выход

То был еще переходный период. Новая наука расширяла свое присутствие в сфере мысли, но при этом вера в присутствующего в природе и истории Бога еще не отступила на второй план. В эту чреватую различными потенциями эпоху возникали различные идеи, могущие образовать новую научную парадигму. В частности, появлялись идеи о возможности открытия законов истории в провиденциалистском контексте. Недаром именно к XVII веку традиционно относят возникновение тайных обществ, ставящих своей целью трансформацию социума на разумных и одновременно духовных началах. 

Вико высказал замечательную мысль: «Всякого, кто об этом подумает, должно удивлять, как все философы совершенно серьезно пытались изучать науку о мире природы, который был сделан Богом и который Он один может познать, и пренебрегали размышлениями о мире наций, т.е. о мире гражданственности, который был сделан людьми, и наука о котором поэтому может быть доступна людям». Эта идея находится «по ту сторону» от последующих дискуссий XIX-XX веков о применении естественнонаучных методов к гуманитарному знанию. 

История у Вико не отделена непроницаемой перегородкой от мира природы, созданного Богом. Бог полагает некие универсальные законы – как природы, так и истории, но участие человека в истории открывает для него возможность познавать их через результаты своей активности. 

Взгляды Вико перекликаются с позицией Иоганна Готфрида Гердера: «Тот Бог, которого ищу я в истории,— Он, конечно, тот же, что и Бог природы; ибо человек составляет малую часть целого, и история его, как история живущего в своей паутине паука, теснейшим образом связана с тем домом, в котором человек живет. И в истории тоже не могут не действовать те же самые законы природы — они относятся к самой сущности вещей, и Божество не может пренебречь ими, тем более, что в этих основанных им самим законах Божество открывает человеку все свое величие, всю свою мудрость, благость, неизменчивость — красоту». 

Нужно отметить, что Гердер говорил о «природе» и ее «законах» не в том смысле, как о них стали рассуждать ученые и философы в XIX-XX веках. Фактически он объединял под словом «законы» и то, что впоследствии стало определяться как открываемые естественными науками непреложные «законы природы», так и то, что соответствует скорее мироустроительным принципам. Гердер видит, что человек может нарушать некоторые законы (в том числе природы и истории), но это приводит его к духовному падению, поэтому открытие всех этих законов и их соблюдение, следование им является для Гердера задачей не только и не столько гносеологической, сколько этической и социальной – как открытие и следование десяти моисеевым заповедям.

XVIII век - век французского Просвещения - вывел из коллективного бессознательного и концептуально оформил идею социального прогресса. Параллельно с этим возникает и оформляется материализм. 

Атеистический материализм более не имел возможности пользоваться идеей перводвигателя и первотолчка, а посему представление об инертной пассивной материи должно было измениться. Материализм в концептуальном (в отличие от социального) плане ждала та же незавидная судьба, что и механицизм. Он устарел в момент своего рождения. Инертная безжизненная ньютоно-картезианская материя вынуждена была стать самодвижущейся и имеющей в самой себе начало жизни и сознания. Именно эта перемена, без которой атеистический материализм не смог бы концептуально оформиться, и представила для последнего фундаментальное противоречие-затруднение. В космос почти что нелегально, инкогнито репатриировалась изгнанная оттуда протестантами и картезианцами жизнь. 

Идея наличия сознания “внутри” материи словно разрывает концепт материи как таковой. Став “всем”, единственной предельной реальностью, материя стала духом и божеством - поскольку есть ли разница, как именно называть это самое “все” - и кому ведомо разнообразие всех его видов и форм? Вновь наступило время Спинозы с его разверткой единой субстанции - казус в том, что возвращаются к Спинозе последователи Канта, отвергнувшие агностическую вещь-в-себе, а некоторые - и антиномию свободы и необходимости в пользу полного и безоговорочного примата необходимости. Гегель, уничтожая кантовскую свободу, уподобился Платону, назначившему в “Законах” наказание в виде смертной казни за преступления, вмененные его учителю Сократу - непочтение к отеческим богам и развращение юношества. 

Сознание как эпифеномен материи - это концепт-перевертыш. С тем же успехом в рамках подобной стремящейся к монизму системе мы можем утверждать, что материя является рудиментарной формой сознания. Отсюда недалеко и до идеи, что природа массы - энергия, природа энергии - информация, а природа информации - сознание. Таким образом, мы на новом витке спирали получаем древнюю идею живого разумного Космоса. А какие приключения ожидали концепт материи в связи с долженствующими появиться в скором будущем прото-эволюционными идеями - об этом мы поговорим чуть позднее. 

Просвещение оставило после себя вереницу мыслей о стремлении человечества к познанию, увенчавшихся письмами жертвы революции Кондорсе, который считается отцом концепции социального и интеллектуального прогресса человечества. Однако онтологической базы под идею прогресса подведено не было - просветители были, откровенно говоря, не очень сильны ни в онтологии, ни в гносеологии, популяризируя, прежде всего, британских мыслителей предшествующего века - как бы заодно с восторженно встреченной ими социально-политической мыслью Британии принимая в нагрузку и традицию британского сенсуалистического номинализма. А коли сознание не мыслится как материальное - не может быть и речи об исторических законах, аналогичных законам природным (точнее, природных законах, естественных законах, определяющих ход человеческой истории).

Особое место в рассказе о развитии представлений об исторических законах занимает Кант. От него как бы расходятся в разные стороны две линии отношения к гуманитарному знанию. С одной стороны, Кант четко разделял два типа знания: то, которое дают точные науки, и то, которое происходит из гуманитарной сферы. С другой стороны, Кант писал: «Какое бы понятие мы ни составили себе с метафизической точки зрения о свободе воли, необходимо, однако, признать, что проявления воли, человеческие поступки, подобно всякому другому явлению природы, определяются общими законами природы. История, занимающаяся изучением этих проявлений, как бы глубоко ни были скрыты их причины, позволяет думать, что если бы она рассматривала действия свободы человеческой воли в совокупности, то могла бы открыть ее закономерный ход; и то, что представляется запутанным и не поддающимся правилу у отдельных людей, можно было бы признать по отношению ко всему роду человеческому как неизменно поступательное, хотя и медленное, развитие его первичных задатков» [Т. 6.- 1966. 743 с.- С.5/ ИДЕЯ ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ ВО ВСЕМИРНО-ГРАЖДАНСКОМ ПЛАНЕ]. 

Так или иначе, ключевой для нас в данном случае является одна из кантовских антиномий - антиномия свободы (случайности) и необходимости. Исходя из этой антиномии и выражаясь предельно строго, мы никакую закономерность не вправе принять за таковую. Есть только гипотезы - но нет законов. Не может существовать строго доказательной процедуры, которая могла бы позволить доподлинно установить, случайным ли является то или иное событие (реализовалось ли оно как проявление той или иной свободной воли или совокупности свободных воль), или же оно есть детерминированное следствие той или иной причины. 

Однако Кант оставляет право ученому, являющемуся носителем детерминистской установки, искать в историческом процессе закономерности. И этим правом в полной мере воспользовались его ученики и последователи - немецкие романтики.

“...Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона
Гордись: таков и ты, поэт -
И для тебя условий нет”.