человечество. Это воплощение Логоса брамфатуры (если принимать миф Андреева). Логос брамфатуры — это тоже не соборное человечество. В крайнем случае уважаемый оппонент может считать Логос Брамфатуры соборной душой человечества (хотя это предназначение женственных монад), но никак не соборным человечеством. И, как на этот раз верно замечает оппонент, Навна является соборной душой российской метакультуры, российского сверхнарода, а не самой метакультурой или сверхнародом. Именно поэтому духовные падения человечества или русского народа не являются ни выражением, ни отражением духовных падений Логоса и Навны.

Ф. С. В «Железной Мистерии» Верховный Наставник осуществляет то, чего не достиг Иисус…

Я. Т. У меня сложное отношение к этой вещи, даже в поэтическом плане. Мне кажется, что это неудача поэта Андреева. Или совсем черновик еще. Я вовсе не склонен цепляться за каждую букву Андреева и каждую строку возводить в непререкаемую догму. Я пытаюсь понять и осмыслить творчество Андреева в целом.

Вероятно, «осмыслить в целом» — это принять то в андреевском творчестве, к чему отношение попроще.

Я. Т. Остальные твои рассуждения — это тот же мой вопрос: родомыслы нужны, или любой родомысл, принявший крест мирской власти, от дьявола? Значит, никаких родомыслов не было, а были лишь самозванцы, так как подлинный родомысл и власть — две вещи несовместные? А совмещение в одном человеке трех великих даров — родомысла, художественного гения и святого — возможно? Если да, то что делать дару «родомысла»? Не реализовывать его? Зачем посылаются родомыслы в мир? Чтоб отказываться от любой власти, то есть заведомо предавать свою миссию? В чем миссия родомысла?

Кстати, на всем протяжении ветки я стараюсь отвечать на твои вопросы. Но и сам задавал тебе вопросов не меньше. Ты 90% из них игнорируешь. Почему?

Кстати, на тему родомыслов на этой ветке мною исписано уже несколько страниц. Нужно только читать ветку, а не повторять снова и снова вопросы, на которые уже были даны ответы, причем в нескольких вариантах.

Ф. С. Несекулярной «демократией» является Исламская Республика Иран.

Я. Т. И что? Ты отказываешь в праве народу Ирана определять самому, какая политическая форма его больше устраивает?

Видимо, вопросы именно такого рода входят в упомянутые оппонентом 90%… Надеюсь, оппонент не предлагает наделить такими же правами, какими пользуется счастливый народ Ирана, все остальные народы планеты.

Я. Т. Как невозможно представить выборы и перевыборы Моисея или Будды. Такое даже на ум не могло бы прийти иудеям и первым буддистам, а подобное предложение Федора, окажись он там, вызвало бы в самом лучшем случае жалость, с которой смотрят на идиота.

Без комментариев.

[…]

Я. Т. …все станет сакральным, ритуальным, все наполнится религиозным смыслом.

Даже вызов сантехника…

[…]

Я. Т. …эта нестыковка не у Андреева, а у тех, кто не может вместить Весть в целом, а лишь одну часть, отвергая другие. Это извечная причина даже ересей в религии — неспособность вместить Весть в целом и одностороннее упирание на одну часть и умаление других. Я против односторонности в любом деле, а уж в искусстве и истории тем более!

Показательно, что речь пошла о ереси… Причиной ересей в религии является существование формализованной ортодоксии. Как уже отмечалось в этой дискуссии, первые вселенские соборы созывались императорами. А участвовала в них конфессиональная верхушка. Именно на этих соборах и принимались символы веры, представлявшие собой вовсе не некую полноту, а лишь один взгляд на проблему. Конфессиональная ортодоксия автоматически становилась компонентом новой государственной идеологии — собственно, для выработки официальной доктрины и была нужна ортодоксия. И оппоненты официальной точки зрения объявлялись еретиками. А так как в том прекрасном мире ничего не-сакрального не было, то еретики могли на себе испытать все прелести старого средневековья. А теперь нам намекают, что восприятие Ярослава — что Андреева, что Бродского — это величественный и духоносный пример целостности, со всеми вытекающими из этого для оппонентов последствиями в том Новом Средневековье, к созиданию которого он нас здесь призывает.

Я. Т. …эпоха Синтеза (Новое Средневековье). Что-то она возьмет и из лучшего в гуманистическом периоде, но сам этот период подходит к концу. Никакие секулярные кратии в Новую Религиозную Эпоху работать так, как сейчас, не смогут, как не может быть фараонов в эпоху гуманизма и президентов в эпоху средневековья.

Вперед — к фараонам! В Новом Средневековье будут новые церкви, но и новые еретики, которых будет по-новому перевоспитывать новая инквизиция. В городах мы построим новые гетто для иноверцев (если такие останутся). В Индии тоже возродится Новое Средневековье. Отомрет там эта глупая светская конституция — пусть эта жемчужина духа живет по новым законам нового Ману — с новыми махараджами и новыми неприкасаемыми. В Китае новый Сын Неба устроит себе новый Закрытый город с новыми евнухами и наложницами. В Мексике новые тольтеки будут справлять свои новые культы на вершинах обновленных пирамид Теотиуакана и Чичен-Ицы. Именины сердца!

Я. Т. Все станет другим. А почему станет? Потому что нынешний путь ведет в тупик.

А почему ведет в тупик? Потому что Все еще не стало другим!

[…]

 


 

Дмитрий:

В многостраничном споре о власти и приходе антихриста я скорее согласен с Федором, если говорить о внутренней логике текста Андреева.

Действительно, иерархическая пирамидальная структура будущей «организации этического контроля» с Верховным Наставником (как она выписана в тексте) как никуда лучше подходит для захвата ее антихристом и использования темной стороной ее пресловутых «рычагов» для своих нужд. Вопросы, которые Федор неоднократно задавал своим оппонентам по внутренним связям текста, так и остались без ответа. Точнее, скорее по Жванецкому: «мы получили исчерпывающие ответы не на свои вопросы».

Но…

Наверно, глупо отрицать, что текст — это одно, а реальность — немножко другое. Уже сейчас видно, что многое в мире пошло не так, как предполагал Андреев.

И вот какой смысл, скажите, разбирать детально нюансы неслучившихся возможностей из несбывшегося пророчества?

Ярослав верно пишет, что все эти споры — для другого времени, когда (если) Роза Мира все же замаячит на горизонте. И что там будет (если будет), как изменится менталитет человечества — все это совершенно непонятно.

Уже сейчас велика вероятность, что Роза Мира в виде «контроля над государствами», как полагал ее Андреев, будет вообще никому не нужна, ведь государства (уицраоры) теряют свою значимость на наших глазах, передавая ее космополитическим корпорациям и финансовым структурам.

Уже сейчас видно, что в мире возникает скорее не темный Центр, чего так боялся Андреев, а темная Сеть. Это совершенно другое явление. Андреев про него не писал в принципе, не знал, он ведь видел перед собой только тоталитарного Сталина.

Но если этот процесс, который во времена Андреева еще терялся в тени грызни уицраоров, продвинется дальше, то в Розе Мира, как в светлом проекте противодействия злобному духу, должен возникнуть уже совершенно другой смысл — не против «всемирной тирании» (ибо ее не будет за отсутствием Центра), а против глобальной Сети, против тумана деградации, облепившего планету, но утекающего сквозь пальцы при попытке его ухватить.

Не Центр против Центра, как у Андреева, и даже не Сеть против Центра, а Сеть против Сети.

И в этом случае разговоры о непременном всепобеждающем благе демократии, мне кажется, несколько неверны.

Демократия еще может быть более-менее лекарством против тирании Центра, но отнюдь не против тирании Сети. Наоборот, если антихрист как харизматичный лидер приходит через пирамидальную структуру, то Темная Сеть лучше всего реализует себя через демократию, через структуру сетевую.

И что страшнее — Темный Лидер — явный, ему хотя бы можно пытаться внутренне сопротивляться как чему-то конкретному, а Темная Сеть — структура не точечно-зарядовая с одним центром, а полевая, которая как бы ничья конкретно, ее как бы и нет, и вся игра на понижение идет как бы сама собой.

У Льюиса был эпизод, когда старый черт учит молодого, как эффективно сбивать с толку людей: им надо говорить правду и только правду, но при этом творчески учитывать обстоятельства времени и места, то есть когда в доме пожар — надо кричать об ужасах наводнения, а когда потоп — об ужасах пожара. Вот тогда люди и будут делать то, что нужно чертям.

Андреев во времена Сталина писал об опасности всемирной тирании совершенно правильно, к месту. Тогда все это было.

Но писать об ужасах этого сейчас

Это не к тому, что демократия — это-де плохо или хуже или лучше иерархии. Дело не в этом. Просто когда в доме пожар, не стоит пугать потопом и одергивать тех, кто пытается открутить вентиль…

Даже из текста Андреева видно, что уицраоры, шрастры не нужны темной стороне сами по себе, это лишь средство, а не цель. Они нужны были тогда, в старое время, в тех исторических обстоятельствах, когда имело место вавилонское «разделение языков».

А антихрист… Что антихрист? Вы вспомните текст целиком! Там вполне внятно написано, как он будет побежден. И какой тогда в нем смысл, если он будет побежден? Зачем черным начинать заранее проигрышную игру?

Но вот как победить темную Сеть, у которой нет ни начала, ни конца, ни монады, чтобы выкрасть?

Сейчас, в условиях уже почти свершившегося информационного объединения мира, Всемирная Демократия Свободных Игв будет для темной стороны ничем не хуже Тоталитарного Царства Антихриста. Она будет куда лучше, ибо антихрист уязвим именно своей конкретностью, а Сеть — попробуй ухвати. И эту Темную Сеть, ее постоянно висящее мутагенное поле, даже заметить и осознать куда сложнее. Ведь вокруг — Свобода! Кто там нетолерантно гавкает против Свободы? Кто этот гнусный Враг Любви? Выйди, покажись — мы тебя заплюем! Милосердно, любя, без пролития крови. Ибо Тоталитаризм — в мрачном прошлом! Теперь ты свободен, человек! Мэйк эни мани энд эни лав! Жри, потребляй, не тормози! Не дай себе засохнуть!!! И помни, Свободный Человек, о скромном маленьком игве, незаметном герое офиса, который не тянул из тебя еду, как тупой злобный уицраор, не орал на тебя, таща на войну или субботник, а, наоборот, подарил блестящий Ваучер На Свободу, разъяснил наконец-то подробно твои Права, запечатал душу каббалистическим каркающим заклятьем «Либерте! Эгалите! Фратерните!» и встретит тебя от лица Фирмы совершенно бесплатно — потом, после смерти, под фиолетовым солнцем среди серых болот…

 


 

Яков Учитель:

[…]

Дмитрий практически открывает новую тему о грозящей нам страшной «тирании Сети». Т. е. если я правильно понял, со жруграми мы покончили. Но на горизонте появилось нечто более ужасное.

Ярослав тоже предупреждает о всепоглощающей «рыночной попсе».

У меня дрожат коленки, перо выпадает из рук. Куда бежать?!

Дмитрий, расскажите подробнее, как Вас душит тирания сети и когда ее костлявые пальцы сомкнутся на моей шее?

Желательны примеры. Я не знаю ни одного.

И где притаился этот гнусный маленький игва?

 


 

Федор Синельников:

Дмитрий. Наверно, глупо отрицать, что текст — это одно, а реальность — немножко другое. Уже сейчас видно, что многое в мире пошло не так, как предполагал Андреев.

Дмитрий, естественно! И я не раз и не два отмечал, что в ходе дискуссии постоянно происходит смешение двух планов — текстологии и футурологии.

Д. И вот какой смысл, скажите, разбирать детально нюансы неслучившихся возможностей из несбывшегося пророчества?

Полагаю, смысл есть. Во-первых, тем самым мы начинаем лучше понимать и самого Андреева, и логику его текстов, логику его мифа. Это уже немало. Во-вторых, дискуссия показала, что до сих пор некоторые считают, что строительство моноцентричной системы сакрализованной власти ради «блага» и «духа» — это оптимальный путь развития человечества. И пока такие позиции присутствуют в андреевском сообществе, с ними нужно бороться (во всяком случае, мне). В-третьих, миф Андреева, в том числе и его апокалитика и эсхатология, не отчужден абсолютно от того будущего и Вечного, которое ждет человечество. Поэтому можно пытаться увидеть в этом мифе и откровение об этом будущем и об этом Вечном.

Д. Ярослав верно пишет, что все эти споры — для другого времени, когда (если) Роза Мира все же замаячит на горизонте. И что там будет (если будет), как изменится менталитет человечества — все это совершенно непонятно.

Споры о чем? Если речь идет о текстологии произведений Андреева, то сейчас спорам о ней самое время — когда же, если не сейчас?

Если речь идет о футурологических концепциях, то, во-первых, они никогда не бывают не ко времени. Здесь вопрос не в сроках, а в качестве этих концепций. Во-вторых, та линия в нашем споре, которая и наметилась вокруг этих концепций, родилась именно из-за того, что уважаемый Ярослав сам начал первым говорить о своих представлениях о будущей системе отношений. То, как он ее описывал, вызвало у ряда участников беседы вопросы к нему. И только после этого мы вдруг узнали, что «еще не время». Если не время, не надо вообще на эту тему начинать разговор.

В-третьих, что значит «замаячит»? Кому «замаячит»? Как «замаячит»? Она маячит с 1958—59 годов, когда Андреев завершил свой текст. Что общество способно востребовать, то и начинает ему «маячить».

Д. И в этом случае разговоры о непременном всепобеждающем благе демократии, мне кажется, несколько не верны.

Уважаемый Дмитрий! Могли бы Вы указать, кто из участников этой ветки говорил о «непременном и всепобеждающем благе демократии»? Или какое из высказываний было так Вами воспринято?

Д. Даже из текста Андреева видно, что уицраоры, шрастры не нужны темной стороне сами по себе, это лишь средство, а не цель. Они нужны были тогда, в старое время, в тех исторических обстоятельствах, когда имело место вавилонское «разделение языков».

Полностью согласен. Но следующее заявление нуждается в раскрытии. Я не вполне понимаю, что такое это великое и ужасное «ВДСИ»?:

Д. Сейчас, в условиях уже почти свершившегося информационного объединения мира, Всемирная Демократия Свободных Игв будет для темной стороны ничем не хуже Тоталитарного Царства Антихриста.

Д. У Льюиса был эпизод, когда старый черт учит молодого, как эффективно сбивать с толку людей: им надо говорить правду и только правду, но при этом творчески учитывать обстоятельства времени и места, то есть когда в доме пожар — надо кричать об ужасах наводнения, а когда потоп — об ужасах пожара.

То, что Бог есть Любовь, не зависит ни от пожара, ни от наводнения. И если черти разных поколений начнут творчески и свободно возвещать эту истину, ад опустеет.

 


 

Дмитрий:

Федор, Вы совершенно правы. Методическая ошибка этой дискуссии в том, что в ней не разделяются текстология и собственные мнения дискутирующих по затронутым проблемам — по поводу антихриста, преимуществ той или иной формы социального управления, возможностям будущего и т. п. Причем не разделяются настолько естественно, что в какой-то момент просто перестаешь понимать, о чем человек в данный момент говорит — о тексте Андреева и его логике или это просто его Очень Скромное Мнение о том, «как надо жить».

Ваш подход (стремление обсуждать только текст) мне кажется более методически верным (по вопросу о власти в мифе Андреева), и как раз ваши доводы по тексту я прочитал довольно внимательно и в основном согласен. Однако стоит заметить, что исходная статья Ярослава, на мой взгляд, скорее из второй категории (футурологической), и вы просто не договорились с ним с самого начала о предмете обсуждения. Отсюда, мне кажется, такой бурный поток взаимных непониманий.

Мои слова о «всепобеждающем благе демократии» относятся именно ко второй части дискуссии, когда стороны увлеклись и стали обсуждать: демократия — это «гулящая девка» или в данном случае это неважно, ибо даже такая девка — все равно лучше всех. […]

Что же до «Всемирной Демократии Свободных Игв», то это из той же «футурологической» категории, описания вектора современной ситуации и потенций будущего. В тексте Андреева, конечно, этого нет. У него главное зло — тоталитаризм, он жил в другое время и других вариантов зла просто не видел. Но в современности тенденция умаления роли государств и передача реальной власти корпорациям, финансовым структурам, а зачастую даже вообще непонятно чему, что, немного стесняясь, называют «мировой закулисой», прослеживается достаточно четко. Причем никакой «духовности» от такого всемирного объединения не возникает. Наоборот — приземление, сведение любых смыслов к меркантильности, вместо творческого взаимодействия культур — возникновение химеричных суррогатов, общее отсутствие взлетности вообще везде, в любых областях жизни. Вот такой фон. Радиация. Духовный Чернобыль. И никто как бы лично не виноват.

То есть такое объединение мира — это отнюдь не Роза Мира из Андреева, как ее ни понимай. Но если, как говорит его миф, наша история — это отражение потусторонних событий, то тогда что же это? В рамках языка мифа — это объединение шрастров. И если «наша наука и техника — отражение их науки и техники», то наша демократия и происходящее у нас объединение — это отражение их демократии и происходящего у них объединения.

Я знаю, как Вы трепетно относитесь к слову «демократия» и, наверное, полагаете, что «демократия» — это что-то совсем другое и очень хорошее. Но ведь другого-то сейчас нет. Да и не было никогда в истории. А как называть то, что есть сейчас? Не тоталитаризмом же. Везде выборы, все как бы свободны — демократия и есть. Темная только. Проекция из шрастров.

И если говорить о будущем, то антихрист темной стороне уже не нужен. По двум причинам.

Первая. Как показал Андреев, операция с антихристом для темных — проигрышная. Стратегически проигрышная. В результате все равно наступит Второй Эон. Ну и какой дурак, понимая это, будет вкладываться в заранее проигрышную операцию? Там тоже не идиоты. Им, по логике сюжета, надо именно смены эонов не допустить, а не просто гаввах пожевать, с последним как раз в нашей истории проблем никогда не было. То есть планы должны измениться, с очевидно проигрышной комбинации на другую. А на какую? Вот, видимо, на то, что есть сейчас.

Вторая причина. То устройство мира, что есть сейчас, может, и не дает столько гавваха в смысле земных страданий (хотя и далеко не факт), но это, согласно мифу, стократно для темных окупится в человеческом посмертии. И статистически, в сумме для темных даже возможен выигрыш, ибо земные страдания иногда могут вообще вывести душу из темного влияния или укоротить время пребывания в инфрамирах. И потому антихрист не нужен уже тем, что он хоть какое-то напоминание о необходимости противодействовать духу мира сего, хоть какая-то конкретная зацепка. Но если все то же самое можно сделать и без него, конвейер в ад будет куда устойчивее. Сон человечества будет крепче. Особенно сейчас, когда вполне очевидно взят курс на виртуализацию жизни во всех сферах. У Андреева вообще про такое нет, в его время такое было просто непредставимо. В его время средства промывания мозгов, духовного выхолащивания и игры на понижение были не настолько развиты, и казалась еще необходимой координирующая их деятельность фигура — именно для этого, по сути, и нужен в его тексте антихрист. Но в наше время разного рода духовные наркотики уже давно рассеяны в пространстве, на любой вкус. Здесь центральный координатор не нужен, нужна просто сеть дилеров. Ну, и свобода, конечно, незыблемое право свободной эйцехорно-инфицированной личности толкать другой такой же разную наркоту. А кто не хочет, конечно же, пусть не берет. Пока. Ведь все — свободные люди.

Ситуация повернулась так, что достичь своих стратегических целей (недопущения смены эонов) темным стало куда проще псевдосвободой, чем пистолетом. И при этом, что существенно, они уклоняются от активного конфликта с Провиденциальными силами — все происходит как бы само собой, люди опускают себя как бы сами, совершенно свободно, нетоталитарно. И поскольку прямого введения темных военных сил (типа антихриста) в Энроф не происходит, то и придраться как бы не к чему. Повода нет. Все гламурненько, «выбор народа». А по сути происходит Революция Черной Розы, прообраз всех «цветочных» революций Земли. По форме как бы «против тоталитаризма», «империй зла», а на деле просто модернизация скотобойни, чтобы представители «зеленых» не смогли придраться, чтобы конвейер в ад работал более четко, слаженно и неопределенно долго.

 


 

Федор Синельников:

Д. Однако стоит заметить, что исходная статья Ярослава, на мой взгляд, скорее из второй категории (футурологической), и вы просто не договорились с ним с самого начала о предмете обсуждения. Отсюда, мне кажется, такой бурный поток взаимных непониманий.

Исходная статья Ярослава действительно относится к категории футурологии. Но при этом Ярослав сам предпочел настойчиво представлять свою позицию как прямое продолжение и расширение андреевской идеи (а не ее ревизию), исходя из собственного понимания «духа» его текстов. Именно это связывание Ярославом собственной концепции и текста Андреева, в котором Ярослав категорически отказывался видеть какой-либо утопический элемент, стало одним из объектов критики. В возникшей дискуссии Ярослав дополнил свои тезисы, представленные в статье, новыми идеями. И Ярослав, и его читатели восприняли эти идеи как еще один элемент его футурологической концепции. Однако состоятельность некоторых высказываний Ярослава кажется сомнительной. Согласитесь, Дмитрий, что говорить о том, что у всемирного Собора религий будет некое право вето, и при этом не объяснять ни того, на каких правовых и экономических принципах этот Собор будет действовать, ни того, в какой области социокультурного и политического бытия у Собора будет это право вето, — просто недостаточно. Эта позиция требует развернутых разъяснений. Которые даны так и не были. А ведь это все предмет как раз футурологии уже не Андреева, а Ярослава.

Теперь о демократии и игвах.

Д. И если «наша наука и техника — отражение их науки и техники», то наша демократия и происходящее у нас объединение — это отражение их демократии и происходящего у них объединения.

Категоричность такой аналогии требует доказательства. Иначе с тем же успехом можно заявить, например, что наша культура и искусство — это отражение культуры и искусства игв.

Вернусь к началу Вашей цитаты:

Д. То есть такое объединение мира — это отнюдь не Роза Мира из Андреева, как ее ни понимай. Но если, как говорит его миф, наша история — это отражение потусторонних событий, то тогда что же это? В рамках языка мифа — это объединение шрастров.

Из того, что происходящее ныне объединение мира представляет собой отнюдь не Розу Мира, как она описана у Д. А., и из того, что шрастры объединяются, согласно мифу Д. А., еще совсем не следует, что то объединение мира, которое мы видим перед собой, является только и преимущественно прямым выражением объединения шрастров. У Андреева есть такой фрагемент: «7. Государственное устройство смягченного типа, созданное при условии социально-этической зрелости сверхнарода и отсутствия внешней угрозы. Подчинение государственного начала непосредственно силам демиурга. Начало отмирания принципа насилия. Открывающаяся перед иерархиями возможность подготовки идеального народоустройства. Положение Соборной Души как супруги демиурга. Примеры: к настоящему моменту этот тип достигнут только в отдельных небольших странах, в наиболее чистом виде — в Скандинавии, Швейцарии. Можно надеяться, что в будущем этот тип приобретет сверхнародные масштабы, лишь при которых и возможны сверхнародные метакультурные плоды его.» (РМ, 278, выделено мной). Таким образом, исходя из логики текста Д. А., можно утверждать, что объединение мира на демократической основе представляет собой сочетание по крайней мере двух процессов, протекающих в разных планах бытия. С одной стороны, это действительно объединение шрастров. С другой — сотворчество демиургов. Если же мы учтем, что в настоящее время происходит формирование новой метакультуры (затомис которого назван у Андреева «Аримойя»), то и этот процесс должен находить выражение в современном мире, в процессе интеграции государств.

Д. Я знаю, как Вы трепетно относитесь к слову «демократия» и, наверное, полагаете, что «демократия» — это что-то совсем другое и очень хорошее.

«Что-то очень хорошее» — это уместное определение для пирожка с повидлом. Надеюсь, я достаточно четко представил свою позицию по теме демократии. И, надеюсь, этого делать повторно мне не нужно. Вы, Дмитрий, не производите впечатления невнимательного или предвзятого собеседника, поэтому давайте обойдемся без редукции позиций друг друга.

Д. Первая. Как показал Андреев, операция с антихристом для темных — проигрышная. Стратегически проигрышная. В результате все равно наступит Второй Эон.

А богоотступничество Люцифера и последующая борьба с Богом и Провиденциальными силами — стратегически выигрышная? Андреев и ее показал бесперспективной — в результате все равно зло будет преодолено. И что? Если силы тьмы не идиоты, то они должны были бы давно пропеть осанну. Однако что-то не слышно…

Д. А по сути происходит Революция Черной Розы, прообраз всех «цветочных» революций Земли.

А Милошевич, Шеварднадзе и Кучма — это витязи света…

Д. По форме как бы «против тоталитаризма», «империй зла», а на деле просто модернизация скотобойни, чтобы представители «зеленых» не смогли придраться, чтобы конвейер в ад работал более четко, слаженно и неопределенно долго.

Хотелось бы услышать Ваши предложения? Какая система отношений — личных и макро-социальных — представляется Вам в сегодняшних условиях наименее затемненной?

 


 

Яков Учитель:

[…]

Д. Что же до «Всемирной Демократии Свободных Игв», то это из той же «футурологической» категории, описания вектора современной ситуации и потенций будущего. В тексте Андреева, конечно, этого нет. У него главное зло — тоталитаризм, он жил в другое время и других вариантов зла просто не видел.

Если «в тексте Андреева, конечно, этого нет», то где есть? Что за главное зло, которое не тоталитаризм? Какие другие варианты зла Вы видите?

Дмитрий, Вы уже не в первый раз вгоняете меня в комплексы. Я со стыдом ощущаю, что не понимаю чего-то всем очевидного. Очень прошу пойти мне навстречу и разъяснить. Я ничуть не иронизирую. Я абсолютно не понимаю, что Вы имеете в виду и жажду понять.

Д. Но в современности тенденция умаления роли государств и передача реальной власти корпорациям, финансовым структурам, а зачастую даже вообще непонятно чему, что, немного стесняясь, называют «мировой закулисой», прослеживается достаточно четко. Причем никакой «духовности» от такого всемирного объединения не возникает.

А причем здесь духовность? Вы так пишете, как будто корпорации и финансовые структуры клятвенно обещали Вам разнообразную духовность, но вероломно обманули.

Д. Радиация. Духовный Чернобыль.

Очень поэтично. Но о чем речь? Отсутствие конкретных примеров настораживает.

Д. То есть такое объединение мира — это отнюдь не Роза Мира из Андреева, как ее ни понимай.

Еще раз спрошу: неужели корпорации и финансовые структуры выдавали себя за Розу Мира? Или, может быть, Федор выдавал их за таковую?

Д. И если «наша наука и техника — отражение их науки и техники», то наша демократия и происходящее у нас объединение — это отражение их демократии и происходящего у них объединения.

Здесь очень неочевидна связка «если, то». Например, по моему мнению, с не меньшей убедительностью будет звучать: «И если «наша наука и техника — отражение их науки и техники», то наша демократия и происходящее у нас объединение — это отражение демократии Затомисов и происходящего Мировой Сальватэрре объединения».

Д. …то устройство мира, что есть сейчас, может, и не дает столько гавваха в смысле земных страданий (хотя и далеко не факт), но это, согласно мифу, стократно для темных окупится в человеческом посмертии. И статистически, в сумме для темных даже возможен выигрыш, ибо земные страдания иногда могут вообще вывести душу из темного влияния или укоротить время пребывания в инфрамирах.

Спасибо, что признаете, что сейчас нет «столько гавваха в смысле земных страданий». Правда, после идет зачеркивающая оговорка «хотя и далеко не факт». Хорошо бы этот «далеко не факт» чем-то подкрепить. И каким образом это «согласно мифу, стократно для темных окупится в человеческом посмертии»? Прошу цитату из мифа.

[…]

 


 

Андрей:

Дмитрий описывает сценарий когда демократия прогибается перед злом. Может такое произойти?

Запросто. Зависит от соотношения сил, в конечном итоге.

У каждой из форм власти есть свой предел прочности.

Демократия — это не гарантированный рай на земле, а наиболее устойчивая перед злом в сравнении с остальными форма власти. За что мы ее и любим. То есть если/когда демократия рухнет перед Антихристом (про остальные «кратии» и говорить нечего), они сдадутся еще раньше, со всеми потрохами.

 


 

Яков Учитель:

А. Дмитрий описывает сценарий, когда демократия прогибается перед злом. Может такое произойти?

Запросто. Зависит от соотношения сил, в конечном итоге.

Дмитрий описывает этот сценарий, как состоявшийся. А это грубейшая ошибка.

Ярослав и Максим считают, что демократия всегда прогибается перед злом. И это не зависит от соотношения сил. Эта ошибка еще грубее (и глупее).

А. Демократия — это не гарантированный рай на земле, а наиболее устойчивая перед злом в сравнении с остальными форма власти. За что мы ее и любим. То есть. если/когда демократия рухнет перед Антихристом (про остальные «кратии» и говорить нечего), они сдадутся еще раньше, со всеми потрохами.

Что и требовалось доказать! Отличная формулировка!

 


 

Федор Синельников:

Андрей, согласен с тобой. Но в текстах Дмитрия есть ряд положений, которые, как представляется, выходят за пределы сформулированных тобой идей. И хотелось бы услышать его ответы на заданные нами (мной и Яковом) вопросы.

Мне кажется, что когда Дмитрий высказывает свои критические суждения о современном состоянии общества, у него происходит смешение двух объектов — демократии как политической системы и тех линий в общественном развитии, которые, полагаю, действительно не вызывают симпатий ни у кого из участников дискуссии. Это и консюмеризм, и гедонизм, и размывание гражданских ценностей и пр. и пр. Но демократия — это именно форма, которая может быть наполнена любым содержанием. И «серым» (делающим избыточным «антихриста» как репрезентатора моноцентричной неограниченной власти), и светлым.

 


 

Ярослав Таран:

[…]

Я. У. Ярослав и Максим считают, что демократия всегда прогибается перед злом. И это не зависит от соотношения сил. Эта ошибка еще грубее (и глупее).

[…]

Речь шла, первое, о секулярной демократии, оторванной от религиозного смысла. Все оторванное от Бога подчиняется в конечном итоге дьяволу. Это закон нашего мира. Никакой автономной, независимой от Бога и дьявола, третьей, чисто светской и чисто человеческой, модели нет и быть не может. Любое своеволие, оторванное от воли Бога, приводит к дьяволу. Эту диалектику свободы лучше всех вскрыл Достоевский. Титаническая — третья сила — кончается рабством у дьявола.

Второе. Речь шла о конкретной модели современного «денежного тоталитаризма», для которого все рассуждения о демократии и свободе — лишь ширма.

Сама по себе демократия как институт, во-первых, имеет множество исторических форм, а вовсе не является единой, одинаковой и общеобязательной, а во-вторых, как любая система управления имеет свои плюсы и минусы и зависит от того, в руках каких сил эти инструменты и механизмы находятся. Сам инструмент демократического управления не гарантирует ни автоматического служения добру, ни автоматического служения злу. Это всего лишь инструмент (и он не является ни единственным, ни самым совершенным), использование которого зависит от целей (для одних целей удобен один инструмент, для других удобнее другой, а настоящий мастер использует все инструменты, варьируя их в зависимости от той или иной задачи, а не зацикливается на одном как фанатик). Фанатик от демократии ничем не умнее любого фанатика.

 

Продолжение следует.

 

Даниил Андреев » идея этического контроля над властью в "розе мира" ::: часть viii » Апрель 12, 2015 12:41:37

 

Продолжение беседы, состоявшейся в 2010 году на форуме Свентари. Переход к предыдущим частям - в конце текста. Участники проекта Выход Фёдор Синельников и Дмитрий Ахтырский ведут полемику с Ярославом Тараном и Максимом «Босым». 

 

Федор Синельников:

Ярослав Таран. Примитивно понимать под властью лишь внешнее принуждение, Федор. Внешнее принуждение — удел бездарного творца, «обезьяны Бога». У подлинного Творца есть власть творческая, ни в каком внешнем насилии не нуждающаяся — что хочу, то творю.

У Бога нет «ложного эго». Поэтому когда мы (существа, у которых это ложное эго есть) пытаемся таким образом — при помощи такой лексики и в такой тональности — говорить о Нем, получается то, что получилось у Ярослава.

Я уже цитировал фрагмент из Андреева. Приведу еще раз в качестве иллюстрации:

Даниил Андреев:

Вижу солнцем себя ликующим,
и монады
Что вращаются,
торжествующе
и звеня —
Мне покорствующие
мириады
и мириады,
С гимном ангелов
погружающиеся
в меня.

Воистину, что хочет, то и творит [в данном отрывке речь ведется от лица российского уицраора - демона великодержавной государственности - прим. ред.].

Николай Бердяев, «Самопознание»: «Наиболее неприемлемо для меня чувство Бога как силы, как всемогущества и власти. Бог никакой власти не имеет. Он имеет меньше власти, чем полицейский. Категория власти и могущества социологическая, она относится лишь к религии как социальному явлению, есть продукт социальных внушений. Бог не имеет власти, потому что на Него не может быть перенесено такое низменное начало, как власть. К Богу не применимо ни одно понятие, имеющее социальное происхождение. Государство есть довольно низменное явление мировой действительности, и ничто, похожее на государство, не переносимо на отношения между Богом и человеком и миром. На Бога и божественную жизнь не переносимы отношения властвования»

 


 

Андрей:

Солидарен с Федором и Митей. Приведу несколько аргументов, быть может, мне удастся переубедить Максима и Ярослава.

 

Власть в Мирах Света

 

Ее там нет и быть не может. Даже в Энрофе, в гармоничных коллективах, разделение ответственности идет по принципу «от каждого — по способностям», что добровольно принимается всеми членами коллектива. Кто сильнее и способнее, как, например, наш уважаемый Максим, тот и тащит более тяжелую лямку. Это не власть, поскольку никто ни над кем не командует. Другие члены коллектива видят эффективность Максима, его профессионализм в конкретных вопросах и отдают ему данный фронт работ добровольно, а также добровольно выполняют его поручения.

Вообще когда возникает необходимость в менеджере, т. е. в акте власти?

Такая необходимость возникает, когда между двумя сторонами случается конфликт, и они не в состоянии прийти к компромиссу. Тогда происходит апелляция к власти менеджера, последний принимает волевое решение, обязательное для принятия проигравшей стороной (or else).

Но адекватные люди и тем более жители Миров Света способны понять позиции друг друга, и найти компромисс. У более мудрых они могут попросить совета, но не суда. Им не нужен акт власти, как не нужны и менеджеры, истина будет найдена совместно и решение принято добровольно, без принуждения.

В случае людей мирному достижению компромисса мешает эйцехоре. Из-за последнего критика своей позиции зачастую воспринимается как личное оскорбление. Мы имеем причинно-следственную связь:

Эйцехоре → Конфликт → Принцип власти

В Мирах Света нет эйцехоре, стало быть, нет конфликтов и, следовательно, нет нужды в актах власти.

 

Конфликт со Злом

 

Нижеследующее спекулятивно.

Логично предположить, что Миры Света качественно отличаются от Энрофа. Там все быстрее, прозрачнее, и полнота самоконтроля их обитателей не сравнима с нашими возможностями. Что если Демоны в принципе не способны причинить вред Ангелам (обратное тоже верно)?

Используя аналогию интернета, у сил Света и Зла разная сеть, общение с портами другой стороны или использование чужих протоколов исключено в принципе. Таким образом, Добро и Зло не воюют по той простой причине, что они не пересекаются друг с другом.

Люди представляют особый случай. Светлые или дурные помыслы приводят к созданию каналов связи с соответствующими мирами, т. е. пересечение Добра и Зла, их взаимная борьба происходят в существах, зараженных эйцехоре, и больше нигде.

 


 

Федор Синельников:

Андрей, здравствуй!

Андрей. Люди представляют особый случай. Светлые или дурные помыслы приводят к созданию каналов связи с соответствующими мирами, т. е. пересечение Добра и Зла, их взаимная борьба происходят в существах, зараженных эйцехоре, и больше нигде.

[…] Максим говорил следующее:

Максим «Босой». Об этом мы уже говорили. Провидение и Бог — не тождественны. Демиург Франции, поднявший «нечто вроде бунта», был затем «отстранен» от общей работы. Силы Люцифера, поднявшие бунт против Творца, были «низвергнуты из макробрамфатуры Вселенной».

Я не считаю, что Андреев не владел русским языком или подпал под демонов, когда писал такое.

Во всем этом «отстранен» или «низвергнут» можно усмотреть то, что мы называем «элементом принуждения». Способы могут быть очень разными в соответствии с уровнем Провиденциальных сил. Никто там глаза не выкалывает и гаввах не выдавливает. Так ведь и у нас в мире принуждение принуждению рознь. Наиболее мягкие формы (тюрьма, а не плаха, педагогика, а не муштра) сможет обеспечить только наиболее этичный правитель. Вот о об этом и пишет Андреев.

Позиция Максима может быть сформулирована следующим образом: чем выше уровень бытия, тем меньше там принуждения. Эта позиция как раз и оспаривается здесь [...]. В восходящих мирах принуждения нет в принципе. Никакого. По отношению к кому бы то ни было. Разность уровней сознания, разность совершенства — есть. А отсутствие принуждения — это не стадиальное состояние, а сущностное.

 


 

Андрей:

[…]

Здравствуй Федор!

Итак, Ярослав подтвердил явно, а Максим вроде не возражает.

Предлагаю зафиксировать:

а) в светлых мирах власти нет как таковой;
б) в нижних мирах принцип власти порожден эйцехоре действующих лиц.

Добавим еще пункт, с которым, по-моему, согласны все участники дискуссии:

в) тот или иной акт власти в несовершенных обстоятельствах Энрофа может оказаться наименьшим из зол.

Иерократия, как любая «кратия», — зло, но она может быть оправдана если с ее помощью ставится заслон злу еще худшему. Таким образом, дискуссия о власти Верховных Наставников сводится к выяснению наименьшее это зло или нет.

Как альтернативу иерократии Розы Мира мы рассматриваем развитие существующих демократий и гражданского общества, в качестве образца последних можно взять скандинавские страны.

Что же лучше?

Речь идет об эпохе, когда, как пишет Андреев, Роза Мира сможет победить на демократических выборах и провести референдум о власти Наставников, т. е. демократическим способом перейти от демократического устройства к иерократии.

Максим вслед за Даниилом Андреевым прав, полагая, что пресловутый «рычаг», крепко сжатый светлыми силами (иерократия РМ), эффективней, чем тот же рычаг, распределенный между разными слоями общества (демократия). Ряд полезных реформ можно будет осуществить в сжатые сроки, не заморачиваясь долгими и зачастую тщетными переговорами: остановить глобальное потепление, уничтожить ядерное оружие, распространить шведскую социальную модель на общечеловеческий уровень и т. п.

Максим прав… в краткосрочной перспективе.

Насчет перспективы долгосрочной. Выше мы выяснили, что власть — это демонический принцип. [...] Большинство смертных имеет представление о подковерной борьбе, интригах, корысти, цинизме, конформизме и пр., которые вновь и вновь выталкивают наверх подлинных мастеров вышеперечисленных искусств.

В предполагаемую эпоху Розы Мира, если для прохождения во власть потребуются черты человека облагороженного образа, тысячи и тысячи карьеристов примут нужный облик и сан, чтобы пробраться наверх. Никто не будет ждать Антихриста, эти процессы начнутся с момента прихода Розы Мира к власти. Карьеристы будут иметь преимущество просто потому, что они играют не по правилам. Их доля во властных структурах будет расти неуклонно.

Демократические страны потому и изобрели выборы, разделение властей, контроль над властью со стороны гражданского общества, чтобы худо-бедно бороться с подобным накоплением пены. Нетрудно предвидеть, что власть Верховных Наставников, более эффективная в сравнении с Демократией на начальном этапе, в очень скором времени закиснет и превратится в такое болото, что нынешний Ватикан, иранские муллы и даже КПСС будут казаться собором Святых (поскольку всемирная безальтернативная власть — самый сильный магнит для карьеристов, какой только можно представить). Антихрист легко станет номером два, а затем первым в этой системе по той простой причине, что она идеально заточена под него. Более того, даже нет нужды во внешнем приходе Антихриста, и Гагтунгр сможет сэкономить силы на обучении. Система естественным образом будет отбирать лучших кандидатов на эту роль из своих недр.

И, учитывая вышесказанное, еще вот такой момент. Допустим, не в столь далеком будущем приходит Великий Праведник, возглавляет партию «Розы Мира», и побеждает на выборах. Все чудесно, все довольны. Но в тот момент, когда он начнет проталкивать референдум, отменяющий выборы и вышеперечисленные формы гражданского контроля, можно будет с уверенностью сказать: «Братушки, Антихрист!»

Не энный в ряду прочих Верховный Наставник будет Антихристом, а самый первый из них, кто станет продвигать идею замены демократии менее совершенной формой власти (т. е. предлагая краткосрочный эффект «светлого единовластия», невзирая на зловещую системную угрозу, которую представляет всемирная, фактически несменяемая власть для человечества).

 


 

Федор Синельников:

А. в) тот или иной акт власти в несовершенных обстоятельствах Энрофа может оказаться наименьшим из зол.

Тот или иной акт, содержащий в себе элемент внешнего принуждения, в несовершенных обстоятельствах Энрофа может быть направлен на минимизацию зла.

Однако. Это не гарантирует то, что это намерение будет осуществлено. Кроме того, многое зависит от того, что понимается под «злом». Тем более если речь идет об определении того, что такое зло для всего населения планеты.

А. Иерократия, как любая «кратия», — зло, но она может быть оправдана, если с ее помощью ставится заслон злу еще худшему.

Если под «кратией» понимать принцип взаимоотношений, то «кратия» — это, безусловно, зло. Соответственно, она не может быть оправдана никак. Если же под «кратией» понимать ту или иную систему социально-политических отношений, существовавших или существующих в историческом слое, то ни одна из этих систем не может быть определена как зло.

Отдельно о выборе «меньшего из зол». Ахтырский писал уже, что при выборе того или иного зла происходит актуализация потенций, скрытых в нем, — гном превращается в великана. Поэтому, полагаю, выбирать нужно не меньшее из зол, а стремиться к минимизации зла, как подсказывает каждому его совесть.

Почему важно, какие слова мы используем? Потому что слово не только выражает говорящего, но и само влияет на него.

В остальном в основном согласен с Андреем.

 


 

Ярослав Таран:

Ну давайте на сто первый круг…

[...] В ходе этой дискуссии я пытался донести, кроме всего прочего, одну простую мысль: проецировать социальные идеи Андреева на нынешний социум — это даже не карикатура, это полный отрыв от реальности. Рассуждать сейчас о политическом устройстве РМ — то же, что рассуждать о полетах на Марс в X веке и во всех деталях пытаться подсчитать количество лошадей, которое потребуется для этого неблизкого пути, а также запас овса. И тут встает очень большая проблема: запас овса, который нужен, превышает силы лошадей, чтобы его сдвинуть с места. А чем больше лошадей, тем больше надо овса брать с собой. Трудная задача! Утопия практически…

Не иерократия, не демократия, а принципиально новое! Говорить об этом новом сейчас можно только на поэтическом, символическом уровне, как и сделал Андреев. Вдаваться в детали — значит не понимать смысла тех подготовительных процессов, которые должны пройти в мире перед тем, как станет вопрос о политическом обустройстве единого человечества. Не исключено, что эти процессы будут носить катастрофический характер. Во всяком случае, сейчас любая политическая схема для единого человечества будет карикатурой на РМ, как Сталин — карикатура на антихриста.

В ту эпоху, после того как пройдет целый ряд процессов — метаисторических, исторических, культурных, религиозных, экономических, экологических, психологических — изменится все, от нынешней буржуазной демократии мало что останется, вес религий (церквей) в обществе вырастет неизмеримо, вес политики, наоборот, уменьшится, изменится сам социум, что очень важно, изменится его бессознательное, а значит, реакции на очень многие вещи: что кажется важным сейчас, будет казаться мелочью тогда, и наоборот.

О верховном наставнике (имя, конечно, другое будет) может зайти речь только после совершившегося объединения религий после ряда Верховных Соборов их представителей. Только сами религии будут уже иными, а общество, пройдя через исторические коллизии XXI века (не менее, если не более трагические, чем XX), будет, мягко говоря, не тем, что сейчас.

[…] Стадия, когда можно говорить в деталях о «верховном наставнике» и Верховном Соборе, еще очень и очень далека. Пока не состоялось объединения христианских конфессий и их активного диалога с другими мировыми религиями, пока не создано что-то типа ООН для религиозных организаций, говорить о механизмах взаимодействия этих (еще не существующих) инстанций с государствами — по меньшей мере беспредметно. Для того чтобы религиозные конфессии смогли начать деятельный диалог, должно много процессов пройти в человечестве, которые изменят и сами религии изнутри. О РМ сейчас можно и нужно говорить только как о протекающем Процессе Диалога (опрозрачнивания границ и взаимопроникновения сфер) [...]. Надо говорить о том, что уже происходит и в чем мы можем принимать самое активное участие, а не гадать о тех стадиях, до которых, может быть, и наши внуки не доживут. Всему свое время. Мы все равно со своей колокольни тем поколениям посоветовать, как им политически выстраивать свое общество, не можем — маниловщина это…

 


 

Федор Синельников:

Я. Т. Рассуждать сейчас о политическом устройстве РМ — то же, что рассуждать о полетах на Марс в X веке.

Инициатива рассуждений принадлежит не нам, а Андрееву.

Я. Т. Не иерократия, не демократия, а принципиально новое! Говорить об этом новом сейчас можно только на поэтическом, символическом уровне, как и сделал Андреев

Это не так. Верховный Наставник и «этическая инстанция» — это не символы. А вот рычаг тоталитарных диктатур XX века, который должен быть взят в руки и крепко сжат, — это действительно красивый поэтический символ.

Я. Т. Не на лошадях там будут ездить, и неразрешимый вопрос «что делать с овсом?» отпадет и станет тем, чем он является, — глупостью.

Как раз аналогом призывов к заготовке овса являются рассуждения о необходимости Собора (если это не очередной символ) и Верховного Наставника.

Я. Т. Скорее всего, крах нынешнего социального устройства (назовем его условно «рыночной демократией») произойдет по катастрофическому сценарию (я не вижу пока иных вариантов). Людям придется пережить социальные катаклизмы не менее трагические, чем в XX веке […] Не исключаю, что мы (или наши дети) станут свидетелями деятельности «третьего кандидата в антихристы» — его попытки объединить человечество на бездуховной основе. Как два предыдущих кандидата, он вряд ли осуществит свои планы и кончит плохо, но, как и предшественники, гаввахом хозяина обеспечит сполна.

Все это, конечно, много содержательней и конкретней, чем рассуждения в X веке о необходимости овса для полетов на Марс. На чем основаны эти апокалиптические прогнозы? Если опять на чувстве сердца, вопросов больше нет.

Даниил Андреев, «Роза Мира»: «В почву, взрытую железными зубьями исторических катастроф, падают семена метаисторического откровения».

Я. Т. Почва («перегной»), что готовится для сева новых зерен Духа сейчас, будет вспахана железными зубьями истории.

В то время как наши духоносные корабли бороздят метакосмическое пространство…

 


 

Ярослав Таран:

Ф. С. Инициатива рассуждений принадлежит не нам, а Андрееву.

Андрееву принадлежит только самый общий идейный вектор, который распадается на несколько возможных сценариев. Чуть подробнее он описал только один из самых благоприятных. И один — в «Железной Мистерии» (этот, похоже, удалось избежать). Нынешний — у него описан лишь одним абзацем.

Ф. С. Это не так. Верховный Наставник и «этическая инстанция» — это не символы. А вот рычаг тоталитарных диктатур XX века, который должен быть взят в руки и крепко сжат, — это действительно красивый поэтический символ.

Ты сам-то понимаешь (мне просто интересно уже), что твое цепляние к этой цитате и к этому «рычагу» является выворачиванием мысли Андреева наизнанку? Мне правда интересно, насколько осознанно ты это делаешь (у Шпака — магнитофон, у Эпштейна — медальон, у Андреева — «рычаг»… В общем, меня терзают смутные сомнения. Развеешь?)

Ф. С. Как раз аналогом призывов к заготовке овса являются рассуждения о необходимости Собора (если это не очередной символ) и Верховного Наставника.

Это очередной символ, как и все в этом мире. А принимающие символы за последнюю реальность, а подлинную реальность за символы как раз и являются самыми утопичными утопистами из всех, сколько бы они себя ни называли «трезвыми реалистами» и «объективными аналитиками» и сколько бы корыт иронии ни выливали на «чувство сердца», «целостное восприятие», сколько бы кавычек на слово «дух» ни вешали — кавычки вешаются бумерангом только на их глаза, выдавая фантомы за реальность, а шулерство с цитатами за объективный анализ текста.

Ф. С. Все это, конечно, много содержательней и конкретней, чем рассуждения в X веке о необходимости овса для полетов на Марс. На чем основаны эти апокалиптические прогнозы? Если опять на чувстве сердца, вопросов больше нет.

А на чем вообще могут быть основаны апокалиптические прогнозы, кроме презираемого тобой «чувства сердца»? На чем основывался 17-летний Лермонтов, когда писал свое «Предсказание»? И вот незадача — его «чувство сердца» оказалось более зорким и мудрым, чем все современники-аналитики, вместе взятые.

Но в моем случае не только «чувство сердца», а трезвый анализ тоже, в том числе экономический: нынешняя модель является финансовой пирамидой, и судьба ее будет, как у любой финансовой пирамиды, только масштабы краха планетарные — со всеми последствиями. А также мои «апокалиптические прогнозы» основаны на тех данных, что люди получают от стихиалей — мы уже подошли к пределу терпения Природы, за болевым порогом которого начнется ответная «борьба с человеком» за выживание биосферы в целом. И в этой войне с Природой и Планетой у человека нет ни малейшего шанса выиграть.

Ф. С. В то время как наши духоносные корабли бороздят метакосмическое пространство…

Удивительно, что с такой разъедающей иронией ко всему, что выходит за пределы рассудочного анализа, ты умудрился вдохновиться в свое время Андреевым (хотя не простил ему этого своего «духоносного» вдохновения, видимо, до конца)…

Мы тут все готовимся, как школьники, для чего-то в будущем…

Я вот все думал, что это за учение «левой руки», которое будет создано внутри РМ крайне-левыми высокоинтеллектуальными умами… Что-то начинаю понимать….

 


 

Федор Синельников:

Я. Т. Я вот все думал, что это за учение «левой руки», которое будет создано внутри РМ крайне-левыми высокоинтеллектуальными умами… Что-то начинаю понимать…

No comments.

Я. Т. На чем основывался 17-летний Лермонтов, когда писал свое «Предсказание»? И вот незадача — его «чувство сердца» оказалось более зорким и мудрым, чем все современники-аналитики, вместе взятые.

Но в моем случае не только «чувство сердца», а трезвый анализ тоже, в том числе экономический.

Я себя над Лермонтовым чищу…

 


 

Андрей:

Ф. С. Поэтому, полагаю, выбирать нужно не меньшее из зол, а стремиться к минимизации зла — как подсказывает каждому его совесть.

Почему важно, какие слова мы используем? Потому что слово не только выражает говорящего, но и само влияет на него.

Хотя это эквивалентные фразы по смыслу, но, согласен, «минимизация зла» лучше подчеркивает намерение.

Я. Т. Рассуждать сейчас о политическом устройстве РМ — то же, что рассуждать о полетах на Марс в X веке и во всех деталях пытаться подсчитать количество лошадей, которое потребуется для этого неблизкого пути, а также запас овса. И тут встает очень большая проблема: запас овса, который нужен, превышает силы лошадей, чтобы его сдвинуть с места. А чем больше лошадей, тем больше надо овса брать с собой. Трудная задача! Утопия практически…

Остроумно.

Поверь, Ярослав, я прекрасно понимаю твою мысль. И без проблем счел бы твой аргумент (о качественно другом, лучшем уровне общества в эпоху РМ, который мы даже не можем представить) убедительным, если бы не одно «но».

Андреев черным по белому описывает, как это «облагороженное» общество будущего станет жертвой Антихриста.

Он описывает ситуацию, когда лошади со всем их грузом овса по пути к Марсу залезли на самую высокую Земную гору, а дальше полетели вниз. И хруст их костей был великий.

Общество с его тлеющими пороками и уязвимое перед методами Антихриста, описанными в РМ, — мне не кажется труднопредставимым. Отнюдь.

Давайте еще раз проговорим разницу в сценарии Андреева и позиции Мити и Федора.

Андреев и Вы с Максимом признаете, что общество РМ уязвимо, но считаете что Золотой век будет достаточно длинным, и отказ от Демократии окупится с лихвой.

Митя и Федор указывают на опасность того, что Золотой век может оказаться не таким уж и длинным, а, может, его и вообще не будет.

На то, что Золотой век может оказаться краткосрочным, вам с Максимом возразить нечего. Для вас это вопрос веры.

Выше я описал механизм загрязнения власти РМ карьеристами «облагороженного образа». Вы не можете возразить, что так не случится, поскольку в соответствии с РМ именно этим все и закончится.

Вопрос, таким образом, в сроках. До момента начала серьезных проблем может пройти всего 20—40 лет. Внедрение карьеристов во власть подобно цепной реакции — они будут тянуть друг друга, в то время как честные розамиристы будут оценивать «человекооблагороженность», которая симулируется, и чем убедительней симулянт, тем он опасней. Пока идет процесс накопления карьеристов во власти, зададим вопрос: какой ценой мы заплатили за столь краткосрочный Золотой век? Полным устранением всех сдержек и противовесов на пути к неограниченной власти Антихриста!

Стоит вспомнить хороший пост Дмитрия ближе к началу этой ветки. Андреев не был политологом, он не был юристом, он не прожил и дня в гражданском обществе. Его дилемма была «злой царь — добрый царь». Демократия отметалась им как неэффективный инструмент.

Если бы Андреев прочувствовал механизм деградации неограниченной власти, уверен, соответствующие главы РМ были бы им переписаны в пожарном порядке.

 


 

Ярослав Таран:

А. Андреев черным по белому описывает, как это «облагороженное» общество будущего станет жертвой Антихриста.

Антихрист — это анти-Христос. Отвергнув Христа, человечество породило Антихриста — свою историческую Голгофу, трагический переход к Воскресению (второму эону) — 2000 лет назад. Об этом кто только ни писал начиная с Иоанна Богослова. Федор же приписывает Антихриста исключительно порождению РМ. Это подмена. Без РМ Антихрист все равно придет, только быстрее и на более длительный срок. И последствия этой исторической Голгофы станут для миллионов и миллионов душ неизмеримо тяжелее.

При въезде Христа в Иерусалим на ослике звучала Осанна. Вот эта Осанна — принятие людьми Христа — и отразится мистериально в истории как РМ. А потом те же, кто кричал «Осанна!», кричали «Распни Его!» — это и есть предательство РМ и явление антихриста. Вся человеческая история мистериально отражена в земной жизни Спасителя, ибо Он наш Логос, воплотивший в Себе соборное человечество, — как Идеал, как Цель. И нам просто деваться некуда — мы повторяем Его Путь как отражение нашей свободы, сделавшей свой Выбор (свобода начинается после сделанного выбора, а не перед ним — перед ним еще не свобода, а сомнение). Выбор Пути сделан тогда и его ничто не изменит, потому что свобода — это ответственность за свой выбор. Если бы мы сделали другой выбор, то прошли бы вслед за Христом, мистериально повторяя Его путь, во второй эон по-другому, легче и быстрее. Но надо радоваться, что была «Осанна» (РМ), что наше «нет» Богу не было таким тяжелым, как у титанов или селенитов.

А. Андреев (и вы с Максимом) признаете, что общество РМ уязвимо, но считаете что Золотой век будет достаточно длинным, и отказ от Демократии окупится с лихвой

Где Андреев пишет об отказе от демократии? И где об этом пишем мы с Максимом? Не надо Андрееву и вслед за ним нам приписывать эту идею. Не об отказе от демократических институтов идет речь, а об их совершенствовании — о принятии обществом необходимости в этическом контроле над (над — а не внутри!) государством. Само же государство будет исполнять свои функции при помощи демократических институтов, которые никто отменять не собирается. Только эта демократия будет действительная демократия, а не ширма, прикрывающая подлинную власть — власть денег и власть уицраоров, как сейчас.

Каким образом этот этический контроль над государством, по моему мнению, будет осуществляться, я в этой ветке писал не один раз. Если и говорить о власти Верховного Собора (или «верховного наставника»), то это власть авторитета, власть церкви (церквей), отделенной от государства и никакими внешними инструментами принуждения не располагающей (они ей просто без надобности). Максимум — право вето. Но слово этого Собора будет решающим при выборах того или иного руководителя демократического государства, той или иной партии. Решающим потому, что вес Церкви в сердцах людей будет совсем иным, чем сейчас. А вот чтобы это стало реальностью, и должны пройти очень мощные подготовительные процессы (они уже начались): духовные, метаисторические, культурные, экологические, экономические, психологические и т. д. и т. п. Не только религии должны внутренне преобразиться, но и культуры и весь социум в целом. Должен состояться диалог не только религий между собой (в нынешней форме религии на такой диалог не способны), но в первую очередь взаимопроникновение и взаимопреображение религии и светской культуры и науки внутри национальных и конфессиональных феноменов.

Должна в корне измениться экономическая модель общества. Нынешняя не способна не только служить чему-то более одухотворенному, чем удовлетворение низших инстинктов и самого примитивного эгоизма, но и не способна к развитию уже (мировая финансовая пирамида близится к своему насыщению и закономерному краху, как любая фин-пирамида).

Также должно в корне измениться отношение человека к Природе. Это не только вопрос выживания человечества, но вопрос выживания биосферы в целом. Должен состояться диалог человека и Природы.

Вот только после завершения этой подготовительной фазы может встать вопрос об этической инстанции над объединенным государством (или союзом государств, что лучше, мне кажется). И вполне естественно, что такую инстанцию выдвинут религиозные и культурные объединения, которым никакая светская власть не нужна — она вообще не нужна, если есть та власть, с которой говорил Христос.

А. На то, что Золотой век может оказаться краткосрочным, вам с Максимом возразить нечего.

Во-первых, если последовательно развивать нынешнее состояние общества и объединять человечество на основе «рыночной идеологии» (которая только прикрывается рассуждениями о «свободе и демократии») никакого Золотого века вообще не будет. А будет экономический и духовный коллапс, вырождение и плюс ко всему экологическая катастрофа. Неслучайно уже сейчас изнанкой брошены на стол те козыри, что приберегались для антихриста, — разгул сексуальной стихии и отрыв светлых стихиалей от Энрофа. Мне кажется, что перед тем, как появятся реальные предпосылки для РМ, нам предстоит пройти через этап «третьего кандидата»… У меня есть на сей счет очень веские подозрения. Но, может, и проскочим, как проскочили Третью мировую, удлинив сроки и погрузившись в духовную апатию на десятилетия (или благодаря этой апатии даже).

Хочется обсуждать более близкое будущее, на которое мы можем повлиять, а не дальнюю перспективу и умозрительные спекуляции о связи РМ и антихриста. Не те сейчас угрозы маячат на горизонте. Две самых актуальных угрозы сейчас — даже не терроризм (это всего лишь пугало, нужное для усиления «третьего кандидата», лишь ужас, победив который он сможет въехать на «белом коне» под маской освободителя), а «дуггуризация» человечества и возможность перейти через тот порог терпения, за которым Природа начнет войну с человеком, чтобы спасти себя. Вот что сейчас самое страшное, а не какой-то якобы «тоталитаризм РМ», подготавливающий приход антихриста. Антихрист с огромным удовольствием явится в сегодняшнем человечестве, стоит этому человечеству объединиться на бездуховной секулярной основе (и никакие фиговые листки демократических процедур не спасут, уповать на эти процедуры — детская наивность, плевать он хотел на все эти светские процедуры, ему важен духовный климат и внутренняя способность человека к сопротивлению его чарам, а это в нынешнем обществе ниже плинтуса).

 


 

Федор Синельников:

[...]

Я. Т. И нам просто деваться некуда — мы повторяем Его Путь как отражение нашей свободы, сделавшей свой Выбор (свобода начинается после сделанного выбора, а не перед ним — перед ним еще не свобода, а сомнение).

Первое. Человечество  не Иисус. Второе. Иисус институциональный контроль над правлением Ирода Антипы не устанавливал и правом вето в синедрионе не пользовался.

Я. Т. И где об этом пишем мы с Максимом?

Максим вполне честно высказался по этому поводу: «Демократия — гулящая девка»; «Всю полноту власти — в руки Верховного Наставника». Нужно только внимательно читать публикуемые посты.

Я. Т. Где Андреев пишет об отказе от демократии?

Видимо, то, что уважаемый оппонент понимает под демократией, не имеет никакого отношения к тому, что под ней понимают все остальные участники дискуссии, включая Максима. И никакого отношения к тому, что написано про демократию в учебниках для первокурсников.

Именно поэтому уважаемый оппонент полагает, что обладание Верховным Собором или Верховным Наставником правом вето в вопросах культуры (т. е. СМИ, образования, интернета и пр.) не является выражением высшей институциональной власти.

Я. Т. Антихрист с огромным удовольствием явится в сегодняшнем человечестве, стоит этому человечеству объединиться на бездуховной секулярной основе (и никакие фиговые листки демократических процедур не спасут, уповать на эти процедуры — детская наивность, плевать он хотел на все эти светские процедуры, ему важен духовный климат и внутренняя способность человека к сопротивлению его чарам, а это в нынешнем обществе ниже плинтуса).

Но почему-то не является, хотя уже мог (об этом уже говорилось: согласно Андрееву, второй раз «заблокировать» вручение ему темных даров невозможно; так что… в любой момент). Наверное, он ждет более подходящей духовной основы. Которая, как следует из «Розы Мира», возникнет в эпоху расцвета и могущества «этической инстанции».

 


 

Ярослав Таран:

[...]

Ф. С. Первое. Человечество не Иисус. Второе. Иисус институциональный контроль над правлением Ирода Антипы не устанавливал и правом вето в синедрионе не пользовался.

Первое. И русский народ — не Навна. Ты в принципе не понимаешь, что такое соборность?

Второе. Я уже об этом писал не один раз. Задача Христа колоссальна — изменить сами законы мира сего, просветлить эйцехоре, преобразить человечество в Богочеловечество. Для этого занимать какое-то кресло — просто смешно — несопоставимые масштабы. Задача «верховного наставника» тоже огромная — совместить доселе несовместимые дары — родомысла, гения и святого. Но по сравнению с Христом эта задача неизмеримо скромнее. Вопрос: родомыслы не нужны вообще? Любой родомысл — от дьявола? Следуя твоей логике, так получается.

Ф. С. Максим вполне честно высказался по этому поводу: «Демократия — гулящая девка»; «Всю полноту власти — в руки Верховного Наставника». Нужно только внимательно читать публикуемые посты.

Во-первых, я не Максим. А во-вторых, насколько я помню, Максим писал: «секулярная демократия, как гулящая девка». Есть разница? В-третьих, то, что называют демократией сейчас, никакой демократией по сути не является, а есть самый натуральный и циничный денежный тоталитаризм. Если ты этого не видишь, не значит, что это не так. Кто-то и сталинский СССР воспринимал самой свободной и демократичной страной в мире. В-четвертых, насколько я помню, Максим писал, что механизмы власти ВН обсуждать не дело нашего поколения, тут нужно конституцию писать. Я же свое видение этой «полноты власти» уже изложил не один раз. И в-пятых, если ты хочешь, чтобы люди «внимательно читали публикуемые тексты», то сделай ветку читабельной, отдели самое главное, не нарушая цельности. Это непросто, но это твоя прямая обязанность как редактора. Иначе будет чат, а чат никто не читает внимательно по определению.

Ф. С. Видимо, то, что уважаемый оппонент понимает под демократией, не имеет никакого отношения к тому, что под ней понимают все остальные участники дискуссии, включая Максима. И никакого отношения к тому, что написано про демократию в учебниках для первокурсников.

Ну тут я ведь могу отзеркалить теми же словами. И что это даст? Так где Андреев писал об отказе от демократии? Ты так и не ответил. Где он писал, а не где ты хочешь, чтоб он так писал.

Ф. С. Именно поэтому уважаемый оппонент полагает, что обладание Верховным Собором или Верховным Наставником правом вето в вопросах культуры (т. е. СМИ, образования, интернета и пр.) не является выражением высшей институциональной власти.

Во-первых, я ни разу не написал о праве вето в вопросах культуры. Я лишь предположил, что право вето может быть (а может и не быть) на те государственные решения, что противоречат общепринятому этическому минимуму. Что же касается запретов в области образования, то ни в одной почитаемой тобой демократической стране в школе порнографию не преподают и героин в буфете не продают. Это же запрет, право вето, караул!

Ф. С. Но почему-то не является, хотя уже мог…

Я. Т. Антихрист с огромным удовольствием явится в сегодняшнем человечестве, стоит этому человечеству объединиться на бездуховной секулярной основе.

И тебе советую читать чуть внимательнее. Ты как редактор вынужден это делать — читать внимательно. Не может он явиться, пока человечество раздроблено на отдельные государства. А кандидат может и вроде бы собирается… Вот он-то как раз и покажет вам, что такое лживая «свобода и демократия» — в своем расцвете. После него такое же отвращение будет к подменам демократии, какое сейчас есть к подменам коммунизма.

 


 

Федор Синельников:

[...]

Максиму уже были заданы вопросы по логике текста. Прошу теперь уважаемого Ярослава дать ясные и четкие ответы по пунктам.

1. Андреев пишет, что каждое усилие провиденциальных сил в этом эоне вызывает ответную активизацию сил демонических. Что делает и чем питается Планетарный демон в период «Золотого века»? В какой сфере человеческого существования будет находить проявление его активность и активность Лунной демоницы? Если Планетарному демону удавалось обрывать светлые миссии в прошлом, в том числе и миссию вочеловечившегося Планетарного Логоса, если ему удавалось искажать становление великих религий, почему вдруг он не препятствует приходу Розы Мира к универсальной власти?

2. С какими чувствами будут строить Розу Мира люди, твердо знающие, что Антихрист, который все равно явится и установит жесточайшую тиранию, придет к власти над человечеством внутри самой Розы Мира (см. ниже п. 6)?

3. Прекрасная эпоха Розы Мира наступит в связи с грандиозной трансформацией человеческого сознания. Новый дух новой эпохи сделает возможным все те грандиозные преобразования, которые описывает Андреев. И эйцехоре при этом не станет непреодолимым препятствием. Ни сохраняющаяся в массах человечества жажда власти не помешает, ни жажда низких наслаждений. А за годы своего господства Роза Мира охватит своим просветляющим творчеством все человечество, воспитает бесчисленные массы людей облагороженного образа. То есть по мере расширения активности и могущества Розы Мира должна возрастать и сознательность человечества. Почему же, по каким причинам в условиях блаженного Золотого века в какой-то момент вдруг «скука и жажда темных страстей охватит половину человечества» (РМ, 569)?

4. Почему техническая интеллигенция (страта, открывающая дорогу Антихристу) сначала не оказывает никакого противодействия Розе Мира, а после того как эта «этическая инстанция» подготовит многомиллионные просветленные кадры, в том числе и этой самой технической интеллигенции, она вдруг выступит против Розы Мира (РМ, 565)? Если даже Андрееву в середине XX века было ясно, с какими трудностями придется столкнуться Розе Мира в этой сфере, почему она не услышит его предупреждения?

5. Андреев объясняет, что негативным фактором в период существования Розы Мира является эгрегор Розы Мира (РМ, 569). При этом местом его существования назван Фораун — слой конфессиональных эгрегоров (РМ, 144). Значит, Роза Мира — прежде всего конфессия и ее власть — это именно иерократия?

Итак, почему именно эгрегор Розы Мира становится одной из тех сил, благодаря которой оказывается захват власти Антихристом над Розой Мира и всем человечеством? Ведь Роза Мира — чистейшая из всех религий, когда либо бывших, соответственно, ее эгрегор должен быть предельно слабым и инертным. «Углубленная мистическая сознательность ее руководства воспрепятствует разбуханию этого эгрегора в плотный клуб, заслоняющий Аримойю» (РМ, 569). И Розой Мира руководит череда родомыслов-праведников, а не развратных пап эпохи Ренессанса или агрессивных «праведных» и омейядских халифов. Почему же вдруг оказывается естественно, «что даже в среде Верховного Собора найдутся отдельные люди, которые не устоят против искушений князя тьмы, а на нижних ступенях посвящения такие люди обнаружатся в значительном числе» (РМ, 569)? Но почему же эгрегоры других конфессий — как бы они ни были затемнены и демонизированы — не открывали и не откроют Антихристу дорогу в Энроф? Эгрегоры гораздо более плотные и воинственные, чем эгрегор Розы Мира.

6. Каким образом Антихрист принимает духовный сан и оказывается «как бы вторым лицом» в человечестве, а единственным препятствием для его прихода к власти будет только правящий Верховный Наставник (РМ, 571)? Почему мистически одаренные родомыслы-праведники и члены Собора, безусловно, знакомые с текстом Андреева (который даже называет номер понтификата, в период которого появится Антихрист — седьмой или восьмой; РМ, 566), не смогут увидеть в своей среде человека, матерью которого была Лилит, зачинающая Антихриста от семени самого Гагтунгра (РМ, 571)? Причем явление Лилит не будет тайной: «Явные нарушения законов природы, сверхъестественные связи с грозными существами иных миров, колдовские сказания и легенды окружат ее кратковременную жизнь» (РМ, 571).

7. Почему вообще именно в эпоху расцвета Розы Мира — а не в какую либо другую — станет возможно воплощение в Энрофе Лилит и Антихриста? Сопротивление Провиденциальных сил не позволило Планетарному демону сделать из Сталина «…темного универсального гения. Но дважды предотвратить вкладывания в это существо даров темной гениальности невозможно: теперь Урпарп уже знает, как оградить свое чадо от этих враждебных ему трансфизических операций» (РМ, 570). Из логики текста следует, что Антихрист со всеми дарами темной гениальности может воплотиться в любой момент. Почему же он воплощается не до Розы Мира, тем самым лишая человечество «Золотого века», а только после ее прекрасных преобразований нашего мира?

8. Андреев говорит о необходимости тотальной власти Розы Мира над человечеством с целью его просветления. Почему Роза Мира не использует эту власть против зарождающейся «религии левой руки», против «крайне левых кругов» (РМ, 569), а затем и против Антихриста? Почему она, располагая универсальной властью, не защитит человечество от очевидной для нее катастрофы? Почему именно тогда, когда она может и должна, по вашей логике, применить власть, она этого не делает? Почему она вообще, зная о всех мрачных перспективах, которыми чревато расширение свободы, эту самую свободу расширяет? Ведь отказ от этого расширения может предотвратить и появление «религии левой руки», и активизацию «крайне левых кругов».

9. Антихрист на пути к власти описывается как «превосходящий гениальностью всех гениев человечества без сравнения» (РМ, 571). Он демонстрирует показную доброту к людям (РМ, 571). Если человечество и Роза Мира так легко может ошибиться, что позволит этому существу стать «вторым человеком» в человечестве, на чем вообще основана вера в то, что человечество не примет Антихриста за родомысла-праведника значительно раньше?

Я. Т. Первое. И русский народ не Навна. Ты в принципе не понимаешь, что такое соборность?

Прошу обратить внимание. До этого у уважаемого оппонента речь шла о том, что человечество повторяет путь Иисуса. При чем тут теперь русский народ и Навна?

Я. Т. Задача Христа колоссальна — изменить сами законы мира сего, просветлить эйцехоре, преобразить человечество в Богочеловечество. Для этого занимать какое-то кресло — просто смешно — несопоставимые масштабы. Задача «верховного наставника» тоже огромная — совместить доселе несовместимые дары — родомысла, гения и святого. Но по сравнению с Христом эта задача неизмеримо скромнее.

В «Железной Мистерии» Верховный Наставник осуществляет то, чего не достиг Иисус, — он преображается на глазах всего человечества. Изучайте матчасть. «Тот, кто был в преемственном ряду Верховных Наставников первым, покидает сферу видимой телесности навсегда» (Собр. соч. Т. 2. С. 302). И в основном тексте «Железной Мистерии» это событие открывает путь к преображению всего Энрофа — без «антихриста». Читайте финал «Железной Мистерии». В Послесловии к этому произведению Андреев говорит о таком развитии событий следующим образом: «И, ликующий о всемирности просветленья, / От знамений, уж озаряющих небосклон, / Из возможностей всенародного становленья/ Стих мистерии только ЭТОЙ заворожен». При этом Андреев говорит и о другой возможности развития событий — о приходе «антихриста» (С. 310): «Но все сумрачней, все отчетливее другая…» (там же). То есть у Андреева (как автора «Железной Мистерии») была надежда, выраженная поэтически, что первый Верховный Наставник Розы Мира придаст импульс процессу преображения Энрофа, и это позволит избежать прихода Антихриста.

Я. Т. «секулярная демократия, как гулящая девка» (есть разница?).

Не секулярной «демократией» является Исламская Республика Иран.

Я. Т. Так где Андреев писал об отказе от демократии?

Первая и Двенадцатая книга описывают механизмы власти «этической инстанции». То, как это представлено у Андреева, несовместимо с секулярной демократией. Если некая структура власти, надстоящая над всеми остальными, сакрализована, то уже ни о какой демократии речи идти не может. Называйте этот режим как хотите, но только не демократией.

Я. Т. Что же касается запретов в области образования, то ни в одной почитаемой тобой демократической стране в школе порнографию не преподают и героин в буфете не продают. Это же запрет, право вето, караул!

В демократических странах эти решения принимает демократически избранное правительство, а не «этическая инстанция», надстоящая над государством и обществом. Уже об этом говорилось.

Я. Т. Не может он явиться, пока человечество раздроблено на отдельные государства.

Но у Андреева его приход вызывает отпадение половины стран от возглавленной им системы. И ему приходится подчинять их заново. Так какая разница, какую проблему он решает — первичное объединение человечества, или восстановление этого объединения? Это первое.

Второе. [...] Нужно признать, что именно «этическая инстанция» — наиболее желаемый трамплин для «антихриста». Устанавливая моноцентричную и сакрализованную власть над всем человечеством, она демонтирует институты гражданского общества. Тем самым расчищает ему дорогу к этой власти. Только что Андрей писал:

А. …зададим вопрос: какой ценой мы заплатили за столь краткосрочный Золотой век? Полным устранением всех сдержек и противовесов на пути к неограниченной власти Антихриста!

Теперь еще раз о позиции Ярослава.

Сначала у Ярослава идет мягкая ревизия Андреева: «верховный наставник» — неудачное словосочетание, он или Собор не будут обладать институциональной властью, только «властью слова». При этом Ярославом настойчиво утверждается, что именно это и имел в виду Андреев. Хотя Андреев прямо писал о формализованной структуре и наделении Верховного Наставника полнотой гражданской и духовной власти.

Затем Ярослав начинает говорить, что Собор религий, возможно, будет обладать правом вето. В какой именно области, Ярослав не говорит. При этом Ярослав не воспринимает это право как феномен институциональной сакрализованной власти.

Это вызывает вопросы о том, как же все это совмещается — в будущем и в сознании Ярослава — обладание правом вето с утверждением, что никакой властью, кроме власти слова, Собор обладать не будет. В ответ Ярослав говорит, что рассуждать об этом сейчас — глупо, так же, как в X веке рассуждать о том, сколько нужно овса для полетов на Марс.

Уважаемый Ярослав, вероятно, не замечает, что задаваемые ему вопросы вторичны. Они вызваны как раз его не вполне четкими размышлениями об «этической инстанции», что и является аналогом рассуждений о необходимом количестве овса для полетов в метакосмос.

Если духовный климат на Земле изменится, если возникнут те самые по-настоящему новые личные и общественные отношения, то соответственно изменится и содержание социальной, в том числе и конфессиональной, жизни. Секулярная демократия как форма правления тогда и будет наполнена новым спиритуальным содержанием. Никакой сакрализованной «этической инстанции» просто не будет нужно. Человечество, осуществляющее демократическое самоуправление в условиях этого чаемого Ярославом и Максимом духа новой эпохи, без контроля со стороны Верховного Наставника, Старшего Брата, Отца и Учителя, сможет установить «Золотой век».

Рассуждения о Соборе, обладающем право вето, о Верховном Наставнике и пр. — это «старые меха», в которые пытаются влить вино новой эпохи. Ни меха не уцелеют, ни вино. Вина было бы жалко.

Ложь Маркса заключалась не в идее отчуждения прибавочной стоимости и не в утверждении, что можно построить более гармоничное общество, а в том, что единственным методом его построения является диктатура.

В условиях смягченной — демократической — власти, а тем более в условиях новой «эпохи духа» (если она наступит) идея о необходимости установления сакрализованной «этической инстанции» для осуществления «Золотого века» является прямым аналогом положения Маркса о необходимости диктатуры.

Можно представить себе идеологов новой эпохи, который будут разрабатывать эту идею, о чем уже писал Четырехкрылый. И все ее противники, естественно, будут объявляться «гасителями духа», уготавливающими дорогу Антихристу. Духовный вор громче всех будет кричать «держи вора!»

Легко представить себе великого милостивого человека, гениального творца и ученого, который сможет на глазах у всех переходить из одного материального слоя в другой. перемещаться в пространстве и пр. и пр. И который даже лично не будет бороться за власть, а когда ему ее будут настойчиво предлагать политические сторонники, пришедшие к ней, будет сначала отказываться от нее. Но по просьбам трудящейся гуманитарной интеллигенции, наконец, примет и установит «этическую инстанцию».

Я. Т. Я же свое видение этой «полноты власти» уже изложил ни один раз.

Ф. С. 1. Кем и по какому принципу будет избираться Собор? Какой юридический статус он будет иметь?

2. Если «Собору будет принадлежать только то, что принадлежит религии и культуре», и при этом «он будет иметь право вето», означает ли это, что он будет иметь его в вопросах (а) СМИ, книгоиздания, интернета, теле- и киноиндустрии; (б) образования?

3. Каким формальным образом будут регулироваться отношения между Собором и ветвями светской власти (если таковая будет существовать)?

4. Кто будет являться обладателем верховного политического суверенитета в объединенном человечестве?

5. Прошу указать источники финансирования данного Собора.

Я. Т. Отвечаю на все 5 вопросов — без пафоса и лирических отступлений: Я НЕ ЗНАЮ.

 

Продолжение следует.

 

Общество » скотный двор - 2 » Апрель 3, 2015 23:29:45

 

В русскоязычном пространстве произошел весьма значительный, на мой взгляд, скандал, имеющий в основании «женский вопрос». Этот скандал одним из его участников был удачно назван «Медузагейт». Как и всякое значимое событие, медузагейт может обсуждаться не только в своей буквальности. 

Буквальность же вопроса такова. Может ли издание, позиционирующее себя как западническо-либеральное, называть в редакционных рекламных твитах всех женщин как социальную группу словом «телочки» - и вдогонку вторым твитом обозначить этим словом журналиста-эксперта, возмутившегося первым твитом?

Однако событие оказалось триггером, который запустил обсуждение проблем куда более общего характера. В сети начали обсуждаться причины, обусловившие саму возможность появления таких твитов. В скандале интересно все – и демаркационная линия между конфликтующими сторонами, количество и состав последних, смыслы и концепты, эмоциональный посыл и интонирование.

 

1. Нарушение конвенции

Весьма любопытно, что наиболее адекватный текст о медузагейте был опубликован на националистическом сайте «Спутник & Погром» (автор – Артем Рондарев). К этому обстоятельству я еще вернусь в дальнейшем, а пока повторю своими словами некоторые мысли из этого текста, показавшиеся мне весьма важными.

«Белла Рапопорт, вступая изначально в договорные отношения с порталом «Медуза», ориентировалась на заявленную этим порталом его собственную идеологию — идеологию, скажем так, европейского либерализма — и полагала, что портал будет соблюдать соответствующий этой программе этикет». «…Если ты европейски ориентированный либерал, то ты не сочиняешь расистские и сексистские «приколы» про политкорректность». «…В той системе ценностей, которую коллектив «Медузы» взялся разделять, это слово в официальном контексте запрещено».

В любом сообществе существуют определенные языковые конвенции. Если эти конвенции не соблюдаются участником сообщества, то это ведет либо к трансформации сообщества в некое новое качество, либо к тому, что участник перестает быть членом сообщества (отторгает его сам или отторгается им). Язык университетского преподавателя, к примеру, может быть не принят в сообществе «фанатских» группировок и наоборот, скандирование фанатских кричалок будет неуместно на научной конференции.

Однако можно ли в принципе нарушать такие конвенции? Можно ли читать лекции фанатам и кричать «XYZ – чемпион» в университетской аудитории?

Некоторые конвенции могут быть подкреплены государственным законодательством, а нарушение их – вести к административной или даже уголовной ответственности.  К таким случаям, к примеру, относится угроза физической расправой. Другие же конвенции регулируются сообществами самостоятельно. 

Многое зависит от конкретики ситуации. Возьмем пример с фанатскими речевками на конференции. Если на конференцию пришла группа фанатов и мешает ее проведению, нарушая языковую конвенцию, организаторы конференции могут потребовать нарушителей покинуть аудиторию, а в случае отказа – обратиться к университетской охране или в полицию. Однако если организаторы не препятствуют такому поведению участников конференции или сами ведут себя подобным образом – научное сообщество перестанет рассматривать это мероприятие в качестве научного, конференция потеряет свой статус, произойдет отторжение. Заметим, что само по себе, как таковое, скандирование фанатских речевок на научной конференции не запрещено. Вполне представимы случаи, когда такие речевки звучат на конференциях по социологии, психологии, философии, этнографии, религии, политологии, фольклористике, этнографии, антропологии и т.д. – когда эти речевки являются объектом исследования. Замечу, что сам акт рецитации в данном случае не является правонарушением. Пропеть речевку можно. Правонарушением будет являться отказ подчиниться требованиям администрации покинуть аудиторию – то есть срыв конференции. «Можно ли прыгнуть с небоскреба? – Можно, но только один раз».

И точно так же, как я не буду ездить на псевдоконференции, захваченные футбольными фанатами - так я не буду читать издание, ориентирующееся на либерально-демократические ценности, в официальных редакционных материалах использующее слово «телка» и его производные. Такое слово может быть допустимо в иных контекстах – например, в искусстве. Я не перестану слушать «Аквариум», ознакомившись с текстом композиции «Мочалкин Блюз», или «Гражданскую оборону» после прослушивания «Эй, бабища, блевани».  Но как лексема в новостном прозападном СМИ оно, казалось бы, совершенно неприемлемо, точно так же, как неприемлемо оно как обращение преподавателя к студенту или наоборот. «Медуза» теперь будет мною восприниматься как симуляция, подделка, суррогат, мимикрия. Так почему же такое словоупотребление все же имело место в твите издания «Медуза» - и почему значительная часть людей, традиционно считающихся в России либералами, встали на сторону этого издания, отнесли реакцию Беллы Рапопорт к «эксцессам феминизма», а саму ее подвергли диффамации?

 

2. Российский либерал и женский вопрос

Последнее время вновь получила распространение фраза «российский демократ заканчивается там, где начинается украинский вопрос». После медузагейта приходится признать, что значительная часть российских либералов мужского пола перестают быть либералами, когда речь заходит о женском вопросе и так называемом «феминизме». Да, о своем феминизме заявляла группа Pussy Riot, и эти заявления благосклонно проявлялись «либеральной» российской общественностью. Но месседж Pussy Riot имел множество аспектов – сугубо феминистским был только один из них. Когда же в сексизме было обвинено либеральное СМИ и вопрос сексизма встал перед этой общественностью как таковой, без дополнительных тематических привнесений – реакция части «либеральной общественности» оказалась вполне сексистской. Нарушение конвенции, допущенное «Медузой», не было воспринято многими «либералами» в качестве такового. Антон Носик заявил, что Белла Рапопорт толкает общество к тоталитаризму, а Роман Лейбов ввел в оборот мем «мачофеминизм». Рапопорт, таким образом, оказалась представленной как сторонник цензуры и противник свободы слова, своего рода «титушка» от феминизма, травящая либерализм в России вместе с путинским режимом и его сторонниками. Вердикт этих либералов – женщин вообще и Беллу Рапопорт в частности называть словом «телка» можно. 

Таким образом, как «Медуза» проявила себя в данном скандале как симулятивное, псевдолиберальное издание, так и диффаматоры Беллы Рапопорт обнаружили себя в качестве псевдолибералов – явно или открыто, сознательно или бессознательно отрицающих либеральную повестку дня в том виде, в котором она к настоящему времени существует в странах Запада.

Надо заметить, что подобное саморазоблачение российских псевдолибералов происходит далеко не впервые в современной российской истории. Показательна реакция на «дело Сноудена». В то время, как либеральная западная общественность оказалась возмущена произволом государства и его спецслужб, расширяющих зоны контроля над человеком и обществом, российские псевдолибералы осудили Сноудена как предателя, и поддержали западных сторонников ужесточения контроля, поскольку «западные спецслужбы – это же не КГБ, они плохого делать не будут и осуществляют контроль в интересах самого общества и отдельных его представителей».

Очевидно, что слова «либерализм» и «либерал» в России и на Западе имеют различные значения. И если я неправ, и те, кого я называю «псевдолибералами», являются самыми настоящими либералами – то приставку «псевдо» следует приложить к тем, кто в настоящее время называется словом «либерал» на Западе.

 

Давайте посмотрим, кто мог называться в России «либералом» в XIX веке. Либералом, к примеру, мог считать себя и слыть в глазах окружающих помещик, проигрывающий за либеральными речами своих крепостных в карты. Во многом это был чисто внешний, напускной «либерализм», имеющий черты карго-культа. Образ такого карго-либерала нередко сатирически обыгрывался в русской литературе. 

Но даже и самые настоящие российские либералы, глубоко знавшие тот Запад, о необходимости равняться на который они вели свои западнические речи – даже они никак не транслировали в Россию передовые западные наработки в области «женского вопроса». Не транслировали – поскольку на самом Западе этот вопрос только начинал подниматься, потому что и на самом Западе движение за женское равноправие только начинало свое развитие. Потому что те самые суфражистки – борцы за распространение на женщин избирательного права – были явлением новым для самого Запада и воспринимались российскими либералами (как настоящими, так и «псевдо») как нечто из ряда вон выходящее, эксцентричное, избыточное и в лучшем случае курьезное, в худшем же опасное и вредное для либерального дела в России. Ведь суфражистки для российского либерала – это какие-то крайние революционерки, которые отпугнут от либерализма тех, кого либерал уже был готов обратить в свою веру, которые дразнят правительственных гусей, уже готовых воспользоваться суфражистским скандалом как поводом для очередного закручивания гаек.

А теперь сравним сказанное в последнем предложении со словами Романа Лейбова: «В обществах с нормальной обратной связью это приводит к тому, что элиты шевелятся и начинают принимать всякие постановления, которые движут общество в более или менее правильном направлении. В иных обществах это приводит в лучшем случае к истерике в социальных сетях, а в худшем Яровая и Мизулина принимают какой-нибудь людоедский закон». То есть, по мнению Романа Лейбова, может быть, на Западе феминизм и хорош, но в России – несвоевременен. Дикая страна. Тут задача либерала – защита пещеры от тоталитарного пещерного медведя, а они тут лезут со своей дурацкой политкорректностью, перепутав Россию со Швецией.

При этом следует заметить, что такой дореволюционный «либерал» говорил о «преждевременности» лишь в лучшем случае. Стандартной его позицией было отрицание необходимости предоставлять женщинам равные права с мужчинами.

Разница между настоящим западным либералом и российским псевдолибералом в том, что либерал на Западе – человек, реально участвующий в сложных социальных процессах, идущих в его сообществах. Он осознавал два века назад и осознает сейчас, что его социум неоднороден, состоит из прогрессивных и регрессивных элементов, и что эволюция этого общества далеко не закончена. Западный либерал глядит вперед и нацелен на дальнейшее реформирование своего социального пространства. 

Российский же псевдолиберал-подражатель склонен полагать, что Запад находится на неподвижном сияющем пьедестале. Он воспринимает Запад как социополитический культурный монолит, прекрасный в своем настоящем, на которое и следует равняться. Однако этот монолит пытаются и на Западе подточить некие темные силы – возможно, предполагает российский псевдолиберал, эти силы являются агентами российской (советской) власти.  Нельзя отрицать, что агенты советского влияния на Западе и вправду существовали – как и в наши дни. Но парадоксальным образом такими агентами для российского псевдолиберала оказывается сама активная часть западного гражданского общества, ведущая у себя дома каждодневную борьбу с реакционными антигражданскими силами, которые присутствуют и на Западе, несмотря на игнорирование их существования российскими псевдолибералами. Последние таким образом оказываются врагами передовой части западного гражданского общества – и не воспринимаются этим обществом в качестве «братьев по политическому разуму».

В кастовом, сословном обществе фактически отсутствует универсальное понятие «человек». Люди разных сословий могли мыслиться в таком обществе как существа буквально различных биологических видов («белая кость», «голубая кровь»). В такой ситуации вопрос о женском равноправии не мог быть даже поставлен – кому именно должна быть равноправна «женщина» в таком мире? Поскольку в нем нет «человека» как такового, то в нем нет ни «мужчин», ни «женщин» как социальных оформленных групп. Женщина-брахман, женщина-аристократка все равно выше по своему социальному статусу, чем мужчина-неприкасаемый, мужчина-раб, мужчина-крепостной.

Буржуазные революции на Западе далеко не сразу привели к освобождению женщин. Мало того, в викторианскую эпоху женщины оказались бесправны, может быть, в наибольшей степени за всю европейскую историю – они потеряли право на работу, идеал женщины – «кюхе, киндер, кирхе». А общественная самореализация женщин могла иметь место только в организациях типа «обществ трезвости». Однако в XIX веке женщины в условиях полной или частичной ликвидации сословий обрели статус социальной группы, представители которой могли осознать себя едиными с другими женщинами. Возникла «женщина» - как социальная идентичность, осознаваемая ее носителем.

В романтическую эпоху реанимируется средневековый «культ Прекрасной дамы». Революционное значение этого культа в европейской истории трудно переоценить. Прекрасная дама – это высшее по отношению к своему поклоннику существо. В глубоко патриархальном мире такой культ, немыслимый в античности, если и не взорвал патриархальные гендерные стереотипы, то заложил под них бомбу замедленного действия. Отношение к женщине как к низшему, греховному, ритуально грязному существу в этом культе менялось на прямо противоположное. Поклонение Прекрасной даме было призвано облагораживать, очищать и духовно возвышать рыцаря-трубадура.

Новое же пробуждение этого культа в эпоху романтизма произошло уже в обществе, проникающемся просветительским духом, в ситуации осознания человеком своих «естественных прав», и новый этот культ уже существовал в социальной реальности, трансформируемой лозунгом «свобода, равенство, братство». Сочетание благоприятных концептуальных условий для возникновения идеи женского равноправия и описанные выше суровые викторианские ограничения создали особое натяжение, которое и закончилось взрывом трубадурской бомбы. Социальная активность «прекрасных дам» проявилась в деятельности амазонок-суфражисток.

Однако в Россию, в которой сословное общество существовало до 1917 года, происходившие на Западе процессы транслировались только узким кругом просвещенной аристократии, а после разночинства. Культ Прекрасной дамы стал для России открытием – поскольку в российском средневековье такого культа не было, как не было русских трубадуров. Точно так же, путем филиации идей, через посредничество российских отделений интернациональных субкультур появились свои суфражистки. И если западные суфражистки поддерживались тамошними либералами, то многие российские «либералы» отнеслись к идее женского равноправия как к чему-то чуждому, пытающемуся разрушить тот самый нерушимый монолитный идиллический образ западного мира, сложившийся в псевдолиберальном сознании. Ведь в России должно быть «как на Западе» - а суфражистки на тот момент были революционной силой и по меркам самого Запада.

Естественно, в такой ситуации суфражистки в России стали частью радикальных революционных движений.

Большевики, придя к власти, ввели в действие наиболее прогрессивное на тот момент времени законодательство в плане «равенства полов». Женщина наделялась полноценным избирательным правом, общим местом стали лозунги типа «освободим женщину от кухонного рабства». Женщины получили право на работу, право занимать руководящие должности. Резонанс этих мер был таков, что власти стран Запада пошли на существенную либерализацию в «женском вопросе». Хотя следует заметить, что еще в 50-е годы идеальная женщина в американском мейнстриме рисовалась домохозяйкой, а в 70-е замужняя француженка для устройства на работу должна была предоставить работодателю справку о согласии мужа.

Однако Советский Союз после 20-х годов всев большей степени становился симулятивным проектом. В сталинскую эпоху многие достижения предшествующего революционного и постреволюционного времени были свернуты. Реакция коснулась и положения дел в области женского равноправия. Де-юре женщина имела все гражданские права. Но де-факто в обществе развивался ретроградный сексизм, который ранее для революционного правосознания был в лучшем случае пережитком старого режима, а в худшем – контрреволюционным актом, идеологической и прямо физической диверсией.

Что же имело на руках «советское общество» ко второй половине XX века? Интеллигенция, с одной стороны, была носительницей культа «Прекрасной дамы» и его производных, наследовав в этом Серебряному веку. С другой, оставались некие остатки революционного романтизма, бескомпромиссно требовавшего полного женского равноправия. Но крайне важным фактором стала трансформация городской среды, городской культуры. «Класс-гегемон», пополнявшийся из деревни, в дворовой и школьной среде «перевоспитывал» и саму интеллигенцию. Лишенный атеистической власти религиозной морали, малообразованный человек часто не приобретал никакой другой, которая могла бы его облагородить. Дворовая мораль становилась моралью хулиганской, моралью блатной, моралью уголовной. Эта мораль глубоко регрессивна, культ матери в уголовном сообществе никак принципиально не влияет на место, которое женщина занимает в уголовном сознании.

Однако официальная советская культура и идеология не допускали в публичный дискурс дискриминирующие женщин проявления низовой культуры. Слэнг в культуре допускался только в своем деревенско-фольклорном, причем сильно «причесанном» варианте. Слово «телка» или ему подобное не могло ни прозвучать в телевизионной программе, ни быть напечатанным в газете. Такое положение существовало вплоть до начала «перестройки». На Западе же низовая культура легализировалась в искусстве, особенно массовом – и подобный «выпуск пара», возможно, предохранил общество в целом от гендерной реакции. Слово типа «телка» в редакционном тексте The New York Times непредставимо – несмотря на то, что в кинематографе или текстах реперов можно услышать все, что угодно. Низовая культура в эпоху масс-медиа, став (как и любой культурный объект) более доступной для потребителя, снова заняла свою нишу – и не может переступить через незримые демаркационные линии, отделяющие ее от (в частности) официального публичного дискурса ведущих СМИ. Точнее, эти проникновения имеют место, но они достаточно строго дозированы. Президент США может именовать себя уменьшительным именем, но не может назвать в публичном обращении часть населения своей страны словами «dirty nigger» или «white trash».

Но я несколько забежал вперед – вернусь к советскому периоду. И вот тут надо сказать, что значительная часть именно «советской интеллигенции» приветствовала реакцию в области гендерных взаимоотношений. Если для имперцев-государственников оказалось мило возвращение погон и армейских чинов, то интеллигенты (и не только) оказались рады смягчениям революционной требовательности в отношении «женского вопроса».

Оставим в стороне лояльную советской власти интеллигенцию. Если она была идейной – она уничтожалась вместе с очередным «великим переломом линии партии». Если она была конформистской – она принимала перемены, принимая линию партии как должное. Раздельное обучение мальчиков и девочек – хорошо, конформистски настроенный псевдоинтеллигент примет это. И это, и иное. В то время, как на Западе, пусть и с запозданием, шла гендерная революция, в СССР пошел обратный процесс – нового закрепления гендерных ролей и стереотипов.

Посмотрим на интеллигенцию антисоветско-прозападную, на «диссидентов» и околодиссидентские круги.

Экзистенциальная оппозиция режиму часто вела антисоветскую интеллигенцию к культивированию бытовых особенностей старого режима – даже если они вовсе не были поклонниками имперской самодержавной романовской монархии. К этим особенностям относились и гендерные стереотипы. Мужчина должен был быть «рыцарем», женщина – «прекрасной дамой». Интеллигент должен бы усвоить особые «светские манеры», кодекс поведения, частью которого была та самая «подача пальто», проблему которой многие в своем подхихикивающем неведении считают фронтиром борьбы за гендерное равноправие. Суть процесса – отторжение антисоветской интеллигенцией даже тех элементов советской идеологии, которые были прогрессивны и гуманны. 

Как известно, советский человек имел священные права, совпадающие со священными же обязанностями. К числу таковых относилось и «право на труд» - уклоняющиеся от реализации этого права подвергались преследованию. Многие женщины в этих условиях с завистью размышляли о том, что их сестры в капиталистических странах имеют возможность сидеть дома и работать домохозяйкой. Есть ирония в том, что подобные буржуазно-мещанские мечты коррелировали со старым аристократическо-богемном мифом о Прекрасной даме – а мечтательницы не осознавали, что осуществление их мечты приведет их не в романтический рыцарственный мир, а в гинекей известных своей мизогинией древних эллинов (женщина, с точки зрения эллинов, не заслуживала того, чтобы в нее влюблялись).

Скажу только, что в неофициальном советском мифе женщина постепенно стала восприниматься как существо, в большей степени подверженное буржуазности, чем мужчина. Заботой так и не избавленной от кухонного рабства женщины был быт и воспитание детей, ей на откуп был отдан семейный бюджет – социализм же должен был вроде как строить мужчина. Этот миф во многом разделялся в своих глубинных основаниях и «несогласными» с режимом. Характерно, что бОльшая буржуазность женщины в мифе могла высмеиваться («Блондинка за углом»), но не преследовалась всерьез. 

Интеллигенция в СССР продолжала существовать в европейском культурном пространстве, хотя и весьма специфически трансформированном. Это пространство, как я уже сказал, включало в себя культ Прекрасной дамы (плюс миф романтической любви), архаическо-низовая дискриминация и идея женского равноправия (спрофанированная симулятивным характером псевдосоветского государства).

Оставив в стороне низшую часть спектра гендерной мифологии позднесоветского времени (откуда и пришли в нашу жизнь слова типа «телка»), обращусь к высшей. Женщина позднесоветским адептом культа Прекрасной дамы воспринималась как некое высшее существо – и находилась вне политики, поскольку политика есть мужское недостойное дело. Надо оговорить особо, что мужчина с честью и совестью в советское время имел мало возможностей для общественной самореализации в силу господства отрицательного иерархического отбора. Дом был отдан женщине – оказалось, что у мужчины просто нет пространства для самореализации, он лишен возможности творчески выражать себя как дома, так и на работе. «Успешная» же самореализация во внешнем мире требовала, как правило, отказа от следования общечеловеческим нравственным принципам, потери достоинства. Но отношение «снизу вверх», отношения поклонения легко при изменении обстоятельств конвертируются в обратные, в отношения «сверху вниз». А в силу свойственной человеку мозаичности сознания один и тот же человек мужеского пола может и поклоняться женскому началу, и презирать его. Образованный человек мог быть циником и женоненавистником, наделяющим женщин низшим статусом – и транслирующим это отношение в реальность. «Высшее женское начало» в социальном пространстве сознанию мужчины начинает казаться нуждающимся в постоянной защите. При развитии чувства опеки эта опека становится навязчивой. «Высшее начало» оказывается не больше чем вещью – пусть и драгоценной. Собственностью, имеющей хозяина-мужчину.

В итоге идея женского равноправия, как и, к примеру, идея интернационализма, к концу советской эпохи осталась существовать де-юре, но де-факто оказалась сильно дискредитирована. Вместе с крахом СССР эти идеи понесли серьезный урон в сознании множества людей на постсоветском пространстве.

Но советский режим закономерно пришел в фазу катастрофы – и с разрушением привычного образа жизни женщины снова попали под влияние архетипа «необходимости защитника». Общество во многом оказалось отброшено в глубокую архаику – и отношения полов в результате этого провала пострадали едва ли не сильнее всего. Мечты о принце-олигархе, домашнее рабство, вполне прямое сексуальное рабство, сексуальные домогательства на работе, дискриминация в различных областях жизни – все это в условиях катастрофы резко интенсифицировалось. Романтика вытеснялась цинизмом. Место прекрасных дам и боевых подруг все чаще занимали «шлюхи», «суки» и «телки». Власть комсомольцев, чекистов и блатных отказалась от советских симуляцией. Ее позиция в гендерном вопросе – откровенный циничный, часто подзаборный фаллоцентризм.

Многим женщинам в этих условиях пришлось реализовывать полузабытые стратегии выживания, используя сам фактор дискриминации женщин как таковой. Неудивительно, что многие женщины, занимающие видные места в различных элитах, крайне негативно относятся к феминизму в любых его формах, вообще к борьбе за женское равноправие как таковой – ведь в более гуманной ситуации обществу были бы известны совсем другие персоналии женского пола.

Итак, очередная катастрофа, произошедшая с российским обществом, вызвала масштабный регресс в гендерной сфере. И «медузагейт» обнаружил, что фаллоцентризм в России имеет поддержку даже не путинского, а сталинского уровня. Оказалось, что в гендерном вопросе многие так называемые «либералы» отнюдь не являются сторонниками современной либеральной демократии, хотя по привычке и называют себя «западниками».

 

 

События, определяющие лицо подступающей новой эпохи, часто бывают не слишком заметны. Одним из событий, знаменовавших epic fail либерализма в России, стали имевшие место во времена «перестройки» встречи между интеллектуалами Запада и «прогрессивной российской интеллигенцией». Чеслав Милош предупреждал, что такие встречи могут обернуться большим разочарованием. Так и произошло. Стороны не узнали друг в друге «братьев по разуму». Российские интеллигенты в глазах интеллектуалов Запада оказались какими-то динозаврами, исповедующими почти что пещерные взгляды по многим вопросам культурной и общественной жизни. В свою очередь, западная сторона в глазах отечественного интеллигента выглядела едва ли не зараженной духом «левизны» - словно в гости к ним приехали «товарищи из социалистических стран». На Западе многие интеллектуалы и до сих пор не понимают, насколько именно антигуманным образованием был СССР. Российские «либералы» могут отправиться на свой любимый Запад только на машине времени (в случае изобретения оной) – поскольку Запада XIX века или хотя бы 50-х годов уже нет «и не предвидится». Даже времена Рейгана и Тэтчер – любимых российскими «либералами» западных политиков – ушли в прошлое. Современная повестка дня западного интеллектуала российскому псевдолибералу глубоко чужда и во многих аспектах непонятна – мало того, часто в принципе неизвестна.

Дело в том, что западное общество прошло (и продолжает проходить) через зону масштабнейшей культурной трансформации, которую можно назвать «вторым осевым временем». Эта трансформация, постепенно назревая в течение предшествующего столетия, приобрела взрывной характер в 60-х годах XX века. Эта революция затронула все стороны жизни западного человека – и гендерную едва ли не в первую очередь. Если континуальность этой революции ращепиить на дискретности – то окажется, что в этот период свершились гендерная и сексуальная революции. Общества же за «железным занавесом» оказались революцией 60-х лишь по касательной. Носителями духа этой революции в России стала часть богемы, некоторые субкультуры (хиппи) и «неавторитарные левые», интересовавшиеся социальными экспериментами, происходившими в странах Запада. Интеллигентский же мейнстрим остался в прошлой эпохе, в реальности, которую западное общество покинуло. Идеалом российского «либерала» стал мираж, консервативная утопия.

В результате в сознании российского «либерала» сложилось плохо осознаваемое его носителями противоречие. С одной стороны, он мыслит себя «западником», является противником идеи «многополярности мира» и сторонником идеи магистрального развития человечества по западному образцу. С другой же стороны, он стихийно отторгает западные реалии, которые появились в результате революции 60-х, к которым относятся в частности, новшества в гендерном вопросе.

Мало того, некоторые представители российского «либерализма» начали осознавать это противоречие – примером тому являются месседжи, регулярно посылаемые Юлией Латыниной. Эти «продвинутые» российские интеллектуалы полагают, продолжая считать себя либералами, что «Запад пошел не в ту сторону», что Запад соблазнился «социализмом», что Запад ослабляет себя потаканием «бездельникам», «мигрантам» и «левакам». Свой мираж, свою консервативную утопию они считают той точкой, в которую Запад должен вернуться. Апофеозом этой точки зрения является адресованное западным людям предложение отменить всеобщность выборов, введя избирательные (имущественные или образовательные) цензы.

А теперь сравним этих «либералов» с российскими «консерваторами». Вспомним Достоевского с его «святыми камнями Европы», которая стала тенью своего прошлого величия. Религиозные фундаменталисты хотят видеть Европу средневековой, Европой «традиционных ценностей», не принимая «европейскую католическую, протестантскую и модернистскую ересь». Получается, что российские «либералы» тоже оказались консерваторами, только «консервы» у них другие. Они почитают другую эпоху – но тоже прошедшую, они глядят назад, в то время как западная мысль работает с будущим.

Как ни печально, но последняя российская катастрофа почти под корень уничтожила в России прогрессизм. Мысли о будущем, о дальнейшем поступательном развитии человечества не интересуют в России практически никого. Традиционалисты честно смотрят в прошлое и зовут туда. «Либералы» жаждут XIX века и Рейгана. Большинство так называемых «левых» тоскуют по СССР. Россия стала страной тотальной ностальгии, в которой конкурируют между собой различные ностальгические проекты, прихотливо перемешиваясь и образуя ностальгинерский консервативно-традиционалистский паноптикум. Модернистские проекты в в российском ностальгинерском преломлении становятся симуляцией. Учитывая симулятивность российского фашизма, о которой я писал ранее, можно сказать, что Россия становится зоной тотальной симуляции. Исключением являются те обитатели российского культурного пространства, которые оказались причастны революции 60-х и процессам, инициированным ею (идущим и сегодня) – часть богемы, представители некоторых интернациональных субкультур, рожденных революцией 60-х, и «неавторитарные левые» (вроде Александра Володарского и Петра Павленского).

 

3. Выйти из гендерной войны

«Медузагейт» – недавний скандал, имеющий отношение к гендерному вопросу – заставил меня осознать, что гендерная тематика занимает в русскоязычном интеллектуальном пространстве совершенно неадекватное значению этой тематики место. С одной стороны, в книжном магазине при РГГУ (университете, в котором я много лет учился и преподавал) пара полок уже лет 10-15 назад была обозначена лейблом «Гендерные исследования». Однако там присутствовали в основном зарубежные переводные издания – общее же отношение к этой теме в российской гуманитарной среде было скорее пренебрежительное. «Женщины пишут о женщинах», «кормушка-поилка для любителей грантов» – стандартные отзывы российского гуманитария об этом направлении исследований.

Ныне же я, вслед за Мережковским, полагаю, что проблема «пола» (слова «гендер» российский Серебряный век еще не знал) является ключом ко всей антропологической проблематики, является одним из центров человеческой экзистенции. Творческое решение гендерного вопроса – путь к преображению человеческого существа, продолжающего во многом оставаться рабом древних бессознательных психологических программ, материалом для этологических исследований.

Именно гендерный шовинизм и дискриминация являются прототипом (во всяком случае, одним из основных прототипов) прочих видов дискриминации. Носитель иного гендера – «чужой» par excellence, и эта чуждость подчеркивается тем, что этот вид «чужого» невозможно уничтожить, не уничтожив всю свою группу (в этом отличие «чужого» гендера от «чужого» биологического вида или «чужой» племенной группы). 

В силу близости представителей разных полов (в том числе и близости сексуальной в коитальном смысле слова) глубина гендерного шовинизма и гендерной дискриминации плохо осознается человеком. В неравновесные гендерные отношения со всеми присущими им атавизмами человек вступает фактически с самого своего рождения, некритически воспринимая стереотипы, транслирующиеся взрослыми, а затем и сверстниками. Расовый, этнический, государственнический шовинизм становится проблемой человека гораздо позже – а потому гораздо легче могут быть осознан и преодолен (как это наглядно показывает пример российской либеральной интеллигенции). Гендерный шовинист может искренне считать (когда акцентирует внимание на одном из элементов прихотливой мозаики недорационализированной картины мира), что он «любит» носителей иной гендерной идентичности. Но тут уместно вспомнить анекдот, герой которого в ответ на вопрос, любит ли он помидоры, отвечает: «Кушать люблю, а так – нет».

Можно долго спорить об основных и второстепенных аспектах гендерной войны. Можно по-разному оценивать степень виновности и масштаба преступлений той или другой стороны. Можно по-разному оценивать современные диспозиции на тех или иных участках фронта.

Но прежде всего – нужно выйти из гендерной войны. Сложить оружие и сорвать погоны.

Да, таким способом сразу насилие не остановишь. И я не призываю отказаться от сопротивления. Но сопротивление может не быть частью гендерной войны. Оно может быть просто сопротивлением насилию – и не сопровождаться дальнейшим впечатыванием в гендерный стереотип, что на войне часто происходит.

Сексуально-гендерная революция на Западе имела результатом не просто шаги по пути «освобождения женщин» или «достижения гендерного равноправия». Эта революция дала большому количеству людей возможность разотождествиться с привычным образом себя, освободиться от идентификаций, навязываемых социумом. Человек получил принципиальную возможность считать себя не имеющим гендера – или рассматривать гендерную идентичность как нечто вторичное в своей основе. Впрочем, он получил такое же право возводить свой или чужой гендер на пьедестал и всячески его пестовать, холить и лелеять. Развивать его в ту или иную сторону. Формировать для себя различные модели поведения. Род перестал диктовать человеку свою неумолимую волю. Человек в результаете последней сексуально-гендерной революции получил возможность выйти на новый этап индивидуализации.

Разотождествление с собственным гендером позволяет взглянуть на собственные гендерные проявления (и аналогичные проявления других людей) со стороны, с более высокой позиции, не будучи ангажированным той или иной стороной, не ослепленным «правотой» своей воюющей стороны. При этом такое разотождествление не предполагает полного отказа от гендерной идентификации – возможность разотождествления просто позволяет играть в гендерные игры не постоянно. Если и есть на планете «мужчины» и «женщины» - они вправе вести себя как им угодно, в пределах кантовского категорического императива. «Настоящая женщина» существует в бесконечном количестве вариантов – как и «настоящий мужчина». Но, как и религиозность или национальность, гендер все более становится глубоко личным, а не общественным делом. Тенденция развития западного общества – минимизация вмешательства социума в процесс формирования и трансформации религиозной, национальной и гендерной самоидентификаций индивидуума. В этом свете вполне рациональной видится мне тенденция отказа от упоминания гендерного (полового) маркера в официальных документах – имею в виду замены «отца» и матери» на родителей», а «мужа» и «жены» - на «супругов». Только травмированное и порабощенное реалиями гендерной войны сознание может считать, что такая практика ведет к дискредитации высших ценностей человека. Напротив, она способствует освобождению человека, его творческой незаштампованной самореализации и любви. Любви – потому что человеку, чтобы по-настоящему полюбить другого человека, нужно научиться видеть его вне гендерного стереотипа, делающего из лица примитивную маску.

Российские консерваторы всех мастей ужасаются при мысли о сексуальной революции. Они любят говорить о счастливом детстве и о достоинстве женщины, которые якобы могут иметь место только в «традиционной семье». Но такие рекламные ходы – только прикрытие истинного положения вещей, при котором семья является поставщиком пушечного мяса и сексрабынь. Попытка запретить само обсуждение проблемы «семейного насилия», сочтя его «экстремистским действием», разоблачает традиционалистские мифы «заботы о женщинах и детях». Традиционалисты показали из-под маски свое лицо – лицо поборника закона джунглей и права силы.

И ужас современного традиционалиста перед сексуальной революцией заключается в том, что тех страшилок, которые он рисует на публику, не существует в реальности. Современное западное общество вовсе не производит впечатление «растленного», в котором все люди непрерывно занимаются сексом или размышляют о нем. Напротив, для современного россиянина западная жизнь в сексуальной сфере может показаться несколько пресноватой (тут, кстати, как раз и вступает «второй патриархальный фронт», кричащий о десексуализирующих ужасах феминизма).

Дело в том, что фундаментальным ограничителем сексуальной свободы в ходже последней сексуальной революции стал запрет на принуждение. Ты можешь не иметь сексуального партнера, иметь одного, двух или тысячи. Ты можешь заключать брак со своим партнером или нет. Ты можешь иметь сексуального партнера любого пола. Ты можешь менять свой собственный пол и гендерные роли. Ты не можешь только одного – применять насилие (ролевые игры, будучи добровольными, не в счет). 

Казалось бы, очевидно, что к разновидностям насилия и принуждения к сексу относится то, что в английском языке именуется «sexual harassment». Казалось бы, между зашкаливающим уровнем насилия в обществе и дегуманизацией (выражающейся в уничижительных обращениях типа той самой «телки») связь более чем очевидна. Но, как выяснилось давеча, многим российским самопровозглашенным «либералам» эта связь очевидной не кажется.

Одно из двух – либо придется учиться гендерному ненасилию и отказу от навязывания другому гендерных стереотипов, либо российское общество никогда не излечится от своих болезней, поскольку гендерные атавизмы пронизывают всю социальную ткань. 

 

Общество » скотный двор - 2 ::: часть 2 ::: российский псевдолиберал и женский вопрос » Апрель 3, 2015 18:45:55

 

Давайте посмотрим, кто мог называться в России «либералом» в XIX веке. Либералом, к примеру, мог считать себя и слыть в глазах окружающих помещик, проигрывающий за либеральными речами своих крепостных в карты. Во многом это был чисто внешний, напускной «либерализм», имеющий черты карго-культа. Образ такого карго-либерала нередко сатирически обыгрывался в русской литературе. 

Но даже и самые настоящие российские либералы, глубоко знавшие тот Запад, о необходимости равняться на который они вели свои западнические речи – даже они никак не транслировали в Россию передовые западные наработки в области «женского вопроса». Не транслировали – поскольку на самом Западе этот вопрос только начинал подниматься, потому что и на самом Западе движение за женское равноправие только начинало свое развитие. Потому что те самые суфражистки – борцы за распространение на женщин избирательного права – были явлением новым для самого Запада и воспринимались российскими либералами (как настоящими, так и «псевдо») как нечто из ряда вон выходящее, эксцентричное, избыточное и в лучшем случае курьезное, в худшем же опасное и вредное для либерального дела в России. Ведь суфражистки для российского либерала – это какие-то крайние революционерки, которые отпугнут от либерализма тех, кого либерал уже был готов обратить в свою веру, которые дразнят правительственных гусей, уже готовых воспользоваться суфражистским скандалом как поводом для очередного закручивания гаек.

А теперь сравним сказанное в последнем предложении со словами Романа Лейбова: «В обществах с нормальной обратной связью это приводит к тому, что элиты шевелятся и начинают принимать всякие постановления, которые движут общество в более или менее правильном направлении. В иных обществах это приводит в лучшем случае к истерике в социальных сетях, а в худшем Яровая и Мизулина принимают какой-нибудь людоедский закон». То есть, по мнению Романа Лейбова, может быть, на Западе феминизм и хорош, но в России – несвоевременен. Дикая страна. Тут задача либерала – защита пещеры от тоталитарного пещерного медведя, а они тут лезут со своей дурацкой политкорректностью, перепутав Россию со Швецией.

При этом следует заметить, что такой дореволюционный «либерал» говорил о «преждевременности» лишь в лучшем случае. Стандартной его позицией было отрицание необходимости предоставлять женщинам равные права с мужчинами.

Разница между настоящим западным либералом и российским псевдолибералом в том, что либерал на Западе – человек, реально участвующий в сложных социальных процессах, идущих в его сообществах. Он осознавал два века назад и осознает сейчас, что его социум неоднороден, состоит из прогрессивных и регрессивных элементов, и что эволюция этого общества далеко не закончена. Западный либерал глядит вперед и нацелен на дальнейшее реформирование своего социального пространства. 

Российский же псевдолиберал-подражатель склонен полагать, что Запад находится на неподвижном сияющем пьедестале. Он воспринимает Запад как социополитический культурный монолит, прекрасный в своем настоящем, на которое и следует равняться. Однако этот монолит пытаются и на Западе подточить некие темные силы – возможно, предполагает российский псевдолиберал, эти силы являются агентами российской (советской) власти.  Нельзя отрицать, что агенты советского влияния на Западе и вправду существовали – как и в наши дни. Но парадоксальным образом такими агентами для российского псевдолиберала оказывается сама активная часть западного гражданского общества, ведущая у себя дома каждодневную борьбу с реакционными антигражданскими силами, которые присутствуют и на Западе, несмотря на игнорирование их существования российскими псевдолибералами. Последние таким образом оказываются врагами передовой части западного гражданского общества – и не воспринимаются этим обществом в качестве «братьев по политическому разуму».

В кастовом, сословном обществе фактически отсутствует универсальное понятие «человек». Люди разных сословий могли мыслиться в таком обществе как существа буквально различных биологических видов («белая кость», «голубая кровь»). В такой ситуации вопрос о женском равноправии не мог быть даже поставлен – кому именно должна быть равноправна «женщина» в таком мире? Поскольку в нем нет «человека» как такового, то в нем нет ни «мужчин», ни «женщин» как социальных оформленных групп. Женщина-брахман, женщина-аристократка все равно выше по своему социальному статусу, чем мужчина-неприкасаемый, мужчина-раб, мужчина-крепостной.

Буржуазные революции на Западе далеко не сразу привели к освобождению женщин. Мало того, в викторианскую эпоху женщины оказались бесправны, может быть, в наибольшей степени за всю европейскую историю – они потеряли право на работу, идеал женщины – «кюхе, киндер, кирхе». А общественная самореализация женщин могла иметь место только в организациях типа «обществ трезвости». Однако в XIX веке женщины в условиях полной или частичной ликвидации сословий обрели статус социальной группы, представители которой могли осознать себя едиными с другими женщинами. Возникла «женщина» - как социальная идентичность, осознаваемая ее носителем.

В романтическую эпоху реанимируется средневековый «культ Прекрасной дамы». Революционное значение этого культа в европейской истории трудно переоценить. Прекрасная дама – это высшее по отношению к своему поклоннику существо. В глубоко патриархальном мире такой культ, немыслимый в античности, если и не взорвал патриархальные гендерные стереотипы, то заложил под них бомбу замедленного действия. Отношение к женщине как к низшему, греховному, ритуально грязному существу в этом культе менялось на прямо противоположное. Поклонение Прекрасной даме было призвано облагораживать, очищать и духовно возвышать рыцаря-трубадура.

Новое же пробуждение этого культа в эпоху романтизма произошло уже в обществе, проникающемся просветительским духом, в ситуации осознания человеком своих «естественных прав», и новый этот культ уже существовал в социальной реальности, трансформируемой лозунгом «свобода, равенство, братство». Сочетание благоприятных концептуальных условий для возникновения идеи женского равноправия и описанные выше суровые викторианские ограничения создали особое натяжение, которое и закончилось взрывом трубадурской бомбы. Социальная активность «прекрасных дам» проявилась в деятельности амазонок-суфражисток.

Однако в Россию, в которой сословное общество существовало до 1917 года, происходившие на Западе процессы транслировались только узким кругом просвещенной аристократии, а после разночинства. Культ Прекрасной дамы стал для России открытием – поскольку в российском средневековье такого культа не было, как не было русских трубадуров. Точно так же, путем филиации идей, через посредничество российских отделений интернациональных субкультур появились свои суфражистки. И если западные суфражистки поддерживались тамошними либералами, то многие российские «либералы» отнеслись к идее женского равноправия как к чему-то чуждому, пытающемуся разрушить тот самый нерушимый монолитный идиллический образ западного мира, сложившийся в псевдолиберальном сознании. Ведь в России должно быть «как на Западе» - а суфражистки на тот момент были революционной силой и по меркам самого Запада.

Естественно, в такой ситуации суфражистки в России стали частью радикальных революционных движений.

Большевики, придя к власти, ввели в действие наиболее прогрессивное на тот момент времени законодательство в плане «равенства полов». Женщина наделялась полноценным избирательным правом, общим местом стали лозунги типа «освободим женщину от кухонного рабства». Женщины получили право на работу, право занимать руководящие должности. Резонанс этих мер был таков, что власти стран Запада пошли на существенную либерализацию в «женском вопросе». Хотя следует заметить, что еще в 50-е годы идеальная женщина в американском мейнстриме рисовалась домохозяйкой, а в 70-е замужняя француженка для устройства на работу должна была предоставить работодателю справку о согласии мужа.

Однако Советский Союз после 20-х годов всев большей степени становился симулятивным проектом. В сталинскую эпоху многие достижения предшествующего революционного и постреволюционного времени были свернуты. Реакция коснулась и положения дел в области женского равноправия. Де-юре женщина имела все гражданские права. Но де-факто в обществе развивался ретроградный сексизм, который ранее для революционного правосознания был в лучшем случае пережитком старого режима, а в худшем – контрреволюционным актом, идеологической и прямо физической диверсией.

Что же имело на руках «советское общество» ко второй половине XX века? Интеллигенция, с одной стороны, была носительницей культа «Прекрасной дамы» и его производных, наследовав в этом Серебряному веку. С другой, оставались некие остатки революционного романтизма, бескомпромиссно требовавшего полного женского равноправия. Но крайне важным фактором стала трансформация городской среды, городской культуры. «Класс-гегемон», пополнявшийся из деревни, в дворовой и школьной среде «перевоспитывал» и саму интеллигенцию. Лишенный атеистической власти религиозной морали, малообразованный человек часто не приобретал никакой другой, которая могла бы его облагородить. Дворовая мораль становилась моралью хулиганской, моралью блатной, моралью уголовной. Эта мораль глубоко регрессивна, культ матери в уголовном сообществе никак принципиально не влияет на место, которое женщина занимает в уголовном сознании.

Однако официальная советская культура и идеология не допускали в публичный дискурс дискриминирующие женщин проявления низовой культуры. Слэнг в культуре допускался только в своем деревенско-фольклорном, причем сильно «причесанном» варианте. Слово «телка» или ему подобное не могло ни прозвучать в телевизионной программе, ни быть напечатанным в газете. Такое положение существовало вплоть до начала «перестройки». На Западе же низовая культура легализировалась в искусстве, особенно массовом – и подобный «выпуск пара», возможно, предохранил общество в целом от гендерной реакции. Слово типа «телка» в редакционном тексте The New York Times непредставимо – несмотря на то, что в кинематографе или текстах реперов можно услышать все, что угодно. Низовая культура в эпоху масс-медиа, став (как и любой культурный объект) более доступной для потребителя, снова заняла свою нишу – и не может переступить через незримые демаркационные линии, отделяющие ее от (в частности) официального публичного дискурса ведущих СМИ. Точнее, эти проникновения имеют место, но они достаточно строго дозированы. Президент США может именовать себя уменьшительным именем, но не может назвать в публичном обращении часть населения своей страны словами «dirty nigger» или «white trash».

Но я несколько забежал вперед – вернусь к советскому периоду. И вот тут надо сказать, что значительная часть именно «советской интеллигенции» приветствовала реакцию в области гендерных взаимоотношений. Если для имперцев-государственников оказалось мило возвращение погон и армейских чинов, то интеллигенты (и не только) оказались рады смягчениям революционной требовательности в отношении «женского вопроса».

Оставим в стороне лояльную советской власти интеллигенцию. Если она была идейной – она уничтожалась вместе с очередным «великим переломом линии партии». Если она была конформистской – она принимала перемены, принимая линию партии как должное. Раздельное обучение мальчиков и девочек – хорошо, конформистски настроенный псевдоинтеллигент примет это. И это, и иное. В то время, как на Западе, пусть и с запозданием, шла гендерная революция, в СССР пошел обратный процесс – нового закрепления гендерных ролей и стереотипов.

Посмотрим на интеллигенцию антисоветско-прозападную, на «диссидентов» и околодиссидентские круги.

Экзистенциальная оппозиция режиму часто вела антисоветскую интеллигенцию к культивированию бытовых особенностей старого режима – даже если они вовсе не были поклонниками имперской самодержавной романовской монархии. К этим особенностям относились и гендерные стереотипы. Мужчина должен был быть «рыцарем», женщина – «прекрасной дамой». Интеллигент должен бы усвоить особые «светские манеры», кодекс поведения, частью которого была та самая «подача пальто», проблему которой многие в своем подхихикивающем неведении считают фронтиром борьбы за гендерное равноправие. Суть процесса – отторжение антисоветской интеллигенцией даже тех элементов советской идеологии, которые были прогрессивны и гуманны. 

Как известно, советский человек имел священные права, совпадающие со священными же обязанностями. К числу таковых относилось и «право на труд» - уклоняющиеся от реализации этого права подвергались преследованию. Многие женщины в этих условиях с завистью размышляли о том, что их сестры в капиталистических странах имеют возможность сидеть дома и работать домохозяйкой. Есть ирония в том, что подобные буржуазно-мещанские мечты коррелировали со старым аристократическо-богемном мифом о Прекрасной даме – а мечтательницы не осознавали, что осуществление их мечты приведет их не в романтический рыцарственный мир, а в гинекей известных своей мизогинией древних эллинов (женщина, с точки зрения эллинов, не заслуживала того, чтобы в нее влюблялись).

Скажу только, что в неофициальном советском мифе женщина постепенно стала восприниматься как существо, в большей степени подверженное буржуазности, чем мужчина. Заботой так и не избавленной от кухонного рабства женщины был быт и воспитание детей, ей на откуп был отдан семейный бюджет – социализм же должен был вроде как строить мужчина. Этот миф во многом разделялся в своих глубинных основаниях и «несогласными» с режимом. Характерно, что бОльшая буржуазность женщины в мифе могла высмеиваться («Блондинка за углом»), но не преследовалась всерьез. 

Интеллигенция в СССР продолжала существовать в европейском культурном пространстве, хотя и весьма специфически трансформированном. Это пространство, как я уже сказал, включало в себя культ Прекрасной дамы (плюс миф романтической любви), архаическо-низовая дискриминация и идея женского равноправия (спрофанированная симулятивным характером псевдосоветского государства).

Оставив в стороне низшую часть спектра гендерной мифологии позднесоветского времени (откуда и пришли в нашу жизнь слова типа «телка»), обращусь к высшей. Женщина позднесоветским адептом культа Прекрасной дамы воспринималась как некое высшее существо – и находилась вне политики, поскольку политика есть мужское недостойное дело. Надо оговорить особо, что мужчина с честью и совестью в советское время имел мало возможностей для общественной самореализации в силу господства отрицательного иерархического отбора. Дом был отдан женщине – оказалось, что у мужчины просто нет пространства для самореализации, он лишен возможности творчески выражать себя как дома, так и на работе. «Успешная» же самореализация во внешнем мире требовала, как правило, отказа от следования общечеловеческим нравственным принципам, потери достоинства. Но отношение «снизу вверх», отношения поклонения легко при изменении обстоятельств конвертируются в обратные, в отношения «сверху вниз». А в силу свойственной человеку мозаичности сознания один и тот же человек мужеского пола может и поклоняться женскому началу, и презирать его. Образованный человек мог быть циником и женоненавистником, наделяющим женщин низшим статусом – и транслирующим это отношение в реальность. «Высшее женское начало» в социальном пространстве сознанию мужчины начинает казаться нуждающимся в постоянной защите. При развитии чувства опеки эта опека становится навязчивой. «Высшее начало» оказывается не больше чем вещью – пусть и драгоценной. Собственностью, имеющей хозяина-мужчину.

В итоге идея женского равноправия, как и, к примеру, идея интернационализма, к концу советской эпохи осталась существовать де-юре, но де-факто оказалась сильно дискредитирована. Вместе с крахом СССР эти идеи понесли серьезный урон в сознании множества людей на постсоветском пространстве.

Но советский режим закономерно пришел в фазу катастрофы – и с разрушением привычного образа жизни женщины снова попали под влияние архетипа «необходимости защитника». Общество во многом оказалось отброшено в глубокую архаику – и отношения полов в результате этого провала пострадали едва ли не сильнее всего. Мечты о принце-олигархе, домашнее рабство, вполне прямое сексуальное рабство, сексуальные домогательства на работе, дискриминация в различных областях жизни – все это в условиях катастрофы резко интенсифицировалось. Романтика вытеснялась цинизмом. Место прекрасных дам и боевых подруг все чаще занимали «шлюхи», «суки» и «телки». Власть комсомольцев, чекистов и блатных отказалась от советских симуляцией. Ее позиция в гендерном вопросе – откровенный циничный, часто подзаборный фаллоцентризм.

Многим женщинам в этих условиях пришлось реализовывать полузабытые стратегии выживания, используя сам фактор дискриминации женщин как таковой. Неудивительно, что многие женщины, занимающие видные места в различных элитах, крайне негативно относятся к феминизму в любых его формах, вообще к борьбе за женское равноправие как таковой – ведь в более гуманной ситуации обществу были бы известны совсем другие персоналии женского пола.

Итак, очередная катастрофа, произошедшая с российским обществом, вызвала масштабный регресс в гендерной сфере. И «медузагейт» обнаружил, что фаллоцентризм в России имеет поддержку даже не путинского, а сталинского уровня. Оказалось, что в гендерном вопросе многие так называемые «либералы» отнюдь не являются сторонниками современной либеральной демократии, хотя по привычке и называют себя «западниками».

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

 

Общество » скотный двор - 2 ::: часть 1 ::: нарушение конвенции » Апрель 3, 2015 18:33:09

 

В русскоязычном пространстве произошел весьма значительный, на мой взгляд, скандал, имеющий в основании «женский вопрос». Этот скандал одним из его участников был удачно назван «Медузагейт». Как и всякое значимое событие, медузагейт может обсуждаться не только в своей буквальности. 

Буквальность же вопроса такова. Может ли издание, позиционирующее себя как западническо-либеральное, называть в редакционных рекламных твитах всех женщин как социальную группу словом «телочки» - и вдогонку вторым твитом обозначить этим словом журналиста-эксперта, возмутившегося первым твитом?

Однако событие оказалось триггером, который запустил обсуждение проблем куда более общего характера. В сети начали обсуждаться причины, обусловившие саму возможность появления таких твитов. В скандале интересно все – и демаркационная линия между конфликтующими сторонами, количество и состав последних, смыслы и концепты, эмоциональный посыл и интонирование.

 

Весьма любопытно, что наиболее адекватный текст о медузагейте был опубликован на националистическом сайте «Спутник & Погром» (автор – Артем Рондарев). К этому обстоятельству я еще вернусь в дальнейшем, а пока повторю своими словами некоторые мысли из этого текста, показавшиеся мне весьма важными.

«Белла Рапопорт, вступая изначально в договорные отношения с порталом «Медуза», ориентировалась на заявленную этим порталом его собственную идеологию — идеологию, скажем так, европейского либерализма — и полагала, что портал будет соблюдать соответствующий этой программе этикет». «…Если ты европейски ориентированный либерал, то ты не сочиняешь расистские и сексистские «приколы» про политкорректность». «…В той системе ценностей, которую коллектив «Медузы» взялся разделять, это слово в официальном контексте запрещено».

В любом сообществе существуют определенные языковые конвенции. Если эти конвенции не соблюдаются участником сообщества, то это ведет либо к трансформации сообщества в некое новое качество, либо к тому, что участник перестает быть членом сообщества (отторгает его сам или отторгается им). Язык университетского преподавателя, к примеру, может быть не принят в сообществе «фанатских» группировок и наоборот, скандирование фанатских кричалок будет неуместно на научной конференции.

Однако можно ли в принципе нарушать такие конвенции? Можно ли читать лекции фанатам и кричать «XYZ – чемпион» в университетской аудитории?

Некоторые конвенции могут быть подкреплены государственным законодательством, а нарушение их – вести к административной или даже уголовной ответственности.  К таким случаям, к примеру, относится угроза физической расправой. Другие же конвенции регулируются сообществами самостоятельно. 

Многое зависит от конкретики ситуации. Возьмем пример с фанатскими речевками на конференции. Если на конференцию пришла группа фанатов и мешает ее проведению, нарушая языковую конвенцию, организаторы конференции могут потребовать нарушителей покинуть аудиторию, а в случае отказа – обратиться к университетской охране или в полицию. Однако если организаторы не препятствуют такому поведению участников конференции или сами ведут себя подобным образом – научное сообщество перестанет рассматривать это мероприятие в качестве научного, конференция потеряет свой статус, произойдет отторжение. Заметим, что само по себе, как таковое, скандирование фанатских речевок на научной конференции не запрещено. Вполне представимы случаи, когда такие речевки звучат на конференциях по социологии, психологии, философии, этнографии, религии, политологии, фольклористике, этнографии, антропологии и т.д. – когда эти речевки являются объектом исследования. Замечу, что сам акт рецитации в данном случае не является правонарушением. Пропеть речевку можно. Правонарушением будет являться отказ подчиниться требованиям администрации покинуть аудиторию – то есть срыв конференции. «Можно ли прыгнуть с небоскреба? – Можно, но только один раз».

И точно так же, как я не буду ездить на псевдоконференции, захваченные футбольными фанатами - так я не буду читать издание, ориентирующееся на либерально-демократические ценности, в официальных редакционных материалах использующее слово «телка» и его производные. Такое слово может быть допустимо в иных контекстах – например, в искусстве. Я не перестану слушать «Аквариум», ознакомившись с текстом композиции «Мочалкин Блюз», или «Гражданскую оборону» после прослушивания «Эй, бабища, блевани».  Но как лексема в новостном прозападном СМИ оно, казалось бы, совершенно неприемлемо, точно так же, как неприемлемо оно как обращение преподавателя к студенту или наоборот. «Медуза» теперь будет мною восприниматься как симуляция, подделка, суррогат, мимикрия. Так почему же такое словоупотребление все же имело место в твите издания «Медуза» - и почему значительная часть людей, традиционно считающихся в России либералами, встали на сторону этого издания, отнесли реакцию Беллы Рапопорт к «эксцессам феминизма», а саму ее подвергли диффамации?

Последнее время вновь получила распространение фраза «российский демократ заканчивается там, где начинается украинский вопрос». После медузагейта приходится признать, что значительная часть российских либералов мужского пола перестают быть либералами, когда речь заходит о женском вопросе и так называемом «феминизме». Да, о своем феминизме заявляла группа Pussy Riot, и эти заявления благосклонно проявлялись «либеральной» российской общественностью. Но месседж Pussy Riot имел множество аспектов – сугубо феминистским был только один из них. Когда же в сексизме было обвинено либеральное СМИ и вопрос сексизма встал перед этой общественностью как таковой, без дополнительных тематических привнесений – реакция части «либеральной общественности» оказалась вполне сексистской. Нарушение конвенции, допущенное «Медузой», не было воспринято многими «либералами» в качестве такового. Антон Носик заявил, что Белла Рапопорт толкает общество к тоталитаризму, а Роман Лейбов ввел в оборот мем «мачофеминизм». Рапопорт, таким образом, оказалась представленной как сторонник цензуры и противник свободы слова, своего рода «титушка» от феминизма, травящая либерализм в России вместе с путинским режимом и его сторонниками. Вердикт этих либералов – женщин вообще и Беллу Рапопорт в частности называть словом «телка» можно. 

Таким образом, как «Медуза» проявила себя в данном скандале как симулятивное, псевдолиберальное издание, так и диффаматоры Беллы Рапопорт обнаружили себя в качестве псевдолибералов – явно или открыто, сознательно или бессознательно отрицающих либеральную повестку дня в том виде, в котором она к настоящему времени существует в странах Запада.

Надо заметить, что подобное саморазоблачение российских псевдолибералов происходит далеко не впервые в современной российской истории. Показательна реакция на «дело Сноудена». В то время, как либеральная западная общественность оказалась возмущена произволом государства и его спецслужб, расширяющих зоны контроля над человеком и обществом, российские псевдолибералы осудили Сноудена как предателя, и поддержали западных сторонников ужесточения контроля, поскольку «западные спецслужбы – это же не КГБ, они плохого делать не будут и осуществляют контроль в интересах самого общества и отдельных его представителей».

Очевидно, что слова «либерализм» и «либерал» в России и на Западе имеют различные значения. И если я неправ, и те, кого я называю «псевдолибералами», являются самыми настоящими либералами – то приставку «псевдо» следует приложить к тем, кто в настоящее время называется словом «либерал» на Западе.

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

 

Историософия » метаистория и метакультуры » Март 31, 2015 03:02:58

 

Часть 1, глава 1 трактата "Механизмы историосферы"

Читать введение к трактату

 

В первой четверти двадцатого века русская религиозная философия обогащается новым концептом – «метаистория». Не то, чтобы он был нов в принципе,  но это понятие стало своего рода фокусом, сконцентрировавшим в себе и преломившем по-новому прежние историософские идеи. Со времен древнееврейских пророков история понималась как сфера, в которой Бог открывает себя человеку. Апокалиптическое мироощущение позволяет почувствовать, что история пронизана напряженными струнами иной реальности, что в истории сталкиваются этически непримиримые силы, что, собственно, наша история и есть участие человека и общества в противостоянии этих сил. 

В России три мыслителя использовали понятие «метаистория». Это С. Булгаков, Н. Бердяев и Д. Андреев. Для Булгакова и Бердяева метаистория – это реальность, возвышающаяся над историей. Даниил Андреев понимал метаисторию иначе. Его опыт мистика и визионера является совершенно новым образом переживания и восприятия исторической драмы. Для Андреева метаистория пребывает за историей, и включает в себя не только восходящий, но и нисходящий мир. Эта иномерная и иноматериальная реальность неразрывно связана с плотью земной истории и с ее смыслом, постичь который и пытался Андреев. В своих откровениях он предстает перед нами как бы в двух качествах – как духовидец и как мыслитель-историософ. На пересечении этих линий и возникает его метаистория – уже как учение о ходе и смысле исторического процесса, его движущих силах и грядущих итогах. 

В своих произведениях Андреев говорит о могущественных сверхматериальных сущностях, влияющих на наш мир. В известной степени такой взгляд коррелируется не только с древнееврейской апокалиптикой, но и с вполне «посюсторонними» методологиями Нового времени. Еще Ж. Мишле приписывал нации личностные характеристики – она могла у него радоваться, страдать, гордиться, испытывать стыд и т.п. Однако у Мишле это говорилось о нации все же не в прямом смысле. М. Вебер оперировал концептом «идеальных типов». К.-Г. Юнг предложил идею «архетипов». Гораздо дальше и Мишле, и Вебера, и Юнга пошел Н. Лосский, который предложил идею “субстанциональных деятелей”. В его философской системе они являются не абстрактными умозрительными категориями, а живыми существами. В частности, Лосский писал о субстанциональных деятелях народов и государств. В системе Лосского нет указаний на то, где находится экзистенциальный центр субстанциональных деятелей, организующих жизнь сообществ. Андреев в отличие от Лосского связывает существование некоторых исторических коллективов с иноматериальными существами, пребывающими в иных временно-пространственных слоях.

Современная наука не имеет адекватных средств для верификации сведений, сообщаемых Андреевым, поскольку сами эти сведения таковы, что требуют запредельных, в нашем сегодняшнем понимании, инструментов анализа. Но это не исключает попытки достижения синтеза нового типа, при котором метафизические предпосылки не отрицаются, а открыто вводятся в качестве одного из его элементов. Этот новый синтез необходим и неизбежен, поскольку постклассическая гуманитарная наука пребывает в состоянии методологического кризиса и ищет новые методы, объекты и пути познания.  Реальности иномерного порядка могут быть введены в качестве одного из компонентов в контекст фундаментальных проблем гуманитарного знания. Это в полной мере касается и истории. Раньше была апокалиптика и примитивный провиденциализм, но не было научной историографии. Затем наступил период, когда господствовала научная историография, а апокалиптика утратила былое значение, и традиционные провиденциалистские объяснения истории уже не могли удовлетворить культурные запросы человечества. Постмодерн, отрицавший претензию на метапозицию, диалектически развиваясь, создал условия для любого синтеза, в том числе синтеза метафизики и науки. И в эпоху, наступившую после постмодерна, у нас есть возможность соединить новую апокалиптику (и провиденциальное понимание истории) и классическую научную историографию. 

Историю, как её принято понимать, и в частности – историю государственности, можно увидеть по-новому через метаисторический миф Андреева – в независимости от того, относимся мы к нему как к транссубъектной реальности или используем в качестве условной величины. При осмыслении истории андреевский миф может приниматься подобно тому, как в современной математике для решения сверхсложных уравнений используется «дополнительный аргумент», а в физике – идея кварков, которые остаются ненаблюдаемыми. 

Подход Андреева к истории открывает такие горизонты, которых еще не знал ни один историк. И с тем большей осторожностью и щепетильностью следует подходить к его текстам и к его лексике. Наше исследование требует определённой терминологии, и мы полагаем, что в некоторых случаях логично использовать термины самого Андреева. И не только тогда, когда анализируется его творчество, но и в тех случаях, когда мы будем пытаться рассматривать современную российскую государственность – в рамках концепции Андреева. Речь идёт именно о терминах, вводимых как «дополнительный аргумент», а не о перенесении Андреевских поэтических образов на историческую реальность. При этом мы будем использовать в нашем тексте, своего рода, терминологические «фильтры», позволяющие, во-первых, сохранить корректное отношение к наследию Андреева, а, во-вторых, облегчить для читателя переход от мира андреевской лексики к исторической и политологической конкретике. 

В мифе Андреева особое место занимает идея существования локальных цивилизаций – если понимать это словосочетание как синоним введенного им термина «метакультура». У Андреева «метакультура» – это система временно-пространственных разноматериальных слоев. Высшей точкой каждой метакультуры является ее небесная страна, пребывающая в высоких иномерных сферах. Метакультуры присутствуют и в нашем временно-пространственном слое, то есть в земных истории и географии. Термин «метакультура» в приложении к истории во многом аналогичен таким культурологическим понятиям, как «культурно-исторический тип» Данилевского, «культура» Шпенглера, «цивилизация» Тойнби, «суперэтнос» Л. Гумилева. При этом Андреев остается универсалистом и воспринимает человечество как единое целое. Для него была абсолютно чужда идея замкнутости метакультур в самих себе. Напротив, именно их сотворчество способствует их развитию и становлению всего человечества. 

Андреев различает высшие провиденциальные сферы каждой метакультуры, существующие на иных временно-пространственных уровнях бытия. Эти провиденциальные сферы и «задают» метакультуры, созидают их и поддерживают их существование – как в исторической, так и в над-исторической реальности. У Андреева метакультура включает и нисходящие временно-пространственные миры, существование которых связано с демонической активностью. Существующие в иной временно-пространственной реальности, демонические миры, паразитирующие на метакультуре, по своей сути чужды и инородны ей. Они как бы инкорпорируются в метакультуру, при этом оставаясь ей сущностно чуждыми и разрушая ее изнутри. Искажение в становление метакультуры привносит и наш исторический слой, так как люди в этом мире несут в себе искажающий импульс, источником которого, опять же, являются демонические силы. 

Значительное место в метаистории Андреева занимает более узкая тема – метаистория великодержавия. Понимание Андреевым государства и государственности является одним из самых ярких антиэтатистских феноменов в истории духовной культуры человечества. В его произведениях высочайший по чистоте образ Бога как свободы и любви, как всеблагого, некарающего существа  сочетается с переживанием апокалипсиса истории. Апокалипсиса, в котором роль антагонистическую по отношению к Богу играют сущности великих империй прошлого и настоящего. Практически вся политическая сфера великодержавных государств, когда-либо существовавших в истории, связывается Андреевым с существованием иномерных демонических миров. 

Создание концепции великодержавия как особого состояния человеческого сообщества и является задачей нашего исследования. Мы не пытаемся сейчас создать завершенную цивилизационную теорию на базе андреевского мифа. Метакультурная карта Андреева принимается лишь в качестве предварительной рабочей гипотезы. При этом мы предлагаем рассмотреть в качестве критерия, позволяющего идентифицировать и различать метакультуры, концепцию империонов (метадержав) – которая и представлена в качестве основной гипотезы, предлагаемой читателю и обосновываемой в тексте. Возникновение и существование держав может быть тем самым критерием, на основании которого станет возможным определение этнических и политико-географических пределов метакультур. В исследовании выявляются некоторые закономерности исторического развития и обосновывается метакультурный аспект андреевского мифа. Он предстает перед нами уже не только как плод визионерской интуиции, но и как гуманитарная цивилизационная схема. В ходе исследования сложилась картина, в которой все элементы гармонично пересекаются, складываются друг с другом, образуя единое, целостное полотно. Эта целостность является ключом и к обоснованию визионерской интуиции Андреева, и к предлагаемой концепции держав.

 

Духовные пути » роза и лотос. собирая цветы духовного возрождения россии и индии ::: часть iii. некоторые темы «розы мира» и интегральной йоги » Март 28, 2015 23:07:54

 

Разноматериальная структура человека

 

Согласно Шри Ауробиндо, на каждом плане бытия (до ментального включительно) существует одно из тел человека: как из физической материи формируется физическое тело, так и из универсальной витальной природы — витальное тело, а из универсального ментального — ментальное тело. Единство этой системы поддерживается душой, «над» которой (в метафизическом смысле) пребывает «Высшее Я», индивидуальный Дух. Как соотносятся данные представления с разноматериальной структурой человека по Даниилу Андрееву (физическое тело — эфирное тело — астральное тело — шельт — монада)?

Во-первых, есть очень большой соблазн однозначно отождествить монаду с высшим Я, Атманом, особенно прочитав стихотворение Андреева «Я умирал травой и птицей…», где слова «Атман, дух, монада» написаны через запятую. «Не сама монада, остающаяся в пятимерном Ирольне, но именно шельт является тем «я», которое начинает своё странствие по низшим слоям» (РМ II 3), — казалось бы, это полностью соответствует «ролям» Высшего Я и души, которые, в свою очередь, описывает Шри Ауробиндо:

Необходимо ясно понимать различие между развивающейся душой (психическим существом) и чистым Атманом, нашим высшим «Я» или Духом. Это чистое «Я» вечно, оно не рождается и не умирает, не зависит от феномена рождения, от тела, ума, жизни и от всех качеств проявленной Природы. Все эти феномены никак не влияют на неё, ни в коей мере его не ограничивают и не затрагивают, хотя высшее «Я» и использует природные формации для своего проявления и поддерживает их. Душа же, напротив, нисходит в мир через рождение, а впоследствии проходит и через смерть, хотя сама не умирает, будучи бессмертной, — в циклах своего развития она следует от одного состояния к другому, переходит с земного плана на тонкие планы и вновь возвращается к земному существованию (Шри Ауробиндо. Собрание сочинений. СПб: Адити, 2001—. Т. 21, ч. 2. С. 247).

И всё-таки ставить знак равенства между этими понятиями недопустимо, поскольку Я не может пребывать где бы то ни было в пространственно-временном смысле. Человеческое Я — как и чьё-либо другое — не локализовано в той или иной точке пространства-времени (в том числе в пространстве-времени Ирольна), наоборот, пространство и время являются предметами сознавания этого Я, и в этом смысле оно их вмещает. Если что-то находится там или здесь, то оно не субъект, а объект. Поэтому монада в том значении, в каком понятие вводится Андреевым, — это по существу лишь ещё одно тело, даже несмотря на то, что слово в книге функционирует иначе.

Сравнительно проще обстоит дело с тонкими телами и душой. Первое ошибочное предположение, которое может прийти на ум, состоит в том, что шельт соответствует душе, астральное тело — ментальному, а эфирное — витальному. Однако потенции астрального тела не совпадают с функциями ментальности. «В нём сосредоточены способности духовного зрения, слуха, обоняния, глубинной памяти, способности полёта, способности общения с синклитами, даймонами, стихиалями, ангелами, способности ощущения космических панорам и перспектив» (РМ II 3). Если это описание ментального тела, то интеллектуалы должны летать по небу и общаться с ангелами или как минимум помнить своё существование перед нынешним воплощением.

Кроме того, Андреев о шельте и астральном теле говорит, что эти облачения часто объединяются в нашем представлении под словом «душа» (вновь отметим, что под словом «душа» в нашем представлении на самом деле объединяются субъективные реалии, а не «облачения», но более не будем останавливаться на этом). И Шри Ауробиндо «душу» описывает не как нечто простое — этим словом он обозначает единство «собственно души», «искры Божьей», с постепенно развивающимся «психическим существом» (от греч. психея — душа) (Шри Ауробиндо. Собрание сочинений. Т. 21, ч. 2. С. 63, 74). Описания души-искры полностью совпадают с описаниями шельта. А из этого следует тождественность астрального тела и психического существа (напомним, что речь идёт именно о словарях Андреева и Шри Ауробиндо, для других терминологических систем соответствия могут сколь угодно отличаться).

В таком случае ментальное и витальное тела совпадают с эфирным, или являются своего рода системами эфирного тела. Для косвенного подтверждения этого тезиса привлечём версию разноматериальной структуры человека американской целительницы Барбары Энн Бреннан (см. «Руки света», гл. 7 «Энергетическое поле человека, или его аура»; «Свет исходящий», раздел «Семь уровней энергетического поля человека»). Её подробные, ясные описания производят впечатление передачи увиденного тонким зрением и вызывают доверие. Бреннан описывает семь слоёв ауры, шестой из которых своими характеристиками соответствует астральному телу по Андрееву (она называет его «небесным телом»). Следовательно, предыдущие пять совпадают с эфирным телом по Андрееву. И среди них мы обнаруживаем «эфирное тело», называемое также «витальным полем» (первый слой), «эмоциональное тело» (второй слой) и «ментальное тело» (третий слой).

Итоговое отношение терминологических систем Андреева и Шри Ауробиндо для описания составных частей человеческой природы, на наш взгляд, выглядит следующим образом:

Д. Андреев

Шри Ауробиндо

Физическое тело

Физическое тело

Эфирное тело

Ментальное и витальное тела

Астральное тело

Психическое существо

Шельт

Условно соответствует Душе, искре Божьей;

Монада

Условно соответствует Духу, Высшему Я, Атману

 

Согласно Шри Ауробиндо и Мирре Альфасса, на позднейших стадиях Интегральной йоги человек выстраивает ещё одно тонкое тело — супраментальное. Андреев назвал бы его «метаэфирным» (РМ VI 1), если верна высказанная в предыдущей части настоящей статьи гипотеза о том, что высшие слои Шаданакара относятся к плану супраментального бытия.

Но как раз когда мы обращаемся к слоям Шаданакара, обнаруживаются новые диссонансы. Например, «астрал» — это термин для обозначения материальности и сакуалы Высокого Долженствования, и сакуалы Ангелов, которые явно не относятся к психическому плану.

 

Метемпсихоз

 

В одной из работ Николай Бердяев замечает, что теософы превратили традиционную индийскую пессимистическую теорию перерождений в оптимистичное эволюционное учение. То же самое сделал Шри Ауробиндо. У него это связано прежде всего с идеей о развитии психическом существа.

Душа, представитель центрального существа, является искрой Божественного, поддерживающей жизнь любого индивидуального существа в Природе. Психическое существо является сознательной формой этой души, растущей в процессе непрерывной эволюции, в результате которой сначала в материи развивается жизнь, затем на основе жизни формируется разум, пока наконец разум не сможет развиться и стать верховным разумом, а верховный разум — супраментальной Истиной (Шри Ауробиндо. Собрание сочинений. Т. 21, ч. 2. С. 45).

В каждом новом воплощении испытывается более сложный способ бытия, чтобы в будущем перейти к ещё более сложному. И постепенный рост, восхождение ко всё более высокому бытию и сознанию отдельных существ делает для них возможным воплощение во всё более развитых формах Природы. Таким образом, в общем случае первое воплощение души должно произойти в примитивной форме жизни, а потом она будет перерождаться во всё более эволюционно высокостоящих формах.

Андреев признавал реальность перевоплощений (и даже что «преобладающая часть монад» движется по этому пути, РМ III 2) и считал, что ничего принципиально неприемлемого для христианства или ислама в существе этой идеи нет (РМ I 3). Это одна из причин, по которым его наследие подвергается нападкам со стороны поборников христианской ортодоксии, несмотря на то, например, что в двух синоптических Евангелиях Иисус сообщает апостолам о перевоплощении пророка Илии в Иоанна Крестителя (Мф. 17:10—13; Мк. 9:11—13).

Описанные взгляды Шри Ауробиндо на смысл перерождений очень созвучны сквозящей в «Розе Мира» идее о становлении души: точно так же, как для Шри Ауробиндо, для Андреева циклы рождений и смертей не бессмысленны, это не круговорот, а восходящая спираль. На вершине сакуалы Высокого долженствования монады соединяются со своими «ставшими душами». Правда, нужно прояснить мнение Андреева по поводу возможности однократного рождения, без последующих перевоплощений: «Решительно не из чего не следует, что путь перевоплощений будто бы есть единственно возможный, единственно реальный путь становления индивидуального духа» (РМ I 3).

Раскрыть эту мысль помогают несколько фрагментов книги.

«Такие люди, как проживший удивительно чистую жизнь Моцарт, — феноменально редки: это — существа, еще никогда не воплощавшиеся людьми, а только ангелами и у которых поэтому дьявольское эйцехоре заключено не в шельте, а только в эфирно-физических тканях существа, унаследованных от людей — родителей» (РМ X 1). Здесь у Андреева неточность: более подходит «существа, ещё никогда не воплощавшиеся на земле». Существа, ещё никогда не воплощавшиеся людьми, рождаются в человечестве регулярно, иначе наша численность в Энрофе не могла бы увеличиваться. У Андреева же речь идёт о феноменальной редкости рождения в человеческом теле души, развившейся вне Энрофа и потому никогда не затронутой ядами этого мира. А если это исключение, то правило, соответственно, состоит в земных предвоплощениях будущих людей в нижестоящих эволюционных царствах (см. также РМ 2 III, абз. 11).

Ещё одним моментом, требующим разбора, является идея Андреева, что в различных метакультурах человечества может вообще преобладать тот или другой тип воплощения (РМ I 3), т. е. единичный или многократный. Это чрезвычайно важно, поскольку вскрывает глубинную природу разногласий по данному вопросу. Но, как мы только что выяснили, путь становления, «при котором воплощение в физическом слое совершается лишь один раз» (там же), точно не может быть преобладающим ни в одной метакультуре, так как эти случаи «феноменально редки». Следовательно, речь идёт лишь об исключительных личностях определённых метакультур — в первую очередь о христианских праведниках (РМ 2 III). Информация же о Моцарте даёт основания полагать, что этот круг шире.

Это нонсенс для традиционной индийской религиозной мысли (но не для Шри Ауробиндо, который, как и Андреев, отрицал универсальный и исключительный характер закономерностей такого рода и настаивал на гибкости подхода). Но ещё более невероятно для неё другое: согласно Андрееву, не только человеческое рождение может стать последним, но оно вовсе и не обязательно, чтобы душа обрела человеческую и сверхчеловеческую сознательность и освободилась. Эта трансценденция возможна вне Энрофа на лестницах миров животного царства и царства стихиалей (РМ V 2, 3), без прохождения эволюционных стадий здесь, ибо есть «расколдованные сфинксы» Каэрмиса, «и стихиали, и даже животное царство, чей метафизический смысл являл собой столь глубокую загадку», взошедшие в Элиту Шаданакара.

Причина расхождений в том, что традиционное учение о реинкарнации сбрасывает со счетов опыт, который обретает душа перед новым рождением, равно как и после каждого из них, так, словно развитие возможно лишь на земле. Её приверженцы (сознательно и бессознательно) не берут в расчёт существование на иных планах: зрелость души меряется числом жизней на земле, рождаются фантазии о прошлых жизнях на земле, строятся планы на будущие жизни на земле и т. п. — словно, покидая землю, человек впадает в бессознательное состояние и в результате какого-то однообразного механического процесса по прошествии определенного времени оказывается в новом теле. Картина, предлагаемая Андреевым, совершенно избавлена от этого. Она обладает колоссальным потенциалом по освобождению мышления от ограниченности перспективами земной жизни.

 

Христология «Розы Мира»

 

Есть два пункта, отдаляющие «Розу» от традиционного христианства достаточно, чтобы она никогда не была официально принята, — куда дальше, чем перевоплощение и прочее. Это её богословие и христология. Идеи Андреева о Троице (РМ VI 3) мы уже рассматривали. На наш взгляд, положительное решение в вопросе об их истинности не будет принято никаким Вселенским собором, даже если на секунду вообразить, что какая-то из сторон выступит с инициативой проведения такового ради его постановки. Нововведение меньшее, чем то, на которое надеется Андреев, однажды раскололо церковь.

Вторым тезисом, имеющим подлинно принципиальное значение, является отрицание боговоплощения (РМ I 3): в Иисусе из Назарета воплотился не Бог-Сын, а богорождённая монада, которая выражает Бога-Сына. Божественность Иисуса занимает в сознании христиан ещё большее место, чем догмат о Троице. Для человека, живущего во Христе, видящего в Нём Бога, путь и истину и жизнь — путь, ведущий до самого конца, истину, выше которой быть не может, и жизнь, полнота которой совершенна, — для такого человека переход к новому пониманию Иисуса представляет великую трудность. Мысль о том, что Он — Логос планеты, помимо которого есть Логос Солнечной системы, Логос Млечного пути и т. д., покажется ему дикой.

Выскажем некоторые соображения на этот счет. Во-первых, ничто не заставляет думать, будто Логос планетарной системы или целой галактики есть сущность большего духовного масштаба, чем Логос планеты. Это можно пояснить на следующей аналогии. Когда Логос Шаданакара воплотился на земле и занимался духовным развитием двенадцати человек, Он не стал от этого меньше ангелов, оставшихся на небесах и продолжавших направлять развитие всей брамфатуры. Так и из непосредственного участия этой монады в становлении брамфатуры отдельной планеты никак не следует, что её значение планетарно. Во-вторых, нам неизвестно, насколько реализован потенциал Логоса Шаданакара. В этом ещё одно отличие мифа Андреева от остальных: его трансфизические и инфрафизические иерархии — это не застывшие сущности, полностью актуализованные и неизменные, и будущее их скрыто.

Далее. В мифе Андреева за Иисусом сохраняется богосыновство. Во-первых, Андреев признаёт непорочное зачатие Иисуса и притом от Самого Бога-Отца: «Предвечное рождение Бога-Сына от Бога-Отца могло ли иначе выразиться мистериально в историческом, человеческом мире, как только рождением человека Иисуса от сил Той же ипостаси?» (РМ VI 3). Во-вторых, будучи богорожденной монадой, Логос Шаданакара есть Сын Божий также и безотносительно рождения на земле.

Вообще сведения, сообщаемые Андреевым об Иисусе, не отчуждают от Него ни одного качества из тех, что мы можем воспринять через Новый Завет, не обедняют Его образ ни на одну черту, не измельчают ни на толику глубины. Более того, в «Розе» впервые подлинно открывается Христос-творец, создатель миров.

 

Христианство, Воскресение, смена юг и Интегральная йога

 

Если теперь перейти к точке зрения второго из интересующих нас авторов, то в первую очередь нужно сказать, что одним из самых загадочных моментов в наследии Шри Ауробиндо является скромность места, которое в нём отведено Иисусу. В предыдущей части статьи мы сформулировали, что могут значить друг для друга эти духовные движения — христианство и Интегральная йога, — и даже попытались посмотреть на последнюю как на подготовку Земли ко Второму пришествию Христа. Но у самого Шри Ауробиндо есть лишь одинокий намёк на это, который мы скоро процитируем. В целом же его учение находится совершенно вне христианского мифа.

Иисус для Шри Ауробиндо — это Великий Любящий, аватар божественного сострадания, который «со своего Креста научил Европу человеколюбию» («Мысли и афоризмы», 41). Но неизвестно, было ли что-то после Креста, было ли Воскресение, и если было, то было ли оно телесным, или же его нужно понимать как аллегорию. Шри Ауробиндо прошёл мимо Воскресения, мимо его значения для своей садханы, и это необъяснимо. Были написаны «Эссе о Гите», а «Эссе о Евангелии» — нет.

В Евангелиях нет того великого, многостороннего, ничем не ограниченного духовного знания, той силы реализации, какие мы находим в Гите, нет той эмоциональной силы, страсти, нет прекрасных символов гопи, нет многостороннего, как раскрытие Кришны, раскрытия личности Христа (Шри Ауробиндо. Собрание сочинений. Т. 26. С. 162).

В индуизме есть одна чрезвычайно интересная для рассматриваемого вопроса мифологема. Как известно, в отличие от христиан индусы верят, что боговоплощения были многократными. Если выписать их в хронологическом порядке, получится следующий список:

  1. Матсья, рыба
  2. Курма, черепаха
  3. Вараха, вепрь
  4. Нарасимха, человек-лев
  5. Вамана, карлик
  6. Парашурама, «Рама-с-топором»
  7. Рама
  8. Кришна
  9. Будда

И существует эсхатологическое пророчество о десятом, Калки Аватаре: после Будды придёт последний аватар, который положит конец текущему мировому периоду, Кали-юге, и положит начало веку истины, Сатья-Юге, а вместе с ней новому космическому циклу.  «Калки должен… установить Царство Божие на земле, уничтожив асурические силы, которые этому противостоят» (Шри Ауробиндо. Собрание сочинений. Т. 21, ч. 2. С. 204).

Кто же этот десятая аватар, следующий за Буддой? Если признавать Иисуса аватаром, что и делал Шри Ауробиндо (вместе со многими лидерами индийского духовного ренессанса — это одна из важнейших граней явления), ответ напрашивается сам собой. С другой стороны, если в качестве критерия брать смену юг, очевидно, что напрашивающийся ответ не может быть верным. «Законы остались законами, инстинкты — инстинктами, страсти — страстями, болезни — болезнями, смерть — смертью, государства — государствами, войны — войнами, тирании — тираниями» (РМ VI 2). И всё же Калки — это Христос, Христос Второго Пришествия.

Замечательно совпадение Всадника из Откровения Иоанна Богослова с образом Калки в индуистском предании, где он также описывается, как всадник на белом коне. Если «отсеивать главное от второстепенного, общее от частного», увидеть «семя идеи», то станет понятно, что в христианской эсхатологии смене юг соответствует конец царства Антихриста и начало Тысячелетнего царства Христова, или смена эонов, на языке Андреева.

И вот что поразительно — Шри Ауробиндо придерживался этой же точки зрения. Несмотря на то что его эволюционизм в целом противоположен классической индуистской космологии, согласно которой творение изначально пребывает в совершенном состоянии и затем деградирует, он, по-видимому, рассматривал эту модель как частично приложимую к тому отрезку истории человеческих обществ, который начался в ведический период и длится по сей день, и свободно привлекал концепцию юг к формулировке своих историософских взглядов: «Эту работу надо начинать сейчас, но завершится она только к концу Кали Юги», — писал он о своей йоге (Early Letters, 27.423, цит. по Сатпрем. Мать: трилогия. СПб.: МИРРА, 2000—. Т. 1. С. 250).

Более развернуто — в работе «Йога и её цели»:

Йога, которую мы осуществляем, предназначена не только для нас, но для Божественного; ее цель — исполнить волю Божест­венного в мире, свершить духовную трансформацию и низвести божественную природу и божественную жизнь в ментальную, ви­тальную и физическую природу и жизнь человечества. Ее цель ­не личное Мукти, хотя Мукти — это необходимое условие йоги, но освобождение и преобразование человеческого бытия; не лич­ная Ананда, а низведение божественной Ананды — Христова Царствия Небесного, нашей Сатьяюги — на землю.

Перед нами уже совершенно эксплицитное соединение христианской и индуистских эсхатологий, и при этом Шри Ауробиндо нигде подробно эту тему не разрабатывает. Он вплотную подступает ко Христу, к преданию о Воскресении и пророчествам о Втором Пришествии и о преображении мира и… проходит мимо.

 

Мать всех богов и всех сил

 

Одной из тем, по которым смыкаются учения Андреева и Шри Ауробиндо, является Женственность Божья.

В ранних «Мыслях и афоризмах» (1913) можно найти всего пару сентенций, где Бог именуется Матерью (№ 93, 279), образ Кришны совершенно преобладает. Мы помним, что в Алипорской тюрьме (1908—1909) Шри Ауробиндо открыл для себя духовность Бхагавадгиты, и Кришна стал его избранным Божеством, ista Deva. От Него Шри Ауробиндо получил программу своей ранней садханы, известную как «семь четвёрок», сапта чатуштайя (Хиз П. Шри Ауробиндо: краткая биография. М.: Амрита-Русь, 2003. Гл. 10). По словам Шри Ауробиндо и Матери, 24 ноября 1926 года («День сиддхи») Кришна низошел в тело Шри Ауробиндо (Ван Фрекем Дж. За пределы человека: жизнь и деятельность Шри Ауробиндо и Матери. СПб.: Адити, 1999. Гл. 12, разд.: 24 ноября 1926 года. С. 188—195). В конце того года Шри Ауробиндо удалился в уединение, а в 1927-м перестал вести дневник своей садханы. Исследователь А. Е. Величенко предполагает, что, вероятно, такое решение было связано с изменением роли Кришны и переосмыслением значения его программы в развитии йоги Шри Ауробиндо. Подытоживая рассмотрение этой роли, Величенко пишет: «Сначала Кришна рассматривался Шри Ауробиндо как божество сверхразума, затем императивного сверхразума и, наконец, — глобального разума. В качестве последнего он перестал быть для Шри Ауробиндо Владыкой его йоги» (Величенко А. Е. Краткий очерк эволюции взглядов Шри Ауробиндо на сверхсознание. Разд.: Дневники, декабрь 1926 — февраль 1927 г.). Напомним читателю, что «глобальный разум» означает высшую модальность ментального сознания, в то время как «сверхразум» — сознание уже  супраментальное. В 1927 году пишется работа «Мать», краткая, но полностью посвящённая «Махашакти, Матери вселенной». И уже в поздней переписке с учениками мы  обнаруживаем, что Шри Ауробиндо говорит о Боге в женском роде так же — если не более — часто, как и в мужском.

Таким образом, между ноябрём 1926 и концом 1927 года должно было произойти нечто, что изменило его понимание Божественного.

Обратимся же к основному художественному труду его жизни — поэме «Савитри». Исследователь Мангеш Надкарни считает, что в первой части «Савитри» в йоге царя Ашвапати Шри Ауробиндо описал собственную йогу (не метод, а духовный путь). Мы думаем, что одна из песней этой части — «Поклонение Божественной Матери» — есть не что иное как аналог «Трёх свиданий» Владимира Соловьёва, то есть поэтическое описание встречи Шри Ауробидно со Звентой-Свентаной (если принять андреевскую интерпретацию «Трёх Свиданий»). Вот это описание:

И когда он [царь Ашвапати, альтер-эго Шри Ауробиндо] стоял на бытия обнаженном краю
И вся страсть и весь его души поиск
Встречали свое затухание в некой черт не имеющей Шири,
Присутствие, к которому он стремился, приблизилось.
<…>
Неумирающая показалась Истина, длящаяся Сила
Всего, что здесь сделано и затем уничтожено,
Мать всех богов и всех сил,
Которая, посредница, землю со Всевышним связует.
<…>
Бесформенное и Сформированное объединены были в ней:
Необъятность была превзойдена одним взглядом,
Лик открыл полную толп Бесконечность.
Инкарнирующая невыразимо в ее члены
Безграничная радость, которую мировые силы ищут слепые,
Ее тело красы освещало луною моря блаженства.
У истока она стоит рождения, труда и судьбы,
В своем медленном круге циклы на ее зов поворачивают;
Одни ее руки изменить могут драконью основу Времени.
Это её мистерию Ночь прячет;
Алхимическая энергия духа — её;
Она — золотой мост, чудесный огонь.
Светлое сердце Неведомого — это она,
Мощь безмолвия в глубинах Бога;
Она есть Сила, нерушимое Слово,
Магнит нашего восхождения трудного,
Солнце, из которого мы зажигаем все наши солнца,
Свет, что из нереализованных Ширей склоняется,
Радость, что манит из невозможного,
Мощь всего, что еще никогда вниз не сходило.
Вся Природа к ней одной немо взывает
Исцелить своими ногами болящее биение жизни
И сломать печати на смутной душе человека,
И зажечь её огонь в закрытых сердцах вещей.
Всё здесь однажды будет ее сладости домом,
Все противоположности готовят ее гармонию;
К ней взбирается наше знание, наша страсть идет ощупью;
В её чудесном восторге мы будем жить,
Её объятие превратит в экстаз нашу боль.
Наша самость будет единой самостью со всеми через неё.
В ней подтвержденная, ибо в ней трансформированная,
Наша жизнь найдет в своём осуществленном ответе
Свыше безграничные смолкшие счастья,
Внизу — божественного объятия чудо.
Это, знаемое как в громовой вспышке Бога,
Восторг вещей вечных его
[Ашвапати] члены наполнил;
Изумление поразило его в восторге потонувшее чувство;
Его дух был пойман в её нестерпимое пламя.
Однажды увидев, его сердце признавало только её.
Только голод по бесконечному блаженству остался.
Все цели в ней были утрачены, затем найдены в ней;
Его основа была собрана в один указующий шпиль.

Теперь для Ашвапати всё меняется, ему проясняется смысл космического существования и земной судьбы человека:

Существование не казалось больше бесцельным падением,
Затухание не было больше спасением единственным.
Скрытое Слово найдено было, ключ долго искомый,
Открыто было значение рождения нашего духа,
Осужденного на несовершенство тела и разума,
На несознание материальных вещей
И оскорбление смертною жизнью.
Чувствовалось Сердце в пространствах, широкое и обнаженное,
Пылающая Любовь из белых духовных источников
Горе невежественных глубин аннулировала;
Страдание было утрачено в её бессмертной улыбке.

Очевидно, что эта небесная встреча стала поворотным моментом во внутренней жизни Шри Ауробиндо. Никаких упоминаний о ней в прозаической форме мы не встречали. Правда, в поэме есть встреча Ашвапати с ещё одной грандиозной женственной сущностью, которую Шри Ауробиндо называет Мировой душой («Савитри», книга II, песнь 14). Но она носит характер краткой ослепительной вспышки, проходит без последствий для сюжета, в то время как первая богиня неразрывно связана с судьбой человека и земли, что передаётся пророческими строками ближе к концу первого фрагмента («Всё здесь однажды будет ее сладости домом…»).

 

Мирра Альфасса

 

Насколько мы можем судить, среди исследователей темы Интегральной йоги Шри Ауробиндо пользуется почти исключительным вниманием. Обсуждают его идеи, цитируют его слова, ссылаются на его работы. Причина, на наш взгляд, заключается в том, что именно Шри Ауробиндо является автором практически всех философем и терминов, связанных с Интегральной йогой, то есть именно он сделал возможными касающиеся её дискурсивные практики. Шри Ауробиндо входит в список 100 самых изученных исторических личностей, составленный по данным каталога Библиотеки Конгресса США (крупнейшей в мире после Британской библиотеки). На начало 2008 года в этот каталог входило 320 монографий, посвящённых ему, больше, чем Александру Македонскому, Гюго, Шопенгауэру и другим.

Но, возможно, центральная фигура этой истории — другой человек, и это Мирра Альфасса. Такая точка зрения сначала кажется сомнительной. В энциклопедических статьях и биографических справках о Мирре часто говорят как о «сподвижнице Шри Ауробиндо» и никогда о Шри Ауробиндо не говорят как о «сподвижнике Мирры Альфасса». Это Мирра приплыла в Индию, чтобы остаться там до конца жизни, а не Шри Ауробиндо отправился во Францию. И именно Шри Ауробиндо дал Мирре её духовное имя — Мать. Однако приблизительно с 1926 года он начал вдохновлять учеников следовать за Матерью по её пути (Хиз П. Указ. соч.), и впоследствии эта тенденция лишь усиливалась. К мнениям учеников, что он является аватаром, Шри Ауробиндо относился без энтузиазма, в то время как мнения, что аватаром является Мать, решительно подтверждал. О ней он напрямую говорил как о воплощённой Божественной Матери (см. Шри Ауробиндо. Мать. М., 2005. Разд.: Письма о Матери. С. 32—44).

Мирра Альфасса родилась во Франции 21 февраля 1878 года. С детства она имела сильнейшие духовные переживания и всю сознательную жизнь провела в настойчивом поиске силы, способной коренным образом изменить жизнь на Земле. 29 марта 1914 года в Пондишери Мирра познакомилась со Шри Ауробиндо и узнала в нём человека, которого регулярно встречала в своих видениях и снах и который руководил её духовным развитием. Днём позже она сделала в дневнике следующую запись: «Неважно, что тысячи и тысячи людей погружены в полное неведение. Тот, кого мы видели вчера, уже здесь, на земле. Его присутствие является достаточным доказательством того, что придет день, и Тьма преобразится в Свет, и Царство Твоё, о Господи, установится на земле». Менее чем через год после этой встречи Мирра была вынуждена оставить Пондишери, но только для того, чтобы окончательно вернуться сюда в 1920-м. Здесь она будет вершить вместе со Шри Ауробиндо супраментальную йогу и руководить ашрамом, пока не оставит тело в 1973 году.

Уход Шри Ауробиндо и уход Матери разделяют двадцать три года. Главное событие этого периода произошло 29 февраля 1956 года — дата известна ныне среди последователей  как Золотой День.

Этим вечером Божественное, конкретное и материальное, присутствовало здесь, среди вас. Я стала формой живого золота, превосходящей по размеру всю вселенную, и я оказалась перед огромной, массивной золотой дверью, которая отделяла мир от Божественного. Посмотрев на эту дверь, я осознала и повелела, единым движением сознания, что «час настал» и, подняв обеими руками огромный золотой молот, нанесла удар, один-единственный удар по этой двери, и дверь разлетелась на куски. И тогда супраментальный Свет, Сила и Сознание хлынули на землю неудержимым потоком (цит. по Ван Фрекем Дж. За пределы человека… Гл. 20).

О том, что реально означают эти слова, мы пока можем только догадываться. Но концептуально нужно констатировать, что цель воплощения Шри Ауробиндо и Матери в тот момент была достигнута — и достигнута Матерью. «С этого момента, — пишет ван Фрекем, — мы должны воспринимать всё, что написал Шри Ауробиндо, в совершенно ином свете. Поскольку всё, что он делал и о чём писал, было сфокусировано на том великом будущем Событии, которое, как он знал, было «неизбежным» и уже «предопределённым где-то», но которое, тем не менее, ему и Матери предстояло осуществить здесь, на Земле, в безжалостной битве».

Зададимся вопросом, может ли «Роза» пролить какой-то новый свет на фигуру Матери. Сразу же нужно сказать, что Мать не воплощение Звенты-Свентаны. Во-первых, Мирра родилась в 1878 году, и Андреев писал, что Звента-Свентана не воплотится в Энрофе, примерно спустя семьдесят лет после этого. Во-вторых, «эманация в Шаданакар великой богорождённой женственной монады совершилась только на рубеже XIX века» (РМ X 4). Между тем, есть письмо Шри Ауробиндо, в котором он сообщает ученику, что для рассказа об их с Матерью деятельности в прошлых воплощениях ему «пришлось бы описать всю историю человечества» (Шри Ауробиндо. Собрание сочинений. Т. 26. С. 493). Более того, глубинная память Матери хранила воспоминание, в котором ценитель «Розы» увидит свидетельство о праангельской Олирне (см. РМ II 3 2):

…В соответствии с тем, что я помню, в истории Земли определённо был момент, когда существовало что-то вроде земного рая в том смысле, что жизнь была совершенно гармоничной и естественной.

<...>

Я помню эту жизнь, я пережила её заново, когда пришла к осознанию жизни на Земле как единого целого. Но я не могу ни точно сказать, как она долго она длилась, ни указать место, где это происходило. Этого я не знаю. Помню только условия, состояние материальной природы, форму человеческого тела, сознание людей и гармонию со всеми остальными элементами земной жизни — гармонию с животным миром и такую необыкновенную гармонию с растительным миром. Знание о том, как использовать то, что даёт Природа, какими свойствами обладают плоды и растения, было естественным и непосредственным. И при этом никакой враждебности, никакого страха, никаких противоречий, разногласий и извращений — разум был чист, прост и светел (Мать. Собрание сочинений. СПб.: Адити, 2012. Т. 1)

Следовательно, Мать — одна из «тех немногих человеческих монад, которые не явились в Шаданакар позднее, как большинство, а начинали в нём свой путь во времена, более давние, чем древность, и не в Энрофе, а в ангельской Олирне», причём монада богорождённая. Такое значение, на наш взгляд, приобретает понятие аватарства в мифе «Розы»: аватар есть воплощение богорожденной монады в слое плотной материальности.

Философия » трансатлантические евразия-медитации ::: сеанс 4 » Март 18, 2015 21:35:03

 

Продолжение публикации переписки Дмитрия Ахтырского и Фёдора Синельникова. 

Читать первую часть     Читать вторую часть     Читать третью часть

 

Дмитрий Ахтырский:

Ранние евразийцы, как это ни забавно, находились в одной струе не только с консервативно-революционными движениями той поры (типа итальянского фашизма и германского национал-социализма), но и с антропологическо-этнографическими новациями мирового уровня.

К примеру, Николай Трубецкой вполне убедителен в разоблачении взгляда на «дикарей» как на детей (или даже полуживотных).

Европейцы в глазах людей иных культур также выглядят детьми. Психология не вполне еще приобщенного к культуре ребенка людей роднит, а приобретенная с возрастом культура чужакам становится непонятна, ее значение нивелируется и игнорируется. Так что «дикари» не вполне чужие. Они свои в том базовом, что в нас узнаваемо.

А отличие евразийца Трубецкого от европейских этнографов и антропологов в том, что те внесли свой вклад в разрушение имперских «дискурсов подавления», а вот евразийцы, напротив, активно поучаствовали в формировании еще одного. Им и знамениты.

Почему? Потому что дискурс убедителен только тогда, когда основывается на самопреодолении, самораскрытии - как это и происходит с людьми Запада, преодолевающими свой европоцентризм. И претерпевает epic fail, когда основывается на самоутверждении за счет другого.

Вот если бы евразийцы больше вспоминали, к примеру, о российско-якутских войнах вместо тиражирования мифов о «мирном освоении Сибири и Дальнего Востока» - было бы о чем говорить. Но получилось по-другому - качественный продукт в процессе такой переработки превратился во «вторичный продукт» типа «а у вас негров линчуют», который в «Москве 2042» предлагалось сдавать в специальные приемные пункты.

Но вернемся к преодолению мифа о «дикаре». Итак, чужое для эгоцентрического сознания становится либо объектом фобии, либо объектом филии, либо не замечается. Три базовых аффекта в индо-буддийской психологии — влечение, отторжение и игнорирование, в равной степени искажающие восприятие. В случае игнорирования «чужой» объект или «чужие» его аспекты могут быть вовсе не замечены, их не пропустят фильтры восприятия.

Таким образом, пока что Трубецкой предлагает читателю вполне корректные практики по отсечению культурологических «идолов». Эти практики призваны обеспечить нормальный ход всякой децентрализации.

Но нередко эти практики используются лишь как переходные в процедуре патологической децентрализации и последующей новой патологической же централизации. В таких практиках, применяемых в борьбе с сильным и влиятельным «чужим», сначала устанавливается, что «чужое» не лучше «своего». Но это лишь первый шаг. Далее начинается борьба с перекосом в сторону «чужого», в процессе которой «чужой» демонизируется и исключается из интеграции, если таковая борцу за собственную идентичность еще потребна.

Впрямую в подобном переходе автор концепции, может быть, и не повинен. Но в таких случаях следует учитывать всю ситуативную диспозицию и корректнейшим образом расставлять этические маркеры. Трубецкой указал на нетерпимость любого шовинизма. Но когда речь заходит о конкретике, начинаются упоминания об отсутствии в Европе не-ксенофобски мыслящих людей вообще, о «римском солдафонстве» и «германском вандализме». А такие упоминания как раз и есть конфронтационные этические маркеры, которые призваны направить читателя на ксенофобский путь или же дать соответствующим образом преднастроенному читателю знак, что тот взял в руки правильную книгу, написанную единомышленником и, более того, собратом по оружию.

Возникает мысль: а не эти ли именно маркеры, в частности, и собрали на время вместе столь непохожих людей, как ранние евразийцы? А если ответ будет утвердительный, то насколько важен был этот объединяющий момент по сравнению с другими?

Можно предположить, что потенциями универсально-планетарного прорыва обладает любая культура. Но европейские культуры первыми этот прорыв осуществили. Да, происходит попытка самоутверждения за счет побежденных, как человечество до сих пор продолжает самоутверждаться за счет остального животного мира. Есть в этом прорыве и способствующие дальнейшей интеграции универсалии — увеличение степеней личной свободы, позитивно-перспективное проективное мышление, продолжающий разрабатываться набор метаязыков для описания интегрирующейся реальности. Многие же критики европейской культуры словно не желают признавать первенство европейцев в деле прорыва к планетарному уровню. И вместо того чтобы исправлять перекосы, возникшие при прорыве и помогать преодолевать атавистическое эгоцентрическое наследие, которое оказалось «занесено» носителями европейской культуры на этот глобальный уровень, такие критики предлагают объявить европейский прорыв «фальстартом», вернуться назад и стартовать сызнова. Возможно, и дисквалифицировав навечно допустившего этот фальстарт. А дальше — либо стартовать по новой к тому же или иному финишу, либо объявить саму идею старта навязанной фальстартовавшим и счесть «общепланетарный уровень» зажженным «романогерманцами» (можно подставлять иные именования) обманным болотным огоньком утопии.

«Естественно, поэтому, что психика народа с культурой непохожей на нашу будет нам всегда казаться элементарнее, чем наша собственная», — вот такую забавную фразу произносит Трубецкой. С одной стороны, он выявляет «идола». С другой — как бы даже оправдывает европоцентристов. А с третьей — не является ли этот пассаж утверждением фатальной разобщенности людей и культур? И насколько иронично звучит эта фраза, если попробовать «примерить» ее на вполне сочувствующих евразийцам дискредитаторов Запада?

Сходным образом и европеизированный высший класс относился к культуре «простого народа», говорит Трубецкой. Этот высший класс и есть та «пятая колонна», о которой он упоминал выше. Класс, не то обманутый, не то подкупленный. И вот этот класс сметен революцией — так как же евразийцу не увидеть в ней «высший» смысл? Как говорили антизападники в Византии, лучше видеть в Константинополе турецкий тюрбан, чем папскую митру, с той разницей, что культурными комплексами в отношении Византии страдал скорее Запад. Но для евразийцев оказывается «лучше» напоминающая в этой аналогии «турецкий тюрбан» красная звезда с серпом и молотом.

А вот критика «исторического аргумента» (как его называет Трубецкой) менее убедительна. Культуру «предков европейцев», по его мнению, роднит с «сохранившимися доныне архаическими общностями» только «одинаковая непохожесть» на современную Европу. Спорный тезис. И помимо того, мы наблюдаем отличие Европы — предельный динамизм, в отношении которого иные культуры выглядят статичными. И этот факт евразийцами признается. Получается, что Европа — «одна из многих». Прорыв к глобальному уровню, однако, не означает для евразийцев того факта, что Запад смог выработать что-то универсальное. И тогда вновь включается концепт уникальности Европы, но уже уникальности в болезни, на которую все здоровое одинаково непохоже. И эта логика в итоге не понравилась Флоровскому, для которого европейская культура все-таки неразрывно связана с христианством: «Утверждать равноценность культур, игнорируя, что одну из них делали пусть очень скверные и заблуждающиеся христиане, значит смущать слабых. Я вполне согласен с Вами в оценке европейской «культуры», но подвожу под нее иное обоснование, более, на мой взгляд, евразийское, ибо менее «научное». К этому мое «расхождение» и сводится. Если вместо «культуры» говорить о «быте», все разъясняется: европейский быт худ, ибо вырос из удобопревратного духа ложнопринятого христианства, поэтому он не только не есть едино спасающая норма, но и ложный образец. Надо создать свои бытовые формы, ставши хорошими и живыми православными и запасшись здравым смыслом и чутьем действительности: вот тут-то и явится «Восток», — не в перспективах духовно-культурного творчества, а в перспективе политической и хозяйственной тактики» (письмо Флоровского Трубецкому от 5.1.1923).

Но в целом типологию патологическо-централистских искажений, связанных с оценками «высоты уровня развития», Трубецкой выстраивает вполне корректно. Хорош пример с культурой, рассматриваемой как «застойная», хотя она, может быть, проделала за рассматриваемый период немалую трансформацию, но только не по единственно существующей для адепта «магистрального пути развития цивилизации» эволюционной прямой, а потому все трансформации оказываются либо незамеченными, либо несущественными.

Но дело дошло уже до середины текста Трубецкого — и до сих пор неясно, не является ли он проповедью ценностно-этического релятивизма, и не будет ли единственной подлинной ценностью объявлено эгоцентрическое же поддержание своей жизнеспособности, для чего и была затеяна критика «европейских гуманистических ценностей» — от «они им не следуют» через «они же их и придумали» к «они их придумали чтобы погубить нас».

Если европейская культура — действительно прорыв к универсальным ценностям (естественно, не во всей их полноте), то почему бы не принять благое? Или универсально благого в истории культур для евразийцев не существует?

«Субъективно для меня может быть вполне очевидно, что я во всех отношениях лучше и умнее моего знакомого N, но, т.к. ни для самого N, ни для многих других наших общих с ним знакомых этот факт не очевиден, я не могу считать его объективным. А между тем вопрос о превосходстве европейца над дикарями носит именно такой характер: не забудем, что разрешать его хотят сами же европейцы, романогерманцы, или люди, хотя и не принадлежащие к их расе, но загипнотизированные их престижем, находящиеся под полным их влиянием. Если для этих судей превосходство романогерманцев очевидно, то очевидность эта не объективна, а субъективна и, потому, требует еще объективных доказательств. А таких доказательств нет: предшествующее изложение достаточно ясно показало это».

А вот этот отрывок уже полон передержек. Предшествующее изложение только показало, какими именно установками может быть обусловлено конкретное суждение. Трубецкой, показав, что некое европоцентристское суждение может быть вызвано ложной установкой, вовсе не доказывает того, что Европа не совершила прорыв к универсальному. Происходит манипуляция с «квантором всеобщности». Европейская культура может оказаться лучше в чем-то, но это не значит, что она «лучше во всех отношениях». Из сомнительности воображаемого тезиса о «превосходстве во всех отношениях» и из простой демонстрации механизмов искажения восприятия у эгоцентриста делается вывод, что никаких доказательств «превосходства романогерманцев» (тут речь идет уже не об абсолютном превосходстве) нет. Причем ни о какой конкретике речь так и не зашла. Теперь априори любое суждение о превосходстве европейской культуры в том или ином аспекте будет объявляться эгоцентрическим, все «общечеловеческое» будет считаться проявлением романогерманского шовинизма. А то, что все (!!!) европейцы — шовинисты, Трубецкой утвердил («доказал») еще в самом начале текста. И если кто-то на стороне или даже в моей семье говорит, что какой-то человек в некоторых отношениях лучше меня, то он просто загипнотизирован престижем этого человека и находится под его влиянием. Еще раз обратим внимание на это замечательное рассуждение — вот что получится из него путем абстрагирования: «любое суждение о превосходстве А над В делается под влиянием А, искажающим восприятие высказывающего суждение».

Трубецкой пишет: «таких доказательств нет». И непонятно — их пока ему не представили или их нет и не может быть в принципе, и эта принципиальная невозможность им доказана. Но подобная принципиальная невозможность может базироваться только на основаниях полного этического релятивизма. Или же на принципах не-осуждения, которые евразийцы, мягко говоря, не разделяют. Такое ощущение, что евразийцы считают пороком не насильственное подавление слабых, а концептуально-ценностное обоснование силового превосходства. О тотальном европейском эгоцентризме, вандализме германцев и солдафонстве римлян речь уже шла — и что же, под чьим влиянием Трубецкой высказывал эти суждения? Был подкуплен карфагенянами, когда речь идет о римлянах? Или все-таки римлянами, когда речь идет о германцах?

«Вообще говоря, большая или меньшая сложность ничего не говорит о степени совершенства культуры. Эволюция так же часто идет в сторону упрощения, как и в сторону усложнения. Поэтому, степень сложности никак не может служить мерилом прогресса».

Действительно, манипуляции с бинарной оппозицией «простое/сложное» часто используются в обоснованиях превосходства. Интересно, что ответит и ответит ли Трубецкой на вопрос, можно ли говорить в принципе о «степенях совершенства»?

«Вместо принципа градации народов и культур по степеням совершенства — новый принцип равноценности и качественной несоизмеримости всех культур и народов земного шара. Момент оценки должен быть раз навсегда изгнан из этнологии и истории культуры, как и вообще из всех эволюционных наук, ибо оценка всегда основана на эгоцентризме. Нет высших и низших. Есть только похожие и непохожие».

И вот мы имеем, наконец, завершающую эту часть повествования концептуальную сентенцию.

Констатирую факт: идея качественной несоизмеримости никоим образом не следует из предшествующих рассуждений Трубецкого. Если только не добавить к нему один элемент — что эгоцентризм человека, в том числе групповой эгоцентризм носителя определенной культуры, фатален и непреодолим.

Можно согласиться с тезисом, что нет высших и низших людей, рас, культур. Но из этого не следует, что достижения этих культур не имеют универсального значения. Культуры оказывают друг на друга влияние. Посмотрим, что скажет Трубецкой о самом факте этих влияний. По его логике, позитивных влияний просто не может быть в силу несоизмеримости культур. Ибо проводники влияния обмануты, подкуплены или находятся под гипнозом. Но при этом Трубецкой сделал оговорку, что всякий — не только европейский — шовинизм этически ущербен и должен быть преодолен, ибо мешает нормальному контакту между народами.

Кроме того, Трубецкой как-то умалчивает об эгоцентризме не-европейских культур, так же полагающих себя высшими. Если культуры влияют друг на друга, то на каком основании Трубецкой считает необходимым минимизировать именно романогерманское влияние? Неужели на каком-нибудь этическо-оценочном суждении, которое, с его же точки зрения, является по отношению к сравниваемым культурам недопустимым?

Культуры уникальны и равнодостойны перед Богом. И люди тоже. Но это не значит, что халтура равнодостойна шедевру. Индийская традиционная музыка не хуже европейской. Обмен возможен.

Тяжелые проблемы начинаются тогда, когда речь уже не может идти о сосуществовании, но нужно предпочесть конкретную модель.

 

Продолжение следует