выход

Текст с разрешения автора взят из его блога в LiveJournal. 

Консервативная интенция (сохранение монопольной власти КПСС и единство СССР) весь период 1985-91 гг. была основной для Третьей державы¹. Но из-за необходимости проведения экономических и политических реформ держава не могла концентрировать свои усилия только на одной этой интенции. Она была вынуждена часть своих сил направлять на проведение реформ и удержание контроля над ними. В результате в демократическом движении рубежа 80-90-х переплетались инициируемая Третьей державой либерализация «сверху» и гражданская революция «снизу».
 
Курс на реформы поддерживался гражданским обществом. Консервативный же курс более адекватно выражал сущность Третьей державы, и при этом отторгался гражданским обществом. К лету 1991 г. два политических вектора – консервативный и реформаторский, которые до этого одновременно пыталась поддерживать Третья держава, из-за активизации гражданского общества разошлись уже настолько, что исчезла возможность хоть какого-то их сопряжения. Логика политических реформ к рубежу июля-августа 1991 г. привела к ситуации, в которой не осталось места для центристской политической позиции. После победы Ельцина на президентских выборах в РСФСР 12 июня 1991 г. Горбачев был обречен на соглашение с российской политической элитой: без РСФСР перезаключение союзного договора становилось невозможно. Горбачев, будучи репрезентатором Третьей державы и до этого последовательно пытавшийся балансировать между ее двумя политическими векторами – консервативным и реформаторским, перешел в лагерь реформаторов.
 
17 июня был подготовлен предварительный вариант нового союзного договора. 27 июня его текст был опубликован. 20 июля 1991 г. вышел указ Ельцина о департизации: КПСС лишалась роли ведущей политической силы в главной республике Союза, а значит и окончательно утрачивала роль его основной интегрирующей структуры. Одновременно на надреспубликанском уровне готовилось соглашение о коренном реформировании СССР. 2 августа Горбачев в телеобращении объявил, что подписание нового союзного договора состоится 20 августа. Фактически это означало, во-первых, отделение от СССР в ближайшей перспективе нескольких республик, отказавшихся подписывать этот договор, а во-вторых, существенное ослабление центра в новом Союзе и смещение власти к республиканским элитам. Однако сохранение такого союзного центра уже не могло устраивать Третью державу. Соответственно и М. Горбачев как Президент СССР окончательно перестал отвечать ее интересам.
 
Третья держава попыталась осуществить жесткий вариант консервации СССР и КПСС. Манифестом сил, которые должны были осуществить этот проект, стало «Слово к народу», опубликованное в «Советской России» 23 июля 1991 г. – через три дня после указа Ельцина о департизации. 
 
Аннигиляция центристского течения в июне-августе 1991 г. привела к тому, что Третья держава должна была выбрать какой-то один из двух векторов – консервативный или реформаторский. Почему же в августе 1991 г. Третья держава предпочла поддержать именно консервативную интенцию и попыталась инициировать реакционный сценарий (ГКЧП)?
 
Основным актором Третьей державы до августовского путча не могли стать структуры государственной власти РСФСР и ее политическое руководство. В 1990-91 гг. они являлись магнитом для реформаторских сил и институциональным средоточием российского гражданского движения. В роли основного державного актора летом 1991 г. продолжала выступать общесоюзная государственность, в распоряжении которой находились силовые ведомства и финансы. Но после того как Горбачев заключил пакт с Ельциным и тем самым фактически перешел на позиции реформаторов, он – как персоналия – уже не мог стать лидером консервативной реакции. Поэтому Третья держава инициировала объединение консерваторов, сосредоточенных на вершине властной пирамиды СССР, в новый орган – ГКЧП. Путч ГКЧП в августе 1991 г. был последней попыткой Третьей державы сохранить единство СССР и главенство КПСС. Однако столкновение ГКЧП с российским гражданским обществом, находившимся тогда на подъеме, привело Третью державу к тяжелому поражению.
 
После этого уровень гражданской активности в РСФСР-РФ стал снижаться. Это произошло потому, что после августа 1991 г. союзные структуры оказались полностью парализованы, и Третья держава больше не распыляла свои силы между союзной и российской государственностью и окончательно перенесла свое воздействие на высшие органы власти РСФСР. «Зазор», благодаря которому в 1989-91 гг. росло гражданское самосознание российской нации, исчез.
 
Основными институциональными структурами РСФСР в 1990-91 гг. являлись Съезд народных депутатов (и формируемый им Верховный Совет) и Президент. Теперь именно они стали средоточием Третьей державы в истории. В 1991 г. РСФСР как сформировавшееся национальное государство отвечало новым социально-экономическим условиям – в отличие от СССР. Поэтому ее государственность после 1991 г. оказалась значительно более устойчивой, чем государственность СССР в 1989-91 гг.

1. Метадержавы - умопостигаемые реальности, выражающие себя в деятельности тех или иных великодержавных государств. "Третья Российская метадержава" - реальность, образовавшаяся в конце XIX века, утвердившаяся в 1918 году и выражавшая себя в деятельности Советской России, СССР, Коминтерна, а ныне инспирирующая государственность России и некоторых других постсоветских государств.

Москва, август 1991. Эпистолярные зарисовки, сделанные наивным 19-летним юношей - Дмитрий Ахтырский

Провал августа: советские люди не пожелали отстаивать свои гражданские права - Фёдор Синельников 

Москва 1991 и Тяньаньмэнь 1989 - Фёдор Синельников 

Национальный вопрос и отказ российского великодержавия от демократии после августа 1991 - Фёдор Синельников

Избрание Председателя ВС РСФСР в мае 1990 г.: почему победил Ельцин? - Фёдор Синельников

Текст с разрешения автора взят из его блога в LiveJournal. 

Почему Москва в августе 1991 г. не превратилась в Пекин 89-го? Почему площадь перед «Белым домом» в 1991 г. не стала похожа на Тяньаньмэнь двумя годами раньше?
 
По той же самой причине, по какой в СССР рубежа 80-90-х гг. была невозможна экономическая модернизация, аналогичная китайской. Китай в 1989 г. в отличие от Советского Союза 1991 г. был слабоурбанизированной страной. Если в год Путча в СССР  в городах проживало 66% населения, а в основной советской республике – РСФСР – около 73%, то в КНР по данным 4-ой всекитайской переписи 1990 г. городское население составляло менее 27%.
 
Китайская политическая элита пошла на кровавое подавление гражданских протестов, так как в существовавших тогда в КНР социально-демографических условиях могла реализовать проект, сочетающий экономическую либерализацию и авторитарную политическую систему. Советская же элита такого проекта реализовать не могла. Российское гражданское общество – опять же в силу уже состоявшихся социально-демографических процессов, было тогда существенно сильнее китайского. Кроме того, у российского гражданского общества в августе 1991 г. была легитимная институциональная опора – органы власти РСФСР, противостоящие нелегитимному ГКЧП. У китайского общества в 1989 г. такой опоры не было.
 
Попытка Третьей Российской метадержавы¹ выразить себя через консервативные круги союзного руководства была вынужденной. Августовский путч был акцией, инициированной Третьей державой от безысходности. В условиях нарастания кризиса летом 1991 г. Третья держава была вынуждена сосредоточиться на консервативной интенции. В августовские дни воздействие Третьей державы на высшие государственные структуры РСФСР было минимальным. Но как только ГКЧП обнаружил свою бесперспективность, Третья держава немедленно переориентировалась на руководство РСФСР. В условиях невозможности сохранения своего контроля над всем СССР, держава решила сконцентрировать свои усилия на его ядре – России.
 
И все же между пекинскими и московскими событиями есть сходство. В Китае 1989 г. гражданское общество оказалось недостаточно сильным для того, чтобы упразднить коммунистическую диктатуру. В РСФСР же гражданское общество после падения власти КПСС не смогло установить стабильный контроль над государственными институтами. Почему - попробую ответить в другой статье.

1. Метадержавы - умопостигаемые реальности, выражающие себя в деятельности тех или иных великодержавных государств. "Третья Российская метадержава" - реальность, образовавшаяся в конце XIX века, утвердившаяся в 1918 году и выражавшая себя в деятельности Советской России, СССР, Коминтерна, а ныне инспирирующая государственность России и некоторых других постсоветских государств.

Москва, август 1991. Эпистолярные зарисовки, сделанные наивным 19-летним юношей - Дмитрий Ахтырский

Провал августа: советские люди не пожелали отстаивать свои гражданские права - Фёдор Синельников 

Раздвоение Системы: консерваторы и реформаторы в 1988-91 гг. Август 1991 - Фёдор Синельников 

Национальный вопрос и отказ российского великодержавия от демократии после августа 1991 - Фёдор Синельников

Избрание Председателя ВС РСФСР в мае 1990 г.: почему победил Ельцин? - Фёдор Синельников

Все одно и то же: "Где ты, послеавгустовский расцвет демократии и пир духа?", "Ах, как плохо поступили с народом после августа!" Все эти причитания уместны для прыщавых гимназисток в народнический период, или, наоборот, для таких же прыщавых реакционных романтиков, начитавшихся Шатобриана и де Местра. О чем вообще речь? Никто с народом ничего плохого не делал - ни при царе, ни при большевиках, ни при пост-большевиках, потому что нет субъекта действия, сепарированного от этого самого народа. Каков "народ", такова и "власть" над ним. Одни представители "народа" сами участвуют во власти, другие позволяют первым делать над собой то, что те захотят. Нередко - в извращенной форме. Так к кому претензии и вопросы? 

Смена держав тут вообще ни при чем. Державы могут меняться, и при этом в государстве может возникать национальное демократическое и социально-ориентированное общество (Франция после 1945 г.). Или при старой (но надорвавшейся и деградирующей) державе может происходить переход к нему (Япония после 1945 г. и Испания после Франко). Вопрос в социальной зрелости политической нации. Россияне, рассматриваемые как целостный исторический субъект, на сегодняшний день таковой не являются. Увы им. Поэтому после августа остались теми, кем были при советской власти. Самой читающей все подряд нацией. 

Многие в жанре альтернативной истории рассуждают, что надо было сделать после августа. Но - люстрации не было, реформы стал проводить главный редактор "Коммуниста", а президентом стал бывший кандидат в члены Политбюро. А вторым президентом - чекист. Согласен, надо было бы все делать не так. Вопрос только в том, кому делать? А некому, потому что пассионариев, видите ли, ждем-с. Верховных наставников. Никак не меньше. А если их нет - "чего же можем, такие бедные, слабосильные, несчастные?". 

Построение демократического и социального общества - задача не пресловутых пассионариев, а политических наций, формирующихся в каждодневном отстаивании гражданских прав. Возникшая в 1917 г. в России политическая нация так и осталась по своей сути советской. Она сейчас только называется российской. Не являясь таковой. В августе советско-российская политическая нация получила свободу. И это уже только ее проблема в том, как она ей распорядилась. 

Оформившаяся в системе коммунистической государственности, да еще на базе векового российского монархизма, советская нация в пост-советский период остается политическим "больным человеком", неспособным ни нормально жить, ни спокойно умереть. Что происходит в конце концов с "больным человеком", мы знаем по судьбе Османской империи. 

Рауха и Ахтырский всё трендят (от слова тренд) об "анахатном обществе", "зеленом меме". Ахтырский поминает "революцию сознания" 60-х., говоря о ней как о предтече нового общества, не основанного на принципе власти и принуждения. Вот только революция эта могла произойти в демократических государствах Запада. А не в дефективных деспотиях или полу-деспотиях, где граждане вздыхают о просветленном обществе, либо упражняются на форумах в околополитической прозе. В тоталитарных или полуавторитарных государствах революции сознания произойти не может. В них может произойти только "культурная революция". Или появится какая-нибудь фалунь.

Москва, август 1991. Эпистолярные зарисовки, сделанные наивным 19-летним юношей - Дмитрий Ахтырский

Москва 1991 и Тяньаньмэнь 1989 - Фёдор Синельников 

Раздвоение Системы: консерваторы и реформаторы в 1988-91 гг. Август 1991 - Фёдор Синельников 

Национальный вопрос и отказ российского великодержавия от демократии после августа 1991 - Фёдор Синельников

Избрание Председателя ВС РСФСР в мае 1990 г.: почему победил Ельцин? - Фёдор Синельников

Безусловно, глубоким смыслом наполнена поговорка "Если у вас паранойя - это не значит, что вас никто не преследует". Во многом галантерейщик Бонасье был прав - он столкнулся с заговором против него и Франции. На бытовом уровне человек то и дело сталкивается с заговорами - сам интригует против кого-то и предполагает, что интриги плетутся и против него. 

В человеке сталкиваются две его веры - вера в мировую северную лисичку и вера в то, что реальность трансформируется в нечто благое (как всеобщее, так и индивидуальное). Убежденность в существовании тотального мирового заговора и вера в благое провидение. В своем пределе вера в мировой заговор абсурдна, поскольку частью заговора оказывается и сам размышляющий - в частности, сама его вера в наличие такого заговора. Поскольку даже в своем солипсическом варианте, когда человек, закрывая глаза, чувствует, что весь мир пошел на него войной, из заговора есть выход, заговор не тотален - и можно предположить, что прорвавшись сквозь тенета, он обнаружит себя в запредельной по отношению к миру заговора реальности.

Таковы предельные случаи, хотя следует помнить, что за любой конспирологической паранойей локального масштаба просвечивает этот архетип - в его первичной солипсической абсурдности. Точно так же за любым импульсом жажды власти стоит желание поставить под свой полный контроль всю реальность, которая должна стать марионеточной - и этому желанию нельзя дать поработить себя.

Вероятно все. Нельзя скидывать со счетов возможность, что это все придумал Черчилль в восемнадцатом году - или же оказавшийся в Париже Котовский. Самая невероятная версия может оказаться через некоторый промежуток времени вполне мейнстримной - коперниканская революция тому пример.

Таким образом, параноидальной конспирологии противостоит конспирология шизоидная, которой, возможно, и следует уравновешивать первую. Неуравновешенная параноидальная конспирология страдает патологической ограниченностью - она считает, что один из вариантов интерпретации каузального потока является на порядок более вероятным, чем весь оставшийся легион. Очарованный такого рода конспирологией человек забывает, что реальность практически невероятна, преувеличивает свои когнитивные возможности - хотя видит лишь ничтожно малое число струек в потоках океана причинности.

Параноидальная конспирология тяготеет к детерминистским теориям - она зиждется на уверенности, что реальность скорее контролируема, чем свободна, и что контроль этот не-благой. Хотя у меня есть серьезные сомнения, что контроль вообще может быть благим - моя интуиция говорит мне, что божественное провидение не имеет отношения к реальности, скрывающейся за семантическим полем слова "контроль", что Бог есть в том числе и Свобода.

Любое состояние реальности и отдельных ее систем параноидальный конспиролог рассматривает как запрограммированную умными, хорошо осведомленными и могущественными недоброжелателями. Любое изменение он трактует как запланированное и негативное. 

Но реальность представляет собой равнодействующую разнонаправленных воль. Мало того, субъекты процесса (во всяком случае, это точно касается мира людей) имеют сразу несколько волевых установок в одном действии (и конституции, и севрюжины с хреном и кого-нибудь ободрать). Поэтому контролеры для параноидального конспиролога оказываются в итоге существами, фактически совершенными, за "небольшим" исключением - их воля не является доброй. 

Таким образом, возвращаюсь к исходному положению - параноидальная конспирология оказывается верой в мировой epic fail, в неблагого демиурга. Вере абсурдной, поскольку сам конспиролог в пространстве своего мировоззрения размещает себя за пределами заговора и мнит себя ему противостоящим. Но если этот конспиролог выйдет за пределы собственного солипсизма, он должен будет сделать вывод, что и другие существа по своей сути к заговору непричастны. И следовательно, поток событий может пойти не по плану контролеров, неизбежны "точки бифуркации", переходные нестабильные состояния, просчитать которые не представляется возможным. ЛСД исследовалось спецслужбами на предмет усиления контроля, но на деле привело к ослаблению оного.

Крайне важно, оценивая вероятности версий, обращать внимания на собственные предустановки, направляющие внимание на одни варианты и оставляющие без внимания другие. Предельные установки недоказуемы - и мне лично предпочтительна вера во всеобщее освобождение.

Искушения сексуального характера почти неизбежны при возрастании влияния Мировой Женственности? Попытка блокировки - чаще всего попытка блокировки женского начала как такового?

******************************

"Глубинной сути" не на кого нападать и не от кого защищаться? Ее проявлениями следует считать свободу, любовь и творчество? Проявление этих свойств в их чистоте, не нарушаемой "сбоями" вроде страхов и страстных желаний - и есть провиденциальное проявление?

Если все это так, то "провиденциальное" не противопоставлено демоническому. В этой картине "демоническое" вторично, "демоничны" все виды несовершенства. Выражаясь буддистским языком, "демонична" "духкха" (несчастье, страдание).

Свобода, любовь и творчество в своем чистом, незамутненном состоянии транспарентны - то есть прозрачны для всех существ во все стороны. Ограничения этой транспарентности и есть то, что мы можем в этой картине называть "демоничностью". 

******************************

Концепция "вседержителя" в христианстве оказывается тесно связана с империей - становится психологически возможно изображать Того, кто отказался от земных царств, в образе самого что ни на есть земного царя, на троне, со скипетром и державой. Культ власти как таковой с точки зрения мистического анархизма - культ демонический. Если человек считает, что высшее божество - это такой мировой пахан с мигалкой - то он верит скорее не в Бога, а в Его противоположность.

******************************

Противопоставление "космос" и "хаос" и традиционную экстраполяцию его на проблематику божественного и демонического - когда космос оказывается творением богов, а хаос связывается с хтоническими чудовищами и вообще демонами - можно попробовать рассмотреть в аспекте их связи с животно-иерархической природой человека. Система, в которой отсутствует иерархия, мыслится либо слабой и заслуживающей презрения - либо угрожающей больше, чем враждебные иерархии, ибо принцип последних понятен, а сеть остается загадкой. Однако и тирания, и атомизированная псевдоанархия  с точки зрения мистического анархизма - явления демонического порядка вещей. Противопоставление их реально только в демонической сфере. Бог - это не тиран и не дух лептонной пустыни, распавшейся не-реальности. Он - свобода и любовь. Железно упорядоченный космос тираничен, антибожественен. Свобода же - срединный путь между тиранией и распадом. Она - "Хаосмос", вечно заново творящееся, обновляемое, юное и пластичное. Бог есть свобода, а "обезьяна Бога" есть ее ограничение, тирания.

Пока существует тирания и принуждение, можно говорить о "князе мира сего". Демоническое начало стремится к власти, желает власти, само себя мыслит властью, а остальных рассматривает либо как своих господ, либо конкурентов, либо рабов, и иначе вопринять не может, иначе перестанет быть демоническим. Оно стремится завладеть миром и мыслит себя его владыкой. Без него была бы невозможна сама категория власти, не было бы в языке такого слова - поскольку божественному началу чуждо эгоистическое самоутверждение и гордыня, оно не господствует и не владычествует по образцу человеческих князей. В этом аспекте его хорошо описывает трактат "Дао дэ цзин". Животный мир был почти тотально демонизирован, будучи разделен на хищников и травоядных и подпав закону взаимопожирания. Человек же выделяется из животного мира как существо, совмещающее в себе обе разделенные половины - возможно, для того чтобы преодолеть эту демонизацию в самом себе. Таким образом, на ранних этапах своей истории человек оказывается демонизирован тоже - и у него рождаются соответственные представления о реальности, демонизированная мифология. Образ Бога свободы и любви очищался весьма понемногу. И поэтому было бы неправильно брать представления, сформированные в своих основах тысячелетия и тысячелетия назад и трактовать их прямо в лоб, в то время как следовало бы проводить тонкий анализ. Такие лобовые трактовки в ходу как у фундаменталистов, так и у их поверхностных или недобросовестных критиков. Не всякий, кто употребляет слово "Бог", имеет в виду именно Его (хотя - а кого еще можно иметь в виду, когда что-то вообще говорится?). Многие люди полагают, что в своих трипах разговаривают с "богом". Вопрос - с каким именно. Любой обладатель силы может объявить себя таковым, и многие из тех, кто слабее, могут ему поверить. Но "не в силе Бог, а в правде".

******************************

Слова "анархия" и "коммунизм" для меня синонимичны "республике Божией". Это "срединный путь", соединение в свободе и любви. Общество дружественного контакта. Две бездны по двум сторонам - тирания и недружественный распад, потеря контакта.

******************************

Можно предложить альтернативную общеизвестной трактовку мифа о Прометее. Прометей в ее рамках окажется символом первых технических революций. Человек овладел огнем и первичными ремеслами, вместо того, чтобы освоить техники вроде тибетского "тумо" - самосогревания. И тогда окажется, что принес Прометей суррогат, симулякр, наркотик-аддиктив, но совсем не божественный огонь. Либо обманул, либо по дороге огонь изменился, перестал быть божественным. Сложно все с эллинской мифологией - известной нам лишь в позднейших поэтических переложениях. Мифологическое символическое пространство-объем для каждого персонажа поистине огромен, практически беспределен - даже если довольно жестко задан рядом констант. Ожившая кукла из полена с длинным носом, путешествующая в страну дураков - а какая огромная дистанция от несчастного Пиноккио до Буратино, которого можно рассматривать в рамках мифа как мессию!..

Сказано, что у монады нет окон. А у души, вроде как, есть. Правда, они не окна, а зеркала, и показывают не то, что "снаружи", а только то, что внутри. Взгляд "вовне" показывает только то, что заключено в широчайший по нашим хилым представлениям, но по-любому ограниченный набор восприятий. Глядя на мир - видим только "себя"... 

И что именно видим? По большому счёту - всяческую мозаику из впечатлений, образов, знаков. Замысловатый пазл, никак не складывающийся в единое целое. Почему не складывающийся? А на что оно надо, это самое "целое"? На хлеб не мажется и не булькает. Стремление к нему воодушевляет, а достижение скорее обескураживает. Естественный вывод - стремиться надо, но только так, чтоб уж точно не достигнуть. По пути можно сравнивать отождествляемую часть воспринимаемого с противопоставленным. И испытывать такие довольно острые ощущения как гордость и разочарование, дающие "переживание полноты бытия". Иначе - или скучно, или страшно. Очень близкородственные мотивации, скука - вытесненный страх. Да и наоборот, похоже, тоже. Так вот и перебираем разноцветные кусочки, досадуя что они такие разные и друг с другом стыкующиеся худо. 

Следующий, неизбежный для расколотого человеческого восприятия шаг - тяга к дискретности. Из одинаковых кусочков картинка складывается проще. Рационалистические системы древности пытались начинать унификацию восприятия с морали. Новое Время отличилось тем, что перевело главный акцент унифицирования на сенсорику - в область, где до этого подвизалась магия. Откинув всякие экзотические "мумбо-юмбо" несложно убедиться, что нормативное восприятие Модерна по сути магично, основано на связи сенсорных восприятий со знаковыми системами. 

В основе западной прагматики лежал страх, страх перед непредсказуемым "внешним миром" и в социальном аспекте и в природном. Трудно сказать, что было страшнее - война с многочисленными враждебными соседями или очередная эпидемия, хищность сюзерена или засуха. Западный рационализм объявил главным врагом природу, в чём была его немалая новация. И от этого немало выиграл в социальном плане. Новое восприятие утвердилось, приняло несколько близкородственных идеологических форм и прогнуло под себя всех своих неповоротливых и косных конкурентов. Место страха, как водится, заняла скука - пожалуй, главный враг дискретного миропонимания. 

И - о чудо! То кварки начинают приобретать какие-то весьма своеобразные свойства и характеристики, то кванты законно утверждают свою спонтанность и непредсказуемость. Релятивизм походя, снисходительно расшвыривает догматичность, логичность, строгость и прочую прислугу сциентического фундаментализма. В гуманитарной и художественной сфере постмодернистский, до фанатизма скептичный анархизм занимает одну господствующую высоту за другой. А начавшаяся было рационализация общественных наук безнадёжно буксует в количественных приоритетах, и ленивая суета вокруг этой колеи невольно наводит на мысли о саботаже. 

Вывод не нов. То, что "снаружи", не то что подобно, а просто идентично тому, что "внутри". Выход из этого круга указан давно, да только что за корысть "взгляд наизнанку выворачивать"? И дело хлопотное, и сложности неизбежны, и результат ничем понятным не прельщает. Единственное, что тут можно было бы предъявить, это соображение, что "Большое Йа", когда ему становится скучно с самим собою, не очень щепетильно в выборе средств для выхода на очередной виток спирали.... 

Права дельфинов: мир должен последовать за Индией - Graham Land AsianCorrespondent.com - Jul 29, 2013

Правительство Индии официально признало, что у дельфинов имеется личность. Как следствие, в стране больше не будут строиться новые дельфинарии.

После Венгрии, Чили и Коста-Рики Индия стала четвертой страной в мире, запретившей поимку и импорт дельфинов для коммерческих увеселительных мероприятий.

Действия Индии находятся в согласии с Декларацией прав китообразных, составленной некоторым количеством ученых и философов, которая утверждает, что китообразные (дельфины, косатки, киты) заслуживает такого же этического отношения, как и человеческие существа.

Выбор быть этичным перед лицом больших потенциальных выгод - замечательное решение, так как имелись планы строительства дельфинариев в Мумбае и Дели. Бассейны для дельфинов теперь в Индии официально нелегальны.

Ведущий индийский голос в борьбе за права китообразных, Пуджа Митра из Федерации индийских организаций охраны животных (FIAPO), цитируется в сообщении немецкой Deutche Welle:

“Большинство дельфинов и китов оказываются в плену после совершенно дикой ловли в Японии, на Карибах, Соломоновых островах, в некоторых частях России. Эта ловля очень жестока. Они загоняют группы дельфинов на мелководье, где молодые женские особи, чьи тела не повреждены и представляются годными для демонстрации, отбираются. Остальные часто забиваются.

Только недавно выяснилось, что дельфины, как и люди, называют друг друга по именам. Исследование в St. Andrews University в Шотландии показало, что дельфины используют уникальные виды свиста, чтобы идентифицировать членов своей группы. Исследователи записали “имена-свистки” и затем проигрывали их группе.

Как сообщает BBC, дельфины отвечали только на свои собственные имена. Команда полагает, что дельфины действуют как люди - когда они слышат свое имя, они отвечают.

В то время как научные открытия такого рода и просвещенное отношение к китообразным распространяется по планете, в Японии наблюдается тревожная обратная тенденция. По данным таких групп защиты животных, как Elsa Nature Conservancy и Help Animals, Япония является мировым лидером по количеству аквариумов для дельфинов и по количеству дельфинов, содержащихся в неволе. около 600 дельфинов в 65 местах. Для сравнения - в США 30 дельфинариев. Это число сократилось на 14 за последние 20 лет - и такова тенденция в международном масштабе.

Из Japan Times:

“Великобритания закрыла все свои дельфинарии еще в 1993 году, и более чем 23 других стран, включая Австралию, Мексику, Таиланд, Хорватию, запретили ловлю диких дельфинов и торговлю ими, и содержание их в неволе. Это происходит из-за растущего убеждения, что такие действия являются жестоким обращением с животными”.

Индия ввела запрет на представления с участием дельфинов, находящихся в неволе. Дельфины должны рассматриваться как личности не-человеческого вида (non-human persons) - Stephen Messenger Treehugger - "Дельфины - уже давно одни из наших самых любимых животных, стирающие грань между человеческим разумом и эмоциями и миром природы. К сожалению, это притяжение привело по всему миру к эксплуатации для нашего развлечения, к жизни в неволе. Но теперь в Индии сделан смелый шаг в сторону увеличения благополучия дельфинов - запрещены шоу с плененными дельфинами. Шаг, который может повысить статус дельфинов - от просто забавных существ к существам, обладающим чем-то похожим на личность.

Министерство заявляет: "Принимая во внимание, что китообразные, как правило, очень умны и чувствительны, учитывая мнение многих ученых, которые, исследуя поведение дельфинов, предположили, что последние обладают необычно высоким уровнем интеллекта по сравнению с другими животными, дельфина следует рассматривать как "не-человеческую личность" - и в качестве таковой он должен иметь свои особые права. Держать дельфинов в неволе в развлекательных целях морально неприемлемо".

Индия запретила шоу с плененными дельфинами как "нравственно неприемлемые" - Environment News Service

Правительство Индии признало наличие у дельфинов личности - Mike Adams NaturalNews.com

Миф о благословении на Куликовскую битву: имперско-клерикальная карикатура - Фёдор Синельников

Вечная Женственность: Сергей Булгаков, Мережковский, Даниил Андреев - Фёдор Синельников

Циклы российского великодержавия и современность - Фёдор Синельников

События в Турции - потрясение Ново-ближневосточной державности - Фёдор Синельников

Демиурги метакультур. Образ и термин - Фёдор Синельников

Тихий дон Диего: Здравствуйте, Агни!

Миледи Саммер Андерфит-Мейджор: Присаживайтесь.

Агни Ябарто: Я сонный.

Миледи (иронически): Да!?

Тихий дон Диего: Я тоже немножко сонный. С жары.

Миледи: Нас с Агни Ябарто и п-ром Мессенджером не отпускал Арбитр Изящества. Мы пытались от него уйти в три, но в итоге ушли полшестого.

Агни Ябарто: Коньяк…

Миледи: Кто же вас заставлял его пить в таких количествах?

Агни Ябарто: Да, пить надо меньше.

Миледи: А Арбитр был вообще как этот, "выкованный из чистой стали с головы до пят"… Он его пил каждые десять минут. И не менялся.

Тихий дон Диего: Продвинутый…

Миледи: Я пила чай и ничего сказать не могу.

Профессор Антиномий Апофатьевич Мессенджер: Арбитр Изящества может съесть препарат a la ЛСД и пойти преподавать в университет. Это высокая доблесть. Этого почти невозможно совершить. Когда у тебя вокруг текут многомерные стены – и это только снаружи, а что появляется внутри… Мысли, картины мира…

Миледи: Надо разделять каналы.

П-р Мессенджер: Да. «Мысли мыслями, картины мира картинами мира, а я сейчас читаю лекцию».

Тихий дон Диего: Я, миледи, мороженого принес вместо ЛСД.

Миледи: Отлично. А то я не могу больше. «Машенька, почему ты не пьешь и не кушаешь»?

П-р Мессенджер: Ты вчера пила?

Миледи: Нет, но я тоже как бы…

П-р Мессенджер: Экстази?

Миледи: Ну, как бы тоже очень умеренно, но тем не менее… «Воздержание, воздержание, воздержание». Сколько ж можно. Главное, что-то мне подсказывает, что безобразия на этой неделе еще не закончились. Да, кстати, звонил мой брат Грег. Он мне рассказал много футбольной херни. Антиномий, я потом тебе ее перескажу, чтобы ты мне ее отсортировал.

Тихий дон Диего: Ты стала болельщицей?

Миледи: Нет, совершенно. Это мой брат нашел работу в этой структуре. И дал мне много сложной информации. Поскольку я первую лигу от второй совершенно не отличаю. Я знаю только, что в Питере есть команда «Зенит», и это все, что я знаю про футбол вообще. Так что я получила много сложной информации, запомнила, но ничего в ней все равно не поняла. Поэтому я потом ее через Антиномия пропущу – он, наверное, в ней все поймет. Я запомнить могу все, что хотите, а вот понять – это необязательно. Спорт меня совершенно не волнует. Антиволнует. Я считаю, что все это – гладиаторские игры, в особенности большой спорт. Но меня волнует мой брат, и я с удовольствием отодвину свое отношение в сторону и поиграю с ним в его игру.

Тихий дон Диего: Этруски, кстати, у которых римляне заимствовали гладиаторские игры – придавали этим играм глубоко религиозный, а не развлекательный характер. Это была форма жертвоприношения.

П-р Мессенджер: Так же и у греков с их Олимпийскими играми.

Миледи: А у индейцев майя, которые придумали то ли футбол, то ли баскетбол, победителя приносили в жертву.

Тихий дон Диего: Это неизвестно.

Миледи: Стадион я видела. Стадион смешной.

Тихий дон Диего: Что делали с победителями и побежденными – непонятно, и правила игры до сих пор пытаются реконструировать. Как шла игра – тоже неизвестно. Кто придумал игру в мяч – тоже неизвестно.

Миледи: Но они в нее все-таки играли.

Тихий дон Диего: Играли все. Во всех городах. Причем не только майя. Играли ацтеки. Тольтеки. Играли все мезоамериканцы.

Миледи: Ну, они же довольно близки к майя.

Тихий дон Диего: Очень интересно, что у ацтеков и майя цивилизации весьма различались пантеоном богов и стилистикой богослужения. У майя никогда не было таких обильных жертвоприношений, как у ацтеков, например. И еще есть один очень любопытный момент в архитектуре. На майанскую архитектуру очень сильное влияние оказали теотиуаканскиестили. Но любопытно, что майя строили города… Был забавный случай у нас с доном Хуаном в Мексике. Он читает путеводитель. Мы были в Паленке – это идеально распланированный город.

И он читает в путеводителе, что города майя в отличие от городов центральной Мексики не были четко распланированы. И он говорит: «Чего им нужно вообще? Что значит «не было четко распланированных городов»? И потом мы попадаем в Теотиуакан. Там – абсолютно ровные проспекты, колоссальные абсолютно одинаковые строения. И он говорит: «Теперь я понимаю, что хотел сказать автор путеводителя!» Видимо, Теотиуакан изначально был спланирован, четко продуман. Майя же, скорее всего, строились от здания к зданию, и в разные эпохи. Теотиуакан построен, вероятно, практически сразу. И даже если они потом его достраивали – то придерживались ритма, заданного первым архитектором, и выдержали до конца. Но вот тоже, знаешь, на любителя, поскольку, например, мои спутники были удручены, подавлены Теотиуаканом. Он очень сильное впечатление производит. В Теотиуакане все сделано для того, чтобы человек умалялся перед громадами храмов.

Миледи: Некоторые так на небоскребы реагируют. Они считают, что небоскребы их уменьшают. Я же никогда этого не чувствовала.

Тихий дон Диего: Мне вТеотиуакане было необыкновенно хорошо. Я чувствовал себя скорее приобщенным к тому величию, которое мы можем физически ощутить.

Миледи: Для меня небоскребы – это скорее ощущение «о, какое мы можем построить» - чем «ой, какая огромная хрень, и какой я маленький». Я, скорее, ощущаю себя частью строителей небоскребов. «Смотри, какая гора – а это мы построили!»

П-р Мессенджер: А я ни того, ни другого не ощущаю. Я в юношеском возрасте не любил современную архитектуру, потому что испытал любовь ко всякой седой древности. А потом я вспомнил, что я в детстве любил. И подумал – а ну ее нафиг, эту идеологизированную традиционалистскую романтику. Буду любить то, что я хочу. И многие небоскребы мне просто очень нравятся. Я не люблю мрачные черные кубы. Но сейчас стали строить летучие кристаллы, словно покрытые туманной дымкой, какие-то серо-зелено-голубые, с уступами, с садиками на боках… Словно кубики, неровно друг на друга поставленные. А на закате все это играет всеми цветами радуги, как горные вершины. А когда днем солнце светит, то все внизу в солнечных зайчиках от этих небоскребов, веселенькое такое…

Миледи: Сейчас у меня от Нью-Йорка ощущение, как от домов в богатой деревне, где каждый перед соседом похваляется резьбой на окнах. Небоскребы все разные. Каждый, кто его строил, явно думал: «А вот что я еще могу такое замутить, чего еще никто никогда не делал». Какие-то удивительные колонны… Они как звери, разные, на чугунных ногах – и все разных форм…

Тихий дон Диего: Меня это угнетает. Эстетически. Я тут не говорю об этом «чувствовании себя меньше», а именно об эстетике.

Миледи: Они ведь уже не таких простых форм…

П-р Мессенджер: Один, например, как мятая бумага. А другой – такое ощущение, что покрыт лужами или озерами, только вертикальными. Создается оптическая иллюзия, что это озеро. Вода.

Миледи: Они все разные. Прямые линии – это 70-е годы. WTC символизирует предыдущую эпоху, пост-арт-декорную. Потому что арт-декорные – они тоже ничего себе небоскребчики. Они как готические соборы, у них такие ребрышки. Они, скорее, напоминают готические шпили. А вот 60-70-е - эти квадратные формы жуткие - действительно штамповка. Так что чисто архитектурно Нью-Йорк, утратив WTC, ничего не потерял. Когда я преодолела фрустрацию – почему тут были дома, а сейчас их тут нету – я поняла, что то новое, что они сейчас строят, куда симпатичнее того старого, что там было. Там, конечно, нужен какой-то акцент – поскольку потом все остальное пространство вокруг застраивалось с учетом этого акцента на двух высотках. И когда там ничего не было – было видно, что там должен был быть подъем, а его нет.

Тихий дон Диего: Сейчас там одну строят?

Миледи: Одну. Там еще какие-то будут, но не такие высокие. А эта одна будет очень высокая, выше Impair State. Но она тоже такими хитрыми сглаженными очертаниями отличается, перекрученными штопором, все углы сглажены, ни одного прямого угла не торчит. И тоже оно все отражучее, довольно легкое. Они же сейчас реально все могут делать из стекла. У тебя на вид одно стекло. Если на него смотришь изнутри, оно прозрачное, а снаружи оно затуманенное. Но не тонированное, темное, а разноцветное, молочное, как опал, зелено-голубое. Производит вполне неплохое впечатление. Другое дело, что я не хотела бы в небоскребах жить. Жить я предпочитаю в домах с человеческими пропорциями. Я рада, что я живу в старых домах, так называемых «довоенных» (до второй мировой). От 6 до 12 этажей и не больше. В небоскребе жить – словно в улье. А вот работать – пожалуйста. Экономия места. Экономия ресурсов. А как еще строить на острове?

Тихий дон Диего: Америка – такая огромная страна, и теоретически можно было бы расширяться…

Миледи: Да, а потом всем в пробках стоять, бензином вонять. Оленей пугать. Не-не-не, пускай строятся плотненько, а природу не трогают. И так уже заасфальтировали больше, чем надо.

Тихий дон Диего: Может быть, не знаю. У меня просто личное ощущение чего-то очень темного с небоскребами связано, потому что я в детстве хотел стать генеральным секретарем ЦК КПСС. Была такая мечта. И одна из архитектурных идей была – всю Москву застроить небоскребами.

Миледи: А, это просто у тебя внутреннее отрицание!

Тихий дон Диего: Внутреннее ощущение, отторжение всего вот этого. Но я просто, смотря сейчас на ненавистный мне «Москва-Сити», вспоминаю те картинки в голове. У меня вообще много таких ощущений было в период между 14-ю и 18-ю годами. Странные мечты были. У меня, например, была мечта, чтобы 4 ноября было государственным праздником.

Миледи: А почему именно четвертое?

Тихий дон Диего: Потому что я очень любил праздник Казанской иконы Божией Матери. Да-да, вот так вот все смешно. «Мечты сбываются», - как говорил «Газпром». Знаешь, у Пелевина есть замечательный рассказ про сон Веры Павловны, где она хочет, чтобы повесили картину в туалете, где она работает – и от этого приходят в движение колоссальные пласты, и начинает рушиться все остальное.

Миледи: Но ты знаешь, я небоскребы не воспринимаю как эманации государства или как строящиеся по плану. Они же возникают каждый отдельно, каждый строит свой архитектор. Для меня каждый небоскреб – это идея отдельной группы людей. Как и дома в деревне, которые никто не строил по общему плану. Дальше, безусловно, следует учитывать то, что уже стоит, когда строишь новый – но это же не государственный проект.

Тихий дон Диего: Нет, конечно. Но мне кажется, что такое градостроительное мироощущение связано с определенным метафизическим настроем человека. Он должен быть очень рационалистичным. Очень рационалистичным. И, в общем-то, совершенно холодным. Сама идея небоскреба и стремление воплотить какое-то архитектурное сооружение именно в этом виде…

Миледи: Подожди, а высокие готические соборы тебя не раздражают?

Тихий дон Диего: Наоборот. Готическая архитектура – эта моя любимая форма.

Миледи: и п-р Мессенджер (хором): А в чем тогда принципиальная разница?

Тихий дон Диего: Готическая архитектура перенасыщена деталями, как бы усложняющими мир. А небоскреб сам является продуктом рационалистического сознания, функционального сознания – и он также влияет сам на это сознание по принципу обратной связи.

Миледи: Набери в поисковике «Aqua Tower».

Тихий дон Диего: Ты хочешь признания от меня, что он похож на готический собор?

Миледи: Я говорю не о готических соборах, а о сугубо рациональном функциональном жесткоугольном твоем восприятии. Я хочу показать тебе небоскреб, который на твой же собственный взгляд будет не похож на твой образ «метанебоскреба».

Тихий дон Диего: С 90-х годов стали строить их, да?

Миледи: С другой стороны, с точки зрения экологического сознания, небоскреб – одна из самых экологичных линий, которые ты можешь построить.

Тихий дон Диего: А вот я слышал альтернативную точку зрения. У меня товарищ занимался по ООН-овской программе. Там экологи вели курс по градостроительству. Они говорили ему, что небоскреб в каком-то смысле, особенно для Латинской Америки и для арабских эмиратов (стран Залива) – это навязанная эстетическая форма. Если в Японии или на побережьях США это в той или иной степени оправдано экономически – то в Бразилии, например, это совершенно неоправданно, потому что земля не стоит так дорого.

Миледи: Я говорю не об экономике, а об экологии.

П-р Мессенджер: Самое худшее для экологии - это “одноэтажная Америка”, с кучей автостоянок, с магазинами на километры. Там природы больше нет.

Миледи: Такую жару ты там нагонишь, это же асфальтовое зеркало. Если ты хочешь сохранить как можно больше земли в приличном лесном и т.д. виде - тебе хорошо строиться высоко. Лучше, чем размазывать все на парковки, машины, одноэтажные домики. Причем я понимаю, что люди могут хотеть жить в одноэтажных домиках. Но работать - ничего с ними не случится, если они поработают в небоскребе. Небоскреб гораздо экономнее отапливать, чем много-много отдельных мелких домиков.

П-р Мессенджер: А гулять лучше не в садике своем, а в лесу, который сразу около твоего небоскреба начинается.

Миледи: Я Латинской Америкой не занималась. Безусловно, весь мой опыт - опыт восточного побережья США. Я говорю, исходя из того, что я вижу вокруг себя. В других странах другие условия. Может быть, там это и не подходит. Если там трясет часто - может быть и не нужно там строить высокое. Вдруг оно потом кому-нибудь на голову свалится.

Тихий дон Диего: На японцев посмотри - у них трясет, но они научились строить.

Миледи: Японцы - серьезные люди. А в Бразилии сопрут песок.

Тихий дон Диего: А в Бразилии нет землетрясений.

Миледи: Отлично, но там где есть в Латинской Америке - спорут все, что можно. God bless them, они отличные люди, но воруют не хуже русских. Как ты знаешь, не во всех странах работают все рецепты. Я легко могу себе представить место, где не нужно строить небоскребы по миллиону разных причин. Но там, где я живу - я считаю, что их строить хорошо и нужно. Если с умом. У нас главная проблема, что все асфальтируется. И это невозможно - жарко, душно, вонюче. И наша задача - сократить площадь асфальта. И это делается путем роста вверх, путем сокращения длины поездок для людей и т.д.

И поэтому у нас это большая проблема, чем какие-то другие проблемы, которые могут говорить против небоскребов. Они не должны быть уродливые. Они должны быть красивые и разные. И они такими быть вполне могут. Я вижу много примеров - особенно если речь идет о современных небоскребах. Самые страшные, как я уже говорила, были в 70-е, когда было увлечение чистой геометрической формой. И хотели, чтобы они были одинаковые. Не случайно Бодрийар о них писал. Про копию и оригинал длинная телега. Что в нашем современном мире размыто понятие копии и оригинала, и, как пример, долго-долго он писал про нью-йоркский World Trade Center. Как пример эстетики повторения. Где нет ни оригинала, ни копии. Где никакого бонуса в оригинальности вообще нет, где все масс-штампованное. Но эта эстетика уже далеко в прошлом. Сейчас у нас в моде экологическая сознательность. Сейчас они все выпендриваются так: “Нет, этой нас самый энергосберегающий небоскреб! - Нет, у нас! Нет, у нас сверху посадили сад, чтобы не нагревалась крыша! - А мы!.. А мы!.. А мы сверху разбили ферму! У вас ничего не растет, а у нас растет базилик и мы им кормим в нашей столовой!”

П-р Мессенджер: А еще вертикальные фермы есть.

Миледи: Чтобы не распахивать землю, которой мало. Для России это не так актуально земли-то много, она пустая стоит. А у нас как раз он стоит. Если что-то распашешь - так это как раз то место, где жили медведи и олени. И зачем ты пошел туда их пугать? Оно у нас дикое, его же жалко. Это же не мертвый лес, где никто не живет, кроме несчастного одного зайца. То, что у нас нераспахано - оно же и правда нераспахано. Там волки, медведи кабаны. И зачем ты туда придешь? Ты, уже заполонивший весь мир, придешь туда распахивать? Поэтому чейчас много экспериментов - строят многоэтажные дома, на которые вертикальные фермы, огороды. Чтобы на земле их не делать. Не то, чтобы кто-то массово с этого питается - пока это на уровне экспериментов, прототипов. Но очень много, например, в Бруклине. На крыше - фермы. То есть огороды. Это последний писк моды. Школы заводят себе огород на крыше, чтобы кормить детей в школьной столовой плодами своего огорода с крыши. Потому что, с одной стороны, это уменьшает нагревание здания, и тебе не нужно так сильно кондиционировать. А с другой стороны, ты точно знаешь, чем ты кормишь своих детей. Такое веяние. Не знаю, как оно дальше пойдет, но для меня это очень осмысленно. Все равно у тебя весь город в крышах. Чего они пропадают? Либо уж бассейн на них сделай, чтобы люди купались, либо огород разведи! Понятно, что гидропоника - это не самый лучший способ, но... Поэтому я считаю, что за высотным строительством - будущее. Если лес еще не засран - то зачем в него являться со своим плугом? Пускай будет! Не так много незасранных лесов осталось. Даже в Америке. Да, в Америке, по сранению с другими местами, очень много - все-таки экологией народ уже давно озабочен. Не как в Коста-Рике, конечно, но пропорционально приличное количество.

Агни Ябарто: А в Коста-Рике озабочены?

Миледи: В Коста-Рике самые умные были. В Коста-Рике они  озаботились чуть ли не в 60-е годы своей экологией.

Тихий дон Диего: Коста-Рика вообще очень странная страна. Там нету армии

Миледи: Да, она называется “латиноамериканская Швейцария”. Там горы...

П-р Мессенджер: У женщин три выходных в неделю. Президент - женщина.

Миледи: Это бывает. 

Миф о бедном Мамае

Одна ложь (неадекватный миф) лихо зеркалит свою противоположность. В Поволжье распространяется ислам. Вполне вероятно появление нового мифа - о бедном Мамае, жертве вероломного мятежного вассала. И чем тщательней насаждать ныне миф о "благословении Сергия", тем жирней почва для этого нового мифа будет... 

КОММЕНТИРОВАТЬ:

Почему пипл хавает?

Напёрсточник дурит вас вовсе не потому, что умеет повелевать законами физики, но всего лишь ловко используя вашу собственную невнимательность. Шарик промелькнул между напёрстками у вас на глазах, но по каким-то причинам ваше сознание решило, что этого не было... Вот, говорят — большевики обманули народ. Перехватили идеалы справедливости и свободы, которые русская культура развивала весь предшествующий век, повесили на флаг, а в итоге — ни мира народам, ни земли крестьянам, ни фабрик рабочим. Но ведь методики сооружения «рая на земле» были заранее, открыто и подробно обозначены! Не распознали. Не остереглись. Многие не приняли, но в целом народ заглотил приманку и бодро включился в проект. Хотя напёрсток был отнюдь не самым малозаметным даже для человека средней прозорливости, да и предупреждений в той же культуре звучало немало. Но Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел. Искусительница по имени Жизнь так запутала Человека, что и сама впуталась. Обманщик нуждается в обманутом: казалось бы, он не страдает, даже напротив, но наркотик его рабства куда крепче. И что же? Не распознаёт. Не остерегается. Глотает приманку, и это всё тот же момент невнимательности. Круг замкнулся. И как же разомкнуть то, у чего нет ни начала, ни конца, а посредине — дырка?

КОММЕНТИРОВАТЬ: 

В теории познания оппозиция "точная копия - картографическая модель" является одним из элементов парадигмы "картографирования". Парадигма картографирования - представление об абсолютном идеальном субъекте, наблюдающем за объективной реальностью, и по гамбургскому счету они друг от друга зависят лишь внешним, вторичным образом, для познания малосущественным. Дело познающего субъекта в этой парадигме - все более и более точно картографировать местность. Причем с практической целью. Цели следует добиваться с наименьшими затратами. Поэтому слишком сложные карты затрудняют решение вопроса, слишком грубые - не позволяют достичь цели. Перед таким картографом стоит цель добраться до другой точки, отметить, где добываются полезные ископаемые. Где текут реки, на которых можно поставить ГЭС и через которые нужно наводить мосты. Но никак не сама река. В процессе познания самой реки выясняется, что парадигма картографирования неадекватна для этой цели. Познание интенсифицируется, идет вглубь. Грубоутилитарные цели, будучи сняты, оказываются пробками, забивавшими дыхательные пути познающего.

Апофатика и катафатика: просто приятная дама и дама, приятная в отношениях

Бог катафатики имеет всё, что может приписать Ему Его адепт. Бог апофатики - просто Всё, и много чего ещё, и при этом ничего конкретно из вышеперечисленного. Он принципиально неопределим, актуальным аналитическим разумом в том числе. И при этом Его интервенции в катафатическую сферу актуальны и непредсказуемы, неожиданны, предельно оригинальны. И формально абсурдны, как и сам факт интервенции туда, где нет ничего отчуждённого.

КОММЕНТИРОВАТЬ:

Любой дискурс наталкивается на неразрешимые в его пространстве вопросы. В рамках дискурса происходит как бы двухмерное моделирование трехмерной реальности, в силу чего происходят разрывы ткани оного дискурса. Так плоская географическая карта мира не способна адекватно, сохраняя единый масштаб, отобразить поверхность планеты. 

Если мы явно или неявно вводим в рассуждение концепты субъекта и объекта, то неизбежно возникает проблема познаваемости объекта субъектом. Объект становится черной дырой, скрывающейся за раскрашенной оболочкой, за явлением. Явление – это пограничная зона, буферная зона, межа между субъектом и объектом, между «я» и «не-я». Оно принадлежит и «внешнему», и «внутреннему» миру – и одновременно не принадлежит ни тому, ни другому.

Потенции любого дискурса раскрываются постепенно, согласно некоей внутренней логике. Европейскую мысль эта логика привела к упразднению двух принципов, конституировавших дискурс – к упразднению как субъекта, так и объекта. Для изживания дискурса остается сделать предпоследний шаг – упразднить сам концепт «явления». Последним шагом станет шаг в пропасть, в концептуальное небытие (небытие по отношению только лишь к этому дискурсу). 

Пугало этой модели (все еще действующей, словно дряхлеющий смертельно раненый бронтозавр, чей головной мозг еще не получил информацию о фатальном повреждении) – солипсизм. Броня экрана явлений непробиваема – до тех пор, пока мы не откажемся от модели, в которой существует сам концепт «явления», в которой явления существуют. Эта непробиваемость заложена в модели имплицитно. Чтобы совершить акт нуль-транспортировки, квантового скачка сквозь экран, приходится вводить принцип веры или интеллектуальной интуиции.

Бог в рамках этой модели мыслится как гарант-посредник между субъектом и объектом. Истинное имя такого бога – Гермес. Это бог торговли, транспортных средств, путешествий, коммуникации. Что бы ни говорил Декарт, этот посредник, как и пристало Гермесу, лукав. Любое явление – это уткокролик Витгенштейна¹. Оно существует только в той или иной интерпретации. Факт существует только в перекрестии смыслов, иначе он не вычленяем из фона. Как сказал Сартр: «Существование Другого – это скандал». Это скандал только потому, что есть явление как буферная зана между Мной и Другим. «Да будут все едино, как Я и Отец Мой едины». «Я», отделившись от целого, неизбежно уничтожает само себя. «Я» существует только в условиях перманентного акта самопожирания.

В этой ситуации познание возможно лишь как потребление. Познание амебы, ощупывающей объект ложноножками и потребляющей или отторгающей его в зависимости от его амебоцентричных характеристик. С паршивой овцы хоть шерсти клок. С принципиально непознаваемого объекта надо хотя бы снять все бонусы. Выдоить, выжать, изнасиловать и выбросить за ненадобностью. 

Однако фундаментальная потребность человека – если он человек – уничтожить границы². Нельзя удовлетвориться предписанным пространством. Установить границы – верный способ их уничтожить. Прочные границы – границы неосознанные, невидимые. «Не думай об обезьяне». Именно Кант инициировал мысль Шеллинга, Фихте и Гегеля. Словно сговорились сильнейшие посткантовские германские умы искать принципиально ненаходимую вещь-в-себе. Так чань(дзэн)-буддизм вызвал к жизни новый расцвет китайско-японской поэзии. Живое слово рождается только тогда, когда осознана немощность слова. Только апофатический Бог входит в мир. Как говорил Ленин: «Чтобы объединиться, сначала нужно размежеваться». 

Прорыв сквозь границу – акт уникальный, единственный. Первородный грех философии и ею порожденной «науки» - забвение об уникальном и единственном в стремлении к типическому, измена свободе в вожделении к необходимости³. Теология – симулякр мистики. Философия – симулякр мудрости. Заводной щенок никогда не станет живым - если только его не оживит кто-нибудь своей любовью. Моделью человек, стремящийся к Истине, сыт не будет. Разглядывание карты не есть путешествие. Произошла трагедия: цивилизация, основатели которой провозгласили главенствующую ценность познания, забыла, что такое познание. Первородство продано за чечевичную похлебку. Протагор победил Сократа⁴. 

Русская религиозная философия, которая была марш-броском за имевшиеся в то время границы, стала сегодня музейным экспонатом, карточкой во всемирном каталоге. Шпенглер справедливо высказался в том духе, что лучше построить сталелитейный завод, чем в очередной раз прояснять значение понятия трансцендентальной апперцепции у Канта. Религиозная философия, сама по себе вещь почти абсурдная, «круглый квадрат» по Хайдеггеру – может раскрыться только родственной душе, свободно взыскующей высшей правды. Сегодня у нас существуют иные границы – и прорывные направления русской религиозной философии могут быть дороги лишь тем, кто стремится к новому прорыву. Революция может быть только перманентной. Остановка смертельна, как показывает судьба жены Лота. Революция есть покаяние, метанойя, изменение сознания. 

Бог – Личность (точнее – Сверхличность, чтобы не вступать в спор с анатмавадинами; но в русской философии понятие личности - одно из краеугольных и отличается от буддийской «пудгалы»), Сверхсознание. Он – источник реальности, а не изготовитель моделей. Реальность, как и ее Творец, есть живая реальность, наделенная божественными свойствами – свободой, любовью и творчеством. Из чего следует, что реальность есть сознание, сознания во множественном числе и отношения между сознаниями. Или – личностность, личности и отношения между личностями. Отношения же есть взаимопереплетения личностей. Нет предикатов, но есть центрированные сущности, не имеющие между собой границ. Познание есть познание себя, познание ближнего и познание Бога в едином стремлении. 

Судьба уникального – быть либо экспонатом в кунсткамере, либо точкой прорыва за пределы мира-трупа. Соловьев писал об этом в «Смысле любви». Только во взаимодействии с другой личностью осуществляется мистерия жизни – и осуществляется познание как аспект этой мистерии. С личностью Отца, Матери, Учителя, Ученика, Брата, Сестры, Сына, Дочери, Возлюбленного, Врага – но именно с конкретными уникальными существами, а не с типами отношений, набор которых в социальном штампе ограничен и огрубляет наше восприятие другого человека. Только личность есть образ и подобие Божие, только она врастает в божественную реальность, которая есть подлинная цель (не объект!) всякого познания. 

Сноски:

1. С другой стороны - как же вернуться к источнику, не отправляясь в trip? "Любовь - путь", "любовь как метод вернуться домой". "Я есть путь, и истина, и жизнь" - в это включается и путешествие, и транспорт... И лукавство здесь - не онтологическое, а гносеологическое. "Ах, обмануть меня нетрудно - я сам обманываться рад". Утка или кролик - это возможность выбора, а не запутывание следов. Если помнить о категорическом императиве - о том, что живое должно быть в первую очередь целью, но не средством. Мир явлений - это действительно мир уткокроликов. Парадоксальным образом, нирвана и сансара тождественны. Прорвать экран явлений можно - если понять, что экрана не существует. Ножом вспороть не получится. Скорее - познание "синь" (сердце-сознание). И не нужно углублять паранойю в попытке уточнить, кролик перед тобой или утка. Вернее, в таком анализе нужно знать меру - и не забывать, что в уткокролике можно еще прозреть пожарную машину, кактус, муху со слоном, и далее - всякой твари по паре. За любым явлением скрывается ВСЕ. Это ВСЕ манифестирует себя в каждом явлении - и отдельный вопрос, существует ли бесконечное число способов манифестации - или бесконечное количество штампов, которые которые множеством способов профанируют, "вырождают" (хотя это и невозможно - "Бог поругаем не бывает") чистоту и целостность всеохватного первоявления, которое неотлично от того, Кто является. Впрочем, тут я соприкасаюсь с паламитской темой усии (сущности) и энергии, - и притормаживаю пока.

2. Фёдор Синельников: "Прямо операция "Гроза"... А может быть, фундаментальная потребность человека - создавать границы? М.б., через разграничение устанавливается свобода человека? Кстати, италийский бог Терминус - это бог границ. Но "термин" - это еще и попытка разделить аспекты реальности (при всей ее условности) при помощи языка (при всей обусловленности его). Такая вот загогулина получается - используем термины для того, чтобы объявить, что [...] потребностью человека является преодоление границ. А, м.б., ключевыми потребностями человека одновременно является и возведение границ, и их преодоление? Т.с. житие, подобное состоянию неслиянности и нераздельности - сами знаете кого. И вот еще. Каких границ-то? Границы ведь разные бывают. Не думаю, что фундаментальной потребностью человека является переход границ, на которых тучи ходят хмуро, и которые решили перейти в эту ночь самураи... И дело ведь еще и в том, как границы преодолеваются и для чего".

Рауха: "А может быть, фундаментальная потребность - создавать границы?" - "Может быть. Вопрос только для чего. Думается, для того чтобы ломать их потом, главным образом". "М.б. через разграничение устанавливается свобода человека?" - "А вот это - едва ли перспективный абсурд, при хоть каком-то последовательном развитии идеи. Чтоб свободу ценили, надо всех за рещётку, типа..." "Но "термин" - это еще и попытка разделить аспекты реальности (при всей ее условности) при помощи языка (при всей обусловленности его). Такая вот загогулина получается - используем термины для того, чтобы объявить, что [...] потребностью человека является преодоление границ". - "А это парадокс вполне понятный. Решётка в камере металлическая, пилка у готовящего побег - тоже... Работа сознания напоминает подъём альпиниста. Сначала скоба заколачивается, потом - выдёргивается. Сохранение во чтобы то ни стало той или иной скобы неизбежно подразумевает остановку подъёма..." "Ножом вспороть не получится". - "Ножом получится понять, что нужен тут не нож. Перепиливание решётки ОЧЕНЬ необходимо. Но только для развития навыка концентрации внимания. За перепиленной решёткой - стенка без окошек..."

3. Тут я несколько заигрался в еще одну бинарную оппозицию - старую добрую, из спора об универсалиях. Отмашка маятника - я когда-то (если представить себя средневековым схоластом) допускал уклон в догматический реализм, а теперь компенсирую уклон элементами догматического номинализма. Но компенсациями можно передозироваться, и потом снова потребуется детоксикация Надо попробовать скорректировать отношение к этой оппозиции так, чтобы из нее можно было выстрелиться в направлении к "точке Омега". Кстати, интересно, если Альфа - Источник, то Омега - Устье? Дельта? 

4. Фраза резкая - тоже отмашка маятника. Процессы нелинейны. Наблюдаемая под определенным углом зрения деградация при смене угла зрения становится развитием, очередным шагом по пути интеграции. И не в гегелевском смысле, все-таки его диалектика слишком механистична (хоть он и органицист) и формальна - потому и может быть использована для оправдания любого насилия. От гегелевской диалектики до министерств любви и правды - два шага (и если бы не появились марксисты - скорее всего, этически негативные потенции гегелевской диалектики выявились бы иным способом). Эпоха "торжества Протагора" имеет положительную ценность. Сиддхи сами по себе не плохи, если не сотворить из них кумира. 

Есть такая легенда, что песня "Врагу не сдается наш гордый "Варяг" была написана одним австрийским поэтом на немецком языке как бы в издевку. Поэт был пацифистом - и, поскольку все вокруг восхищались подвигом моряков, которые не сдались врагу - описал идиотизм происходящего. Причем материал был размещен среди юмористических материалов. И сатирических. И все высмеивали военщину. А женщина, которая прочитала журнал - она то ли не допетрила, то ли еще что. Но перевела она текст как героический. Так появилась песня про "Варяг".

Структурно сходная история - почему любители heavy metal с 80-х годов ходят в черных кожаных штанах, цепях и заклепках. Потому что участник одной очень известной группы Judas Priest по совместительству был лондонским представителем сексуальных меньшинств, у которых была такая мода. Ей заразились металлисты. Но только пойди, найди этого металлиста на улице и начни ему рассказывать, "откуду есть пошла земля русская". Сразу начнутся трудности перевода.

Диоклетиан и Константин - "злой следователь" и "добрый следователь"

Христианство после Диоклетиана продолжало оставаться влиятельнейшей религей в империи. Кратковременные гонения вызвали шок у христиан, но они не могли уничтожить церковь. Переход к огосударствлению христианства начался задолго до Константина. Еще Аврелиан запрашивал мнение римского епископа о том, кому передавать епископскую кафедру в Антиохии. А гонения были прекращены еще Галерием, который до этого был одним из самых жестких притеснителей христиан.

Можно предложить такой вариант: Диоклетиан и Константин - это два "следователя" от находившегося в состоянии упадка римского великодержавия (за которым стояла еще более мрачная иерархия, очень заинтересованная в искажении христианства) - "добрый" и "злой", которые "раскололи" христиан, согласившихся работать на систему. Результат - огосударствление христианства, т.е. фундаментальная деформация, системная ошибка для всего его дальнейшего развития.

В деле занятия первого места важно придумать правильный параметр. Особенно - если о соревновании знаешь только ты, но не соперник. 

Например, китообразные имеют наибольшую абсолютную массу мозга среди млекопитающих. У кашалота - до 9 с лишним кило. Обидно антропоцентристу. И тут вводится новый критерий - соотношение между массой мозга и массой тела. Homo Sapiens мухой вылетает вперед. И наплевать, что мозг управляет системами, а не каждой жировой клеткой в отдельности. Против лома нет приема.

Но в текстах, посвященных китообразным (и, конечно, убедительнейшим доказательствам того, что человек более разумен) ничего не говорится о муравьях, у которых это соотношение - 1 к 4. Но сравнивать муравья с человеком почти никто и не будет. Поскольку абсолютная масса мозга - это в некоторых случаях все же очень круто, ведь верно?

Гендерная и сексуальная проблематика стали важными темами в богословии христианского Запада только во второй половине XX века. И практически неизвестной остается одна из ключевых тем русского Серебряного века - так называемая "софиология", метафизика мировой или божественной женственности. Как немецкие романтики предвосхитили своими идеями теорию эволюции, так русские неоромантики-символисты могут быть рассмотрены как предтечи революции, начавшейся в 60-е и не окончившейся и по сей день - может быть, даже как предтечи "нового осевого времени".

Насколько глубоко укоренен пол и гендер в человеческом сознании, имеют ли эти сферы выход на высшие онтологические сферы? Какое отношение имеет эта высшая реальность к полу, гендеру, семье? Возможно ли рассматривать пол и гендер не только как биологический или социальный факторы, но как эманации мира идей, как высшие, влекущие вверх (по словам Платона и Гете) архетипы? А если да - то имеют ли эти архетипы безличный характер, личный или же сверхличный? Проявляется ли Бог в любви двух людей друг к другу? Каким образом и насколько полно? И в какой именно любви? 

Все это - острые вопросы софиологии, причем последняя отнюдь этими вопросами не исчерпывается. В конечном счете, ее не совсем корректно именовать софиологией, поскольку обсуждение даже внутри европейской традиции вышло далеко за пределы концепции "Софии - Премудрости Божией". 

К сожалению, софиологическая тема не получила развития в русской мысли. Сталинское государство пресекло ее внутри, а снаружи софиология подверглась резкой критике авторитетных в эмигрантской среде богословов, осуществлявших "неопатристический синтез" (имевший выраженный традиционалисткий охранительный характер) - и тоже прекратила свое развитие. В наши дни на Западе эту тему изучает "феминистское богословие" с одной стороны и трансперсональные психологи-мистики с другой. В России же эта тема - удел либо философоведов-архивариусов, либо искателей-одиночек. Встреча западных и русских исследователей проблематики "вечно женственного" может стать катализатором важных творческих процессов в культуре создающейся глобальной реальности.

Предлагаем вашему вниманию сугубо академический текст Фёдора Синельникова, посвященный сравнительному анализу метафизики "вечно женственного" у Сергея Булгакова, Дмитрия Мережковского и Даниила Андреева. 

Почти одновременно три русских мыслителя пытались ввести Вечную Женственность в христианскую Троицу. Это Сергей Булгаков, Дмитрий Мережковский и Даниил Андреев.

Наиболее ярко и последовательно следал это хронологически последний из этих трех - Даниил Андреев. Будучи поэтом и духовидцем, он в этом вопросе вступает и на богословскую стезю. Для того чтобы “реформировать” догмат о Святой Троице и освободить место одной из традиционных ипостасей для Вечной Женственности, он объявляет, что Святой Дух – это и есть Бог-Отец: «Ведь кем может быть Сам Бог-Отец, как не Духом? Только Духом. И притом именно Святым, в отличие от всех других духов, Им сотворенных…» (РМ, 253). Далее Андреев говорит о богорожденных и богосотворенных монадах, этико-онтологически противополагая их Богу-Отцу. Но ведь Вечная Женственность в системе Андреева – это не монада. Она есть «аспект» Бога (РМ, 255), Его «ипостась» (РМ, 256). И Бог-Отец, и Вечная Женственность – это, по Андрееву, ипостаси Единого Бога. В таком случае, кем может быть Вечная Женственность в системе Андреева как не Духом? Только Духом. И притом именно Святым.

Личный духовный опыт Булгакова, видимо, свидетельствовал о том, что в глубине Божества сокрыто и какое-то начало, которое не получило отражения в церковном догмате о троичности. Но отец Сергий Булгаков не позволял себе не только ревизировать догмат о Святой Троице, но и вообще старался обходить такой “соблазнительный” термин как Вечная Женственность. Результатом его попытки совместить ортодоксальную догматику с личным духовным опытом и стало его учение о Божественной Софии.

Первоначально (в опубликованном в 1917 г. «Свете Невечернем») Булгаков не дифференцировал Софию Божественную и Софию тварную. Но при этом эта единая София выступала в его философской системе как личность: «Как приемлющая свою сущность от Отца, она есть создание и дщерь Божия; как познающая Божественный Логос и Им познаваемая, она есть невеста Сына (Песнь Песней) и жена Агнца (Апокалипсис); как приемлющая излияния даров Св. Духа, она есть Церковь и вместе с этим становится Матерью Сына, воплотившегося наитием Св. Духа от Марии, Сердца Церкви, и она же есть идеальная душа твари – красота. И все это вместе: Дочь и Невеста, Жена и Матерь, триединство Блага, Истины, Красоты, Св. Троица в мире, есть божественная София» (Свет Невечерний, 1994, с. 188). София – это и «четвертая ипостась», которая обладает личностью и ликом, но не участвует в жизни внутрибожественной, не есть Бог (СН, с. 186). Здесь любопытно отметить, что Булгаков, именуя Софию Невестой, Женой и Матерью, соотносит эти эпитеты с образом Второй ипостаси Св. Троицы – Логосом, Богом-Сыном, но никак не с образом Бога-Отца. По отношению к Отцу София - только Дочь.

В написанной в 1921 г. (но не опубликованной до 2003 г.) работе «Мужское и Женское в Божестве» Булгаков пытается различить во внутренней жизни Божества Женственное начало, но при этом избежать какого-либо принижающего антропоморфизма. «Женское» как существительное и «Вечная Женственность» с одной стороны, «женское» как определение и Женственность – с другой, имеют в этой статье Булгакова совершенно разное содержание.

Булгаков резко отстраняется от идеи «небесной семьи». Ни о какой “дочери” уже речи не идет. «Языческая мифологическая примесь» в богословствовании для Булгакова недопустима, в недра Святой Троицы не может вводиться пол (МЖБ, 348). Булгаков именует «полом» только земное, искаженное грехом разделение людей на мужчин и женщин. Мужское и Женское как высшее состояние «первозданно и вечно, мужчина и женщина как пол лишь временно и до времени» (МЖБ, 354). «Мужское и женское обосновывают собой пол и двуполость, но никак не обосновываются им, поэтому не может быть и речи об андрогинизме духа или тела. Пол принадлежит тварной, космической, но не божественной стихии человека…» (353). И богочеловек Иисус Христос «был муж, но не мужчина» (МЖБ, 354, 355).

Итак, пафос Булгакова направлен против внесения в божественную жизнь пола, т.е. земных реалий. Но при этом сам Булгаков открыто идет на утверждение присутствия Женского в Божестве: «…откровение Духа Св. имеет отношение к женскому естеству: Приснодева-Богоматерь, Церковь как Жена и Невеста Слова» (МЖБ, 350). «Вечная Женственность – есть Вечная Слава Божества, Его Шехина, Вечное принятие и откровение Божественной жизни всех трех Божественных ипостасей, во Св. Троице славимого Бога» (МЖБ, 357).

Булгаков вводит в свою систему идею Божественной Софии и, тем самым подходит к разделению Софии на Божественную и тварную; но в МЖБ Божественная София еще «четвертая» ипостась, или, как уточняет Булгаков, ипостасная слава Божества (МЖБ, 356). Божественная София, Ипостасная Слава «в отношении к божественной жизни Пресв. Троицы есть безусловно пассивное, восприемлющее и в этом смысле женственное начало…». «Она есть мир или природа в Божестве» (МЖБ, 356).

Подводя итог своим рассуждениям, Булгаков пишет: «Мужское и Женское различаются в Божестве как свойства… Второй и Третьей Ипостасей, которые различаются между собой, но не в отношении к Отцу, пребывающего вне этого различения: Нерожденный есть и Не-Мужское, и Не-Женское» (МЖБ, 359). Интересно, что в этом апофатическом определении Бога-Отца Булгаков достигает, как мне кажется, совсем не того результата, к которому он стремился. Апофатическое отрицание Мужского и Женского в Боге-Отце мы можем инверсировать как катафатическое их в Нем утверждение: «Даже НЕ апофатического богословия необходимо связано с неким ДА катафатического, есть его диалектический момент, означающий мистическое воприятие реальности» (У, 413).

В трилогии «Агнец Божий. Утешитель. Невеста Агнца», созданной в г., Булгаков окончательно отходит от концепции Софии, представленной в «Свете Невечернем» – он попытается отделить идею Софии Божественной от идеи Софии Тварной. Кроме того, он больше не пытается определить Женское как свойство ипостаси Духа Святого. Но при попытке Булгакова совместить идею Божественной Софии с ортодоксальной догматикой в его философской системе происходит новая путаница. Булгаков стремился не допустить ни превращения триипостасности в четвероипостасность (Божественная София для Булгакова – это уже принципиально не «четвертая ипостась» – см. напр. Агнец Божий, 2000, с. 136.), ни отождествления Божественной Софии с Духом Святым. Хотя заметим, что в данном случае Булгаков допускает любопытную «женственную» оговорку в отношении Третьей Ипостаси: «Ипостась Духа (Святого Духа – Ф.С.) полнее всего раскрывается для нас в Богоматери и становится для нас действительностью в Церкви, которая есть “Дух и Невеста”» (АБ, 145). Напомним, что в «Свете Невечернем» Церковью и Невестой у Булгакова именовалась София (еще не разделенная на Божественную и тварную).

Булгаков, в соответствии с ортодоксальным пониманием Св. Троицы, признавал в Боге только личность (приравнивая ее к ипостаси) и природу (АБ, с. 121). В итоге Булгаков определил Божественную Софию лишь как природу Божию, усию (АБ, с.133). В «Агнце Божьем» Булгаков “лишил” Софию личностного бытия. Божественная София у Булгакова – это не личность, у нее даже «нет лица» (АБ, 136).

Эта безличная Божественная София становится полнотой и глубиной всей божественной жизни: «В Софии Бог любит самого себя в самооткровении, любит свое сущее по себе, объективированное и опредмеченное. Но и София, это самооткровение, любит ипостасного Бога-Любовь ответной любовью, она не просто п р и н а д л е ж и т Богу, но е с т ь Бог, т.е. л ю б и т триипостасного Бога» (АБ, 135).

Здесь для сравнения можно привести слова Д. Андреева, категорически не принимавшего вербального положения о любви Бога к Самому Себе: «Бог любит не Себя (такое предположение было бы кощунственно), но каждая из таящихся в Нем Непостижимостей обращена любовью на другую, и в этой любви рождается Третье: Основа Вселенной. Отец – Приснодева-Матерь – Сын» (РМ, 257).

В концепции Булгакова принципиальное, на мой взгляд, противоречие обнаруживается не в используемых им для описания божественной жизни речевых оборотах (в словах о любви Бога к Самому Себе нет ничего кощунственного – все зависит от уровня понимания), а в деперсонализации любви. Любовь – это отношение личности к личности (так же сверхличности к сверхличности). Применяя слово «Бог», Булгаков в данном случае говорит о природе-усии, а не ипостаси (которую он, как уже отмечалось, отождествляет с личностью). В результате у Булгакова получается, что без(вне)личная божественная природа любит Себя. Булгаков называет это «ипостасной любовью к неипостасному началу» и «не – ипостасной любовью по отношению к ипостаси» (АБ, 136).

Булгаков вполне понимал, что любовь – это глубоко личное чувство. Он утверждал, что Бог любит «не призрачную отвлеченность и мертвость», а «конкретное», имеющее силу жизни (Ипостась и ипостасность, написана в 1924 г., с. 27). «…Мертвых, совершенно безучастных вещей и отношений в мире не существует, они призрачны» (с.29). София у Булгакова – это живая, умная сущность (там же). Здесь можно вспомнить определение личности, данное еще в VI в. Боэцием – «индивидуальная субстанция разумной природы». Оно вполне соответствует тому, что Булгаков говорит о Софии. Но у Булгакова София не личность, потому что она не может быть ипостасью. У Булгакова получается какой-то химерический образ – живая безличная сущность. Булгаков уличал троичную концепцию Плотина в имперсонализме и подчеркивал значимость и преимущество личного понимания Бога, основание для которого есть в христианстве. Но сам Булгаков, говоря о Божественной Софии, создавал предельно имперсоналистическую концепцию.

В системе Булгакова Божественная София, не будучи ипостасью, ипостазирована, т.е. она принадлежит ипостасям. Можно сказать, что ее ликами-личностями являются ипостаси Св. Троицы. Божественная природа и ипостаси Св. Троицы открываются в Божественной Софии (АБ, 138-144).

«Божественная София, не будучи ипостасью, тем не менее, никогда не бывает без-ипостасна или вне-ипостасна, она предвечно ипостасируется, причем непосредственной для нее ипостасью является не Отец, хотя Он и открывается в Божественной Софии, но Логос, Отца открывающий как демиургическая ипостась» (АБ, 144). Т.е. у Булгакова присутствует асимметрия в понимании «отношений» Божественной Софии и Лиц Св. Троицы. Отец остается «в известном смысле» трансцендентен даже Богочеловечеству (АБ, 146). Более того, Он трансцендентен даже во Святой Троице (У, 412).

По Булгакову: «Везде, где говорится о “духе Божием”, следует разуметь откровение или действие Бога, во Святой Троице сущего, без различения отдельных ипостасей Троицы как единицы» (У, 202, прим.). А там, где речь в Писании идет о Боге, мы можем понимать под этим словом ипостась Бога-Отца, который «в известном смысле» является Богом и для Сына (У, 427).

Для Булгакова Дух Божий и Дух Святой не тождественны: «Бог есть дух, и духовность есть самое существо Божие. Вместе с тем духовность в Боге, как духе, как бы нарочито приурочивается именно к Духу Святому, Третьей ипостаси. Духовность Духа Святого, как Третьей ипостаси, тождественна духовности Божией, но вместе с тем она от нее ипостасно как бы и отличается. Можно сказать, что Дух Святой есть и дух Божий, но нельзя сказать наоборот, что дух Божий есть Дух Святой, ибо Бог есть дух во всем триипостасном бытии Своем, не только как Третья ипостась, но и Первая, и Вторая» (У, 200).

Можно попытаться продолжить идею Булгакова. Через ипостась Бога-Отца кажется возможным отождествить сущность Бога и дух Бога и Бога как такового. А безличная Божественная София вполне может быть отождествлена с Духом Божьим, а через это с трансцендентным Богом-Отцом как Его откровение через ипостаси Бога-Сына и Бога-Духа Святого.

Но Булгаков всячески избегал подобного отождествления. Это бы означало привнесение в трансцендентного Бога-Отца имманентной Вечной Женственности Божественной Софии. Напомним, что Бог-Отец у Булгакова Не-Мужское и Не-женское. По Булгакову само именование Первой ипостаси Бога Отцом условно: «…Это словоупотребление объясняется скорее отсутствием соответствующего слова, не имеющего отношения к различению мужского и женского…» (АБ, 145-146). «Отчество Отца есть “безматернее” в отношении к Сыну» (АБ, 146). Булгаков устраняет «мужественность» ипостаси Бога-Отца, и, тем самым, уходит от сопряжения Отца с Божественной Софией как женственным началом в Св. Троице. Однако и здесь остается противоречие, присутствующее не только на уровне терминов.

В «Ипостаси и ипостасности» Булгаков, говоря о Софии, которая ипостазируется, т.е. раскрывается в ипостасях, называет ее пассивной силой любви (с. 28.), не способной на то, чтобы стать активным ипостасным центром. И здесь у него возникает образ “вечной женственности” (там же). Однако Булгаков делает оговорку, отмечая, что выражение “женственность” употребляется «для обозначения известного духовного начала или состояния, именно ответной обращенности, пассивной любви, вне всякого отношения к полу, поэтому женственность не имеет здесь отношения к женскости, а тем более к женщине» (ИиИ, прим. к стр. 29). Из этого замечания Булгакова можно еще раз сделать вывод, что пол он понимал исключительно как земную и испорченную реальность. “Женственность” Божества у Булгакова оказывается не женственной и превращается в абстракцию.

Булгаков, устраняя понятие “пола” Божества, пытался добиться особенной религиозной и философской чистоты в понимании “софийного” начала в Боге. Но при этом у него невольно терялся смысл обнаружения самого этого начала. В этом свою роль, и возможно решающую, сыграла попытка отца Сергия не переступить через догматические границы. Булгаков деипостазировал Божественную Софию. Божественная София у Булгакова не имеет не только пола, но и личности. Двигаясь в обратную сторону от концепции Булгакова (или, может быть, доводя ее до логического завершения), можно придти к выводу о том, что Божественная София должна и иметь пол (естественно не искаженный земной, греховный), и быть ипостасью. «…Идея Мировой Женственности не может не перерастать в идею Женственного аспекта Божества, а это, естественно грозит ломкой догматизированных представлений о лицах Пресвятой Троицы» (РМ, 255). Признав в Божественной Софии ипостась, мы придем к обнаружению ее пола (который можно понимать не только в сниженном земном смысле). И, наоборот, Вечная Женственность Божественной Софии как живого и разумного существа предполагает ее ипостасное бытие.

По мнению Андреева, «ранняя и непререкаемая догматизация учения об ипостасях» поставила тех, кто обладал чувством Вечной Женственности «в своеобразное положение: дабы не отпасть в ересь, они принуждены были обходить коренной вопрос, не договаривать до конца, иногда отождествлять Мировую Женственность со Вселенской Церковью или же, наконец, совершать отвлечение одного из атрибутов Божества – Его Премудрости – и персонифицировать это отвлечение, наименовав его Святой Софией» (РМ, 255). Эти слова Андреева отчасти можно отнести и к о. С. Булгакову, учитывая то, что он, строго говоря, даже не персонализировал образ Божественной Софии.

Что касается Андреева, то из приведенного выше фрагмента «Розы Мира» видно, что он не был склонен к соотнесению Вечной Женственности и Софии. Вечная Женственность на страницах «Розы Мира» не связывается прямо с идеей Единой Церкви (высших слоев Шаданакара - многомерного “планетарного космоса”, трансфизической реальности, в наших трех измерениях проявляющегося как наше небесное тело, именуемое Землей - или всей Вселенной). Однако Церковь-Братство Розы Мира является отражением метаэфирного воплощения Звенты-Свентаны (таким именем Андреев называет персонифицированное проявление Божественной Женственности, “спускающееся” в планетарный космос в течение последних двух веков)  в затомисе России (тонкоматериальном реальности, надстоящей над Россией земной, ее “небесном прообразе”), а Звента-Свентана является выражением для Шаданакара Вечной Женственности, Приснодевы-Матери.

Д.С. Мережковский не был связан жесткой конфессиональной дисциплиной и потому был избавлен от необходимости подгонять свой духовный опыт под христианскую догматику.

Троичное богословие Мережковского художественно и афористично. При неизбежно искусственной попытке сведения его представлений о Святой Троице к какой-то законченной системе, мы утрачиваем особый дух сочинений Мережковского. Мы как бы пытаемся за него сформулировать не формулируемую им самим концепцию. Но все же, для понимания его идей такая попытка необходима.

Мережковский открыто противопоставляет христианской бесполой Троице Троицу языческую, явно отдавая последней свое предпочтение. «В Троице языческой – Отец, Сын и Мать; в христианской – вместо Матери Дух. Сын рождается без Матери, как бы вовсе не рождается. Вместо живого откровения мертвый и умерщвляющий догмат…» (с. 30). И Мережковский идет на радикальное переосмысление, “оживление” (или, может быть, воскресение) такого догмата: Третье лицо Пресвятой Троицы – Лицо Женское (205); Дух Святый, Ruach – Мать (206); Бог есть Мать (206).

Обращаясь к Библии, Мережковский распространяет ипостась Вечной Женственности на упоминания там Духа Божьего. Дух Божий, который носился над водами (Бытие, I, 1-2) – это Она (205-206). И “Утешитель” – это тот же Дух (217).

Взгляды Мережковского на тайну Троицы недостаточно просто свести к отождествлению им ипостаси Святого Духа (и Духа Божьего) вечно-женственному началу в Боге. Все намного сложнее и многослойнее. Бог – Он и Она вместе, Мужеженщина (207). Это сверхединство и открывается нам в божественных ипостасях как Отец и Мать. Вечно-мужественное – в Отце, вечно-женственное – в Духе Матери. «…сочетание этих начал – в Сыне: церковь, Тело Христово, – Невеста, а сам Христос – Жених; это и значит: два начала в Нем – вечно-женственное и вечно-мужественное» (366). То есть, ипостась Бога-Сына сочетает в Себе два начала – вечно-женственное и вечно-мужественное.

Воскресший Иисус тоже соединяет в себе мужское и женское начало (113). Воскресение восстанавливает утраченное человеком первоначальное единство. Образ Божий в человеке – два в одном, не Адам, а Адамо-Ева, потому что сам Бог – два Бога, Элогим, Он и Она – Мужеженщина (112).

Пол у Мережковского – это онтологическая категория. Земное разделение на мужчин и женщин есть лишь искаженная проекция онтологического пола. Мережковский стремится не привнести земные реалии в жизнь Божества, а, напротив, увидеть в земном некое подобие Небесного.

Соответственно и идеальный андрогин Мережковского – это не земное существо, обладающее двумя физическими полами одновременно, а преображенная личность, в которой гармонически сочетаются два онтологических половых начала. Два пола в Боге и в совершенном (преображенном, воскресшем) человеке не сливаются у Мережковского, а соединяются. Это подобно тому, как в Иисусе два начала – божественное и человеческое – нераздельны, но не слитны.

Пол и Женственность у Мережковского – это не то, что должно быть преодолено на пути к гармонической андрогинности. Напротив, пол и Женственность позволяют человеку достичь гармонического единства личности. Можно было бы назвать категории Пола и Женственности у Мережковского онтологическими: «Пол и Бог связуемы» (369); «в Бога включается пол только с Существом Женским» (205).

У Мережковского возникает сложно переплетающаяся и многогранная система отношений между тем, что можно было бы назвать не ипостасями, а ипостасными принципами: Один в Троице – это божественная Личность в Отце, Два – божественный Пол в Сыне, Три – божественное Общество-Церковь, Царство Божье в Духе (с. 27). Говоря о Сокровенном Бога, Мережковский обнаруживает еще одну троичность: «Тайна Одного в Тайне Двух есть личность в поле» (113). Продолжая мысль Мережковского, мы можем сказать, что Тайна Двух в Тайне Трех есть пол в Обществе-Церкви, в Царстве Божьем. Тайна Трех в Едином Боге есть Церковь, Царство Божье в Едином Боге.

Обратим внимание на то, что у Мережковского Один в Троице – это личность в Отце, а тайна Одного в тайне Двух – это личность в поле. Женственность включает пол в Бога, а Два – это пол в Сыне. Если мы попытаемся решить эти “уравнения” троичности и двоицы, то получится, что Личность в Отце создает личность Женственности или в обратном порядке, пол в Боге создает личности Отца и Матери. Сын же, как уже отмечалось выше, сочетает в себе и вечно-мужественное и вечно-женственное начала.

Три ипостаси у Мережковского раскрываются друг в друге, создавая единый поток откровения. С этой идеей связана вера Мережковского в три завета – Отца, Сына и Матери. Откровение Отца исполняется в Сыне, Сына – в Духе, Духа – в Троице (37). Причем именно Третий Завет спасет, преобразит, воскресит человечество.

Кажется, что некоторые фрагменты Андреева и Мережковского удивительно перекликаются. Так, согласно Андрееву, основанию в Энрофе Церкви Иисусом предшествовало низлияние сил Приснодевы-Матери Вселенной в высшие миры Шаданакара. «Это низлияние не носило характера личного, не заключалось в нисхождении какой-либо богорожденной монады» (РМ, 240). Оно «вызвало, как эхо, в Энрофе как бы смягчение душевной каменности в существе многих людей: без этого образование Церкви на земле Иисусом Христом было бы вообще невозможно (РМ, 241). Мы можем предположить, что это событие отразилось в словах Евангелия о благовещении Девы Марии, о сошествии Святого Духа на Иисуса на Иордане, а затем в Пятидесятницу на апостолов.

В том, как Мережковский интерпретирует сошествия Духа Святого на Иисуса в момент крещения на Иордане, обнаруживается прямое отождествление Духа Святого и Матери – Вечной Женственности Здесь для Мережковского имеет значение даже лингвистический нюанс. В арамейском “дух” всегда женского рода, в иврите – и мужского, и женского (в отличие от греческого, на котором на вселенских церковных соборах много позже вырабатывался и принимался догмат о Святом Духе).

«Память арамейского подлинника сохранилась и по-гречески у всех четырех свидетелей, в наших канонических Евангелиях, где образ Духа – не «голубь», peristeras, а «голубка», peristera.

Бог есть Дух (Ио. 4, 24)

не может не значить, и в устах самого Иисуса, на арамейском языке: Бог есть не только Он, Отец, но и Она, Мать…

Матерь Моя – Дух Святой.

Скажет, вспоминая о том, что было тотчас после Крещения, сам Иисус, в Евангелии от Евреев, нисколько не менее православном, чем наши канонические Евангелия» (Мережковский Д.С. Иисус Неизвестный. М., 2000, с.217).

В этом смысле, может быть, раннее, еще недогматизированное, христианство гораздо ближе грядущему откровению Розы Мира о Вечной Женственности как Святом Духе, чем догматика вселенских соборов.

На рубеже ХIХ в. произошло еще одно низлияние сил Приснодевы-Матери. Но на этот раз оно было «не безличное, …а несравненно усиленное личным своим характером» (РМ, 263). Это была монада Звенты-Свентаны.

Безличное низлияние сил Мировой Женственности отразилось в христианском опыте как сошествие Святого Духа на Иисуса, а затем на Его апостолов. Если продолжать эту понятийную традицию, можно говорить о грядущем рождении Звенты-Свентаны в затомисе России как о сошествии Святого Духа на всечеловеческую Церковь-Братство в Энрофе. Она будет прямым продолжением и новым раскрытием Церкви, основанной на земле Иисусом, и будет выражать здесь Единую Церковь Шаданакара.

Раннее христианство не включало человека в иерархию - и, тем более, не делало человека "рабом иерархии". Иисус говорил ученикам: "Не называю вас рабами, но друзьями". 

Иисус выводил человека из рабства. И если какие-то люди пытались рабство закрепить, и при этом называли себя христианами - это их проблемы. Христианством я называю то, что мне представляется исходящим от духа Иисуса. Остальное - "христианство" в кавычках,, или "историческое христианство". Или вообще христианством называть не будуе придется воздержаться от употребления слова "христианство" в положительном контексте вовсе - в евангелиях нет такого слова. Мой коллега Фёдор Синельников называет "христианских ортодоксов "халкидонитами" - поскольку их учение в основных чертах было утверждено на Халкидонском соборе. Некоторые другие называют это историческое явление "павлианством". 

Суть христианства в моем понимании - свобода и любовь. Об "иерархии" можно говорить тут не как о иерархии власти, а о степени реализации духа свободы и любви. "Высшие" в ней - не командиры и не господа. А друзья и помощники. Но только в том случае, если те, кому оказывается помощь, ее хотят принять. Насильно ничего не навязывается. Но и в этом смысле об иерархиях лучше не говорить. Слишком опасно, поскольку в сознании человека, зараженном болезнью власти, силовая иерархия привычна и понятна, а "иерархия любви" - нет. 

В христианстве существует представление о божественном провидении, направляющем человека к благу, ведущее его по пути теозиса (обожения). В одном из своих аспектов провиденциальность есть именно то, что выводит человека из-под принуждения сил, которые хотят использовать человека как средство. Социальных или трансфизических сил. И природных тоже.

Чему может литературное произведение научить нас относительно последних откровений, что Агентство национальной безопасности самым энергичным образом собирало огромное количество данных, касающихся американских граждан? Роман, который обычно вспоминают, конечно - оруэлловский “1984” с его ужасающим образом “полиции мысли”. Даже президент Обама в ответ на вопрос, касающийся NSA, был вынужден отрицать, что правительство применяло тактику “Большого Брата”. Книга Оруэлла, однако, не самое интересное или точное литературное пророчество о современной системе тотальной слежки. Этот приз отойдет к книге с менее обычным в данном конкретном случае названием: “Властелин колец” Дж.Р.Р.Толкиена.

Толкиеновский сильный и устрашающий образ централизованного надзора, Око Саурона над башней, которому видим почти весь мир, резонирует с состоянием сознания тех, кто озабочен проблемой государственного мониторинга. Но у Саурона есть слабое место - и это вполне соответствует положению дел в Америке сегодня. Рассмотрим базовую предпосылку толкиеновской трилогии: небольшая группа, посвятившая себя подрывной деятельности намерена пожертвовать своими жизнями пробирается сквозь систему надзора очень сильной власти, сливается с местным населением и наносит разрушительный удар в самое сердце империи, который приводит силы безопасности в смятение, а массы в ужас. Даже башня рассыпается в пыль. Большая часть операции проводится далеко не скрыто, а, наоборот, на виду, причем сильная власть прекрасно осведомлена о существовании врагов, если и не об их намерениях. Предвидя терроризм наших дней, толкиеновский образ предлагает, по крайней мере, три урока современной Америке.

1. Всевидение не есть всезнание.

Наиболее значимый для нас факт относительно Толкиена - не то что он сочинял фэнтези, а то. что он католик. Его христианские верования вели его от реализма в мир орков, энтов и темных властелинов. Именно поэтому “Властелин колец” не был принят всерьез, когда Эдмунд Уилсон обьявил его, вскоре после публикации книги в 1954 году, “детской книжкой, которая как-то вышла из-под контроля”. Однако созданный Толкиеном мир позволил ему обратиться к проблемам, которые традиционным реализмом не поднимались. Самая важная из них - различие между всемогуществом и всеведением. В работе Оруэлла (так же, как и у других авторов антиутопий, таких как Олдос Хаксли и Евгений Замятин) эти два понятия почти синонимичны: Полиция Мысли всегда знает, каковы намерения Уинстона Смита. Но для верующего, каким был Толкиен, только Бог может знать все. И в облике Саурона Толкиен оказался способен изобразить власть, пытающуюся представить себя властью божественной, с почти бесконечными ресурсами, но с ужасным слепым интерпретационным пятном.

Основная проблема Саурона, в двух словах - отсутствие эмпатии: он не может представить себе кого-либо, кто обладал бы набором ценностей, фундаментально отличных от его собственных. Для Саурона власть - воплощенная в кольце - это само собой разумеющееся благо-в -себе. Поэтому любой обладатель кольца попытается использовать его и таким образом попадет в его капкан. Мысль, что кто-то может выбрать иной путь - уничтожить кольцо и, возможно, погибнуть самому в процессе - никогда не приходит Саурону на ум. Он страдает “предвзятостью подтверждения,” т.е. склонностью подтверждать только ту информацию, которая соответствует убеждениям - фундаментальной проблемой любой разведывательной службы. Мы видим те вещи, которые хотим видеть, что становится проблемой, когда враг имеет кардинально отличное от нашего мировоззрение.

2. Враг контролирует развитие событий.

Второй урок Толкиена нам: слежка и контроль в основном реактивны. Профессионалы разведслужб пытаются предугадать и просчитать действия своих оппонентов; это ставит их в оборонительную позицию. При всех наших вполне имеющих основания страхах перед “наблюдателями”, преимущество часто бывает на стороне тех, за кем следят. Каждый акт слежки влечет за собой борьбу за смысл, нарратив и сюжет, часто создавая для лазутчика, проникающего сквозь системы слежки, историю таким образом, что он может использовать слабости механизма наблюдения. Во “Властелине колец” стойкие личности типа Фродо и Гэндальфа с адекватным пониманием слепых пятен в видении врага оказываются способны оказать открытое сопротивление.

Это не значит, однако, что Толкиен был не осведомлен о вполне реальных преступлениях тоталитарной власти. Совершенно напротив: ему настолько же омерзительны КГБ и гестапо, как Оруэллу или Артуру Кестлеру. В этом отношении наиболее интересными разделами “Властелина колец” являются заключительные главы книги IV и книги VI. Это последовательность действий, позмоляющих Фродо и Сэму проскользнуть между мимо “служб национальной безопасности” и преодолеть мощнейшие барьеры на границах Мордора. Именно здесь мы получаем наиболее точное описание рядовых сотрудников Мордора: орков Саурона, так сказать,  работников Агентства транспортной безопасности Мордора. Вот Сэм подслушивает разговор между двумя из них. Речь идет о захваченном в плен Фродо:

“– Так эта дохлятина нужна там? А что оно такое, по–твоему? Похоже на эльфа, но мелковат. Оно что, опасное?

– Не знаю, и знать не хочу! — отрезал его собеседник.

– Ого! Значит, тебе не сказали, в чем дело? Нам ничего не говорят, но они тоже иногда ошибаются. Даже самые Верхние.

– А ну тихо, Горбаг! — Шаграт понизил голос настолько, что даже странно обострившийся слух Сэма едва улавливал его. — У них глаза и уши повсюду, даже среди моих, я уверен. Я знаю только одно: они чем–то встревожены. И назгулы внизу, и те, наверху, тоже. Что–то чуть не сорвалось!”

Разве это описание не более убедительно, чем изображение гиперэффективной “полиции мысли” у Оруэлла (или “хранителей” у Замятина), показывает, как на самом деле работает власть в государстве тотальной слежки? Никоим образом не преуменьшая ужаса жизни под надзором тайной полиции, Толкиен улавливает, что власть не доверяет своим агентам и лишает их информации. Он улавливает как цинизм, так и паранойю надзорной работы - а также способ, с помощью которого можно проскочить через эту смесь подозрений, недовольства и некомпетентности. Любой аппарат безопасности - как Мордора, так и Соединенных Штатов (не проводя сравнение) - не может быть прочнее его самого слабого звена.  Слабые же звенья всегда имеются в изобилии.

3. Чем громче шум, тем слабее сигнал.

Как говорят в разведывательном сообществе, обрабатывать сырую информацию - все равно что пить из пожарного шланга. Наиболее мрачные антиутописты лукавят, когда им надо решить эту проблему, искусственно занижая численность населения, чтобы снизился и объем информации - и толстенный шланг стал бы садовой леечкой. Хаксли “срезает” “восемь девятых” населения с помощью идеи евгеники. Оруэлл представляет пролов - 85% жителей Океании - политически кастрированными и недостойными рассмотрения. Напротив, Саурон , как и NSA (Агентство национальной безопасности), не имеет такой роскоши. Как Толкиен понимает, нет ничего труднее, чем анализировать “видимую анонимность” (в толпе легче всего затеряться). Именно в этом анонимном положении находятся Фродо и Сэм (ничем не выделяются из толпы), пока не надевают кольцо.

Как распознать предательскую иголку в стоге сена? Как показали последние месяцы, это непросто. Наши спецслужбы, в отличие от оруэлловских, поимело свою порцию неудач. Опасное предположение лежит в основе многих современных дискуссий о государственном контроле - предположение о том, что спецслужбы являются компетентными интерпретаторами информации. Не умаляя серьезности недавних разоблачений деятельности NSA, Толкиен часто говорит о тотальной слежке более убедительно, чем Оруэлл и его многочисленные продолжатели, пророчащие неизбежное торжество тотального контроля. И это одновременно слегка утешает и несколько пугает.

Читать источник (англ.): Slate  July 17. Перевод Дмитрия Ахтырского