выход

Елена Волкова. Христианская апология Pussy Riot

Редакция “Выхода” начинает публикацию новой работы кандидата филологических наук, доктора культурологии, независимого эксперта по религии и культуре Елены Волковой, посященной религиозному аспекту акции Pussy Riot в культовом здании религиозной организации “РПЦ МП”.

***


«Так вы верующая?» - с удивлением спросила меня поэтесса из петербургского Пен-клуба: «Как же вы можете их защищать?»

Защита Pussy Riot с христианской точки зрения - это путь между Сциллой и Харибдой. С одной стороны звучат возмущенные голоса «клира и мира», называющие христианскую поддержку происками «врагов церкви» и «предателей в рясах», а с другой – недовольные реплики светских единомышленников панк-группы, категорически не принимающих религиозного языка защиты, так как религия ассоциируется у них исключительно с мракобесием, инквизицией и ложью.


Творческий замысел

Одна из активисток Pussy Riot даже написала мне, что религия имеет такое же отношение к панк-молебну, как спасение погибающих тигров в ЮАР, поскольку «изначально панк-молебен имел мало отношения к религии и не задумывался как антиклерикальный». Видимо, имеется в виду, что церковный жанр молитвы и религиозные образы (Бог, Богородица, Дева Мария, патриарх, крестный ход, проповедник, поклоны), а также храм как место действия, существовали в авторском замысле как религиозная форма, выбранная для политического протеста. Обращение к патриарху и мирянам, в этой связи, тоже касалось их политических высказываний в защиту Путина, религиозного образования в школах, патриархальной семьи, а также их возмущение женщинами, нарушающими православный дресс-код, гомосексуалами и протестными митингами. Изначально Pussy Riot, при такой трактовке, не намеревались касаться собственно религиозной внутренней жизни церкви, а выступали против антиконституционных и бесчеловечных заявлений, сделанных официальными представителями церкви публично, когда те обращались ко всем гражданам страны. Можно сказать, что панк-молебен включал в себя критику социальной политики церкви, не касаясь ни церковных догматов, ни богослужения, ни святынь.

В этой связи встают два вопроса. В основе авторского замысла лежало жесткое отделение политического от религиозного? Или активисты группы стали подчеркивать политический смысл акции как единственно существующий после того, как обвинительная кампания заговорила исключительно на церковном языке, пытаясь целиком подменить политику религией?

Полное отрицание религиозного содержания панк-молебна, конечно, звучит неубедительно. Достаточно взглянуть на текст акции и на место действия. Но желание отринуть религиозное прочтение акции можно понять как протест против той религиозной истерии, которую подняла церковь, обрушив на панк-молитвенниц мощный арсенал государственного репрессивного аппарата: оскорбления и клевету в СМИ, сбор подписей под обращением к прокурору, сравнения с советскими гонениями на церковь, показательные стояния «в защиту веры», церковные лжесвидетели на суде, апелляции к решениям Трулльского и Лаодикийского соборов, и многое другое.



Гибрид

Сразу отмечу, что разделять многочисленные аспекты панк-молебна - дело сложное и противоречащее самой природе акции, которую вслед за философом Михаилом Ямпольским можно назвать гибридом. «Совершенное группой не поддается классификации, прописыванию в определенной «зоне смысла». В итоге наиболее существенным в акции оказывается не содержание молебна (…) а сама эта неопределенность. Не случайно все это время в обществе идет обсуждение: был ли молебен политической акцией, кощунством или художественным перформансом. Некоторые не очень проницательные «художники» скептически высказывались о качестве музыки или текста, не понимая, что «художество» тут – это просто знак этой гибридности. Акция Pussy Riot – одновременно политика, религия и искусство и вместе с тем ничто из этого по отдельности».

К трем перечисленным «зонам смысла» можно добавить еще несколько, имеющих отношение к феминизму, движению ЛГБТ, воспитанию и образованию детей, социальной этике. Разные смыслы, касающиеся различных сфер культуры, подобно стрелам из одного колчана, попадали в многочисленные нервные узлы современной культуры. Поэтому когда встал вопрос о названии для семинара, посвященного акциям Pussy Riot, я предложила довольно громоздкий, но емкий термин – концептосфера, подчеркивающий многозначность явления и его значение как объекта научного исследования. В мае 2012 года мы с журналистом и сотрудником Сахаровского центра Еленой Калужской и историком Ириной Карацубой открыли цикл семинаров «Концептосфера Pussy Riot», видеоверсии которых регулярно появлялись на портале Gogol.tv.

Смысловые и культурные аспекты, переплетенные в акции, обретали самостоятельное звучание в общественной реакции на нее. Поскольку церковная рецепция доминировала в судебном и медийном пространстве, многие грани не только панк-молебна, но и других акций Pussy Riot, а также сам образ и протестная стратегия группы приобретали в глазах христианских защитников группы положительное религиозное звучание.



В отсутствие языка

Церковный обвинительный дискурс навязывал религиозной защите свой язык вражды (hate speech), в котором была ложная идентификация (образ блудницы, кощунницы и богохульницы), ложная атрибуция (приписывание мотива ненависти) и «мнимая оборона» (призыв к защите от Pussy Riot как от гонителей церкви). Эти три признака были предложены экспертом А.Р.Ратиновым для определения национальной, расовой или религиозной вражды и нетерпимости. В деле Pussy Riot церковь утверждала себя в качестве потерпевшей стороны, однако именно ее «язык вражды» разжигал ненависть к протестным художникам, современному искусству, протестному движению, а также разоблачал церковь в глазах общества.

Церковные власти парадоксальным образом воспринимали группу Pussy Riot как религиозное сообщество, которому якобы свойственно мыслить и действовать такими категориями, как «сакральное пространство», «святыня», «амвон», «солея», «алтарь», «таинство», «кощунство», «богохульство» и прочее. Участники группы, журналисты и блогеры бросились осваивать словарь церковных терминов, путая алтарь с амвоном, потому что были вынуждены защищаться от церкви на ее же языке. Возникла ложная религиозная идентификация группы, созданная самой церковью, которая еще с 2003 г. (с выставки «Осторожно, религия!») стала бороться с художниками как с враждебной сектой.

В этой ситуации христианской защите пришлось вырабатывать свой религиозный контрдискурс, который был бы понятен церковной аудитории и широкому читателю. Часто это приводило к тому, что, образно говоря, церковная стрела, летящая в Pussy Riot, перехватывалась на лету и бумерангом возвращалась к стрельцу. А проще говоря, возникала цепь взаимных аналогичных упреков.

- Pussy Riot осквернили храм!
- Храм осквернило священноначалие тем, что сделало его домом не Бога, а царя, не молитвы, а торговли.
- Панк-молебен – не молитва, а пародия на нее!
- Сами вы пародия, молитесь Молоху и Мамоне. Панк-молебен – первая живая молитва в этом лжехраме.
- Они богохульники!
- Сами вы богохульники, воры и предатели, забыли Христа, освящаете танки и ядерные боеголовки.

И так далее, и тому подобное. Верующие защитники Pussy Riot с разной степенью серьезности употребляли обвинительный церковный дискурс в собственных целях. Например, в моем религиозном сознании нет негативной категории кощунства, поскольку в кощунстве обвиняли Христа, а затем апостолов и многих подвижников церкви. Любой акт непочтения к Богу или к «святому» месту-предмету-образу для меня есть знак вероятного протеста против ложного понимания Бога или святыни, против травмы, нанесенной человеку от имени Бога или церкви, либо против диктата церкви. Но услышав, что здоровый художественный антиклерикализм называют кощунством, я составляю встречный список церковных кощунств, которые разоблачает панк-молебен:

сергианство как коллаборационизм с преступным режимом;
идолопоклонство: почитание кесаря (цезарепапизм) и храма вместо или более Бога;
магизм как вера в то, что духовными силами можно овладеть с помощью ритуалов и манипуляций с материальными предметами (так называемым поясом Богородицы);
хула на Духа Святого, поскольку слово правды, прозвучавшее в панк-молебне, возводится оппонентами не к Богу, а к сатане;
хула на Иисуса Христа как демонизация попытки очищения храма и церкви от насилия и торгашества;
хула на Богородицу как отрицание права женщины взойти на амвон и поучать церковный клир и мир.

Я вынуждена в этой ситуации оперировать чужеродной мне категорией кощунства. У меня нет собственного языка, а если и есть (например язык искусствознания, политологии или культурологии), он непонятен или даже враждебен церковному адресату. Кто же адресат? Кому я адресую свой религиозный контрдискурс? Иерархам церкви это не нужно, потому что они лучше меня понимают, что не только отрабатывают политический заказ, но и защищают свою власть, а потому позиции своей не изменят. То же касается и судейских. Но мне важно, чтобы альтернативную религиозную точку зрения услышали и те, и другие. Так называемым глубоко воцерковленным? Я для них не авторитет. Любое мнение человека в рясе перевесит голос специалиста. Светской публике мой религиозный язык кажется неуместным и враждебным. Так кто же адресат? В первую очередь сами Pussy Riot, которых важно защитить от клеветы и насилия на том же языке, которым пользуется церковь, трансформируя таким образов язык обвинения в язык апологии. Затем немногие открытые умы, которые искренне хотят понять религиозное значение акции, и я сама, а также мои единомышленники. Мне важно выразить свою точку зрения, за которой стоит мой Христос. В определенной степени спор религиозных субъектов вокруг Pussy Riot – это борьба за Христа, как бы громко это ни звучало.

«Мы не против христианства, - сказала Надежда Толоконникова в суде, - мы за настоящее христианство». Но как часто в истории церкви люди защищали «настоящее христианство», вкладывая в это понятие совершенно разные смыслы! Важно понять, какие идеи подлинного христианства получили воплощение в истории Pussy Riot и чем отличается язык оппонентов в религиозной войне, развернувшейся вокруг панк-молебна.

Битва богов

В церкви во время службы я часто задавалась вопросом: «В какого Бога верят люди, с которыми я вместе молюсь? К одному ли Богу мы обращаемся?» Сомнения возникали потому, что служки могли после службы матом выгонять детей из храма; клирики – гнать нищих от ворот или проклинать иноверцев; среди прихожан оказывались сталинисты и националисты. Был даже священник Павел Буров, который поминал генералиссимуса Иосифа за проскомидией, а потом обвинял художников на суде против выставки «Осторожно, религия!». Большинство же исповедовало религию потребления и комфорта: они выделяли то, что полезно для здоровья (святая вода и просфора натощак, пост) и благополучия, их интересовали молитвы «нужным» святым, регулярное причастие, поклонение мощам и местам, вычитывание (!) молитв – все это должно было оградить от напастей и сулить удачу в делах. Они явно использовали Бога и церковь в своих целях, даже если речь шла о том, что называли состоянием души. Интересно, думала я, какой вопросник или тест мог бы выявить кардинальные различия в наших представлениях о Христе?

Таким тестом стал панк-молебен. 21 февраля 2012 года будто начался Страшный суд, на котором тайное становилось явным, ложные видимости исчезали, сущности обнажались. Стали говорить о том, что девушки надели маски, чтобы сорвать их с многих людей, а также с церковных и государственных институтов. Pussy Riot test приобрел всероссийский, а затем и мировой масштаб в результате агрессивной реакции на него церкви и государства.

Мальчишеский вопрос «Кто первый начал?», церковь или государство, до сих пор висит в воздухе. Епископ Петроградский и Гдовский Российской православной автономной церкви Григорий (Лурье) уверен, что священноначалие стремилось раздуть «негодование церковной общественности», чтобы государство никуда не смогло деться от необходимости реагировать на оскорбление госкульта». Эту версию подтверждает и хронология преследования группы. Используя известную стратегию компартии, РПЦ сначала дала слово «возмущенному народу», который через два дня после панк-молебна заговорил голосом так называемого православного предпринимателя Василия Бойко-Великого, выступившего от лица одноименного Фонда имени Василия Великого в хорошо знакомом стиле репрессивной риторики: «Все советские православные люди скорбят по поводу того бесчинства и богохульства, которое было совершено в Храме Христа Спасителя…». Следует, однако, заметить, что гипотеза о церковной инициативе противоречит сложившейся еще при Алексии II установке на игнорирование церковью любой критики в свой адрес. Не так важно, кто ударил первым, церковь или государство (оставим этот вопрос для историков), ведь били они не друг друга, а «в едином порыве», в духе церковно-государственной «симфонии», набросились на общего врага.

Очень скоро стало очевидно, что единства нет ни внутри «православного народа», ни, тем более, в широком общественном поле за церковной оградой. Более того, выяснилось, что арестованные «враги церкви» тоже имеют свои представления о христианстве и готовы вступить в диалог с обвинением. Участницы панк-молебна предполагали, что их акция и станет стимулом для обсуждения поднятых в ней проблем.

Гомофонное звучание патриархии под аккомпанемент фондов имени святых быстро сменилось контрапунктом, в котором против одной властной ноты звучало несколько мелодий: от жалобно просящей (писем, взывающих к милосердию) – до непримиримо бунтарской. Возникло религиозное противостояние, которое новозеландский пастор Глинн Карди (Glynn Cardy) в своей проповеди «Сила молитвы: Pussy Riot испытывают церковь» определил как Clash of Gods – Битва Богов.



Бедняки господни

Молитвенницы в балаклавах не выражали прямо своего представления о Боге. Акция в ХХС была названа панк-молебном, а не панк-проповедью. Они занимались политическим протестом. Поэтому речь пойдет не столько о прямом богословском, сколько об опосредованном воплощении религиозных ценностей. О том, как идеи христианства утверждаются в светских формах культуры. Об антиномии религиозного и светского, при которой противоположности меняются местами: ценности культуры потребления наполняют церковные формы, а христианские императивы наполняют жизнь вне церкви.

Ценности, как известно, поверяются словом и делом. Поэтому обратимся к вербальным и невербальным формам их актуализации: к религиозным текстам и повседневной культуре.

В камере Надежда Толоконникова изучает Библию, свое первое открытое письмо из СИЗО она открывает эпиграфом из Евангелия от Луки: “Смотрите за собой, чтобы сердца ваши не отягчались объедением, и пьянством, и заботами житейскими” (Лк 21:34) Полностью и в более точном современном переводе Валентины Кузнецовой этот стих звучит так: «Так смотрите, не обременяйте себя разгулом, пьянством и житейскими заботами, чтобы День тот не застал вас врасплох».

Цитата взята из пророческой речи («малого апокалипсиса») Иисуса Христа о грядущем разрушении Иерусалимского храма и о признаках приближения Дня Господня, или Божьего суда. Иисус учит людей в Храме после его очищения от торговцев и менял – события, с которым обычно сравнивают панк-молебен. Он рассказывает притчу о винограднике, отвечает на вопросы, а затем прямо обличает учителей закона (в Евангелии от Матфея, гл. 23, он называет их безумными и слепыми вождями) за любовь к роскоши, чванство, высокомерие, показное благочестие, за то, что они грабят бедных («пожирают имущество вдов») и гонят праведников. Таким образом, эпиграф к письму Надежды Толоконниковой отсылает читателя к обличительным речам Христа в адрес богачей и лжеучителей, что создает богатый ряд аналогий между иерусалимским Синедрионом и московским Синодом.

Касте сибаритов Надежда Толоконникова противопоставляет группу энтузиастов и аскетов: «Те люди, с которыми мне за годы акционистской деятельности довелось работать, были очень необычными для Москвы. Они не добивались денег и комфорта. Они не ходили в “Жан Жак”. Если они посещали кафе, то выбирали такое, где можно заниматься, обсуждать, планировать акции, ничего при этом не заказывая. Если они хотели есть, то отламывали ломоть батона. Им жаль было тратить время и свое сознание, готовое вместить и трансформировать все окружающее, на постоянную бытовую гонку и стремление ко все большему житейскому комфорту. Сердце их не отягчалось ни объедением, ни пьянством. Мысли их полностью были заняты тем делом, над которым они в этот момент работали. Они работали много, горячо и увлеченно. Не останавливало их даже понимание того, что платой за их деятельность может быть тюрьма. (…)

Иисуса Христа обвиняли в богохульстве. Если бы две тысячи лет назад была статья 213, её предъявили бы Христу. Он призывал к аскетизму и подвижничеству, но земные цари, не пожелавшие отказаться от лимузина с мигалками, осудили его. “Остерегайтесь же людей, ибо они будут отдавать вас в судилища” - предупреждал Христос (Мф 10:17)».

Общаясь с людьми из круга защитников Pussy Riot, я часто вспоминала и другие слова Христа: «Лисицы имеют норы и птицы небесные — гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову" (Мф. 8:20). Слово «вписка» (возможность переночевать или временно пожить у кого-то) я узнала от Анны Домбровской, которая стойко держалась вместе с другими участниками Оккупай-суда на лужайке у Московского суда, а у Таганского иногда ночевала на скамейке одна. Конечно, она не покинула бы своего поста, даже если бы у нее был дом в Москве, но мужество Оккупай-суда было особым, потому что его костяк составляли люди, готовые к лишениям и атакам. Они были из тех, кто добровольно отказался от домашнего комфорта, от денег и карьеры – ради протеста, свободы и защиты гонимых.

Позднее, после освобождения из лагеря, стал очевиден контраст между повседневной культурой Pussy Riot как общины уличных художников и обстоятельствами зарубежного турне Марии Алехиной и Надежды Толоконниковой, которое для них организовали представители российского шоу-бизнеса и западного истеблишмента. В турне они оказались в иной, не аутентичной для себя среде, которую старались наполнить социальным протестом и напряженной правозащитной работой, что требовало особой энергии противостояния культуре власти и развлечения. Мысли их по-прежнему «полностью были заняты тем делом, над которым они в этот момент работали».

Самостоятельные же поездки группы (не зарубежные туры, организованные со стороны) возвращают нас к культуре аутсайдеров, отмеченной дешевыми гостиницами и «вписками», где, как в военной палатке, десяток человек размещается в одной комнате; откуда шлют SOS с просьбой прислать яндекс-деньги на бензин; отламывают батон или гамбургер. О банкетах церковных иерархов, как и о роскоши их резиденций, напротив, ходят легенды. Видимо, поэтому священноначалие так возмутила картина Александра Косолапова «Икона-икра», которую могли воспринять как пародию на излишества церковных застолий.

Образ жизни группы Pussy Riot и ее сторонников напоминает коммуны битников и хиппи, западную молодежную контркультуру, восстающую против сытого истеблишмента, который ложь и безумие конформизма принимает за истину и мудрость. Протест нищих бунтарей, в его абсолютно светских и даже антирелигиозных формах, подспудно питается христианской традицией странничества, ухода от мира, а также более древним движением эбионитов – Бедняков Господних, о которых Александр Мень замечательно написал в книге «Вестники Царства Божия»: «Иудея находилась в состоянии глубокого духовного упадка. Тем не менее есть все основания считать, что именно в те годы в ней все более явственно давало о себе знать религиозное направление, известное под названием «эбионим Ягве» — «бедняки Господни» . Именно в них мог видеть пророк тот святой Остаток, который будет спасен от всех исторических потопов.

Кем же были эти «Божии бедняки»?

Хотя в основном они принадлежали к небогатым сословиям, в них не следует видеть просто людей обездоленных или просящих подаяния. Когда Библия говорит о «бедных», она, как правило, имеет в виду прежде всего людей нравственно чистых и любящих Бога. Уже у Амоса слова «нищий» (ани') и «праведник» являются синонимами (Ам 2; Иер 20, 12). А с другой стороны, богатство и роскошь обычно ассоциируются в Писании с нечестием или язычеством».

Конечно, речь не идет о прямом отождествлении современных протестных художников с учениками пророка Исайи. Два типа общины (эбиониты и панки) принадлежат разным эпохам и разным типам культурам. Но несмотря на все различия, их объединяет общая установка на нестяжание и отказ от «житейской отягощенности», которая, получив в свое время религиозное обоснование, перешла позднее в светскую культуру, где обрела социальное значение и наполнила политический протест.



Роскошь естественна

Когда Патриарх Кирилл и другие официальные представители РПЦ оказались замешанными в финансовых скандалах (часы, квартира, дворцы, бизнес, в том числе в ХХС, и пр.), они начали неуклюже, но вдохновенно развивать апологию богатства, своего рода богословие роскоши. Всеволод Чаплин заявил, что «так называемая роскошь» вполне естественна для Церкви: «Если кто-то украшает храмы, это проявление любви к храмам. Если кто-то дарит патриарху облачение, икону, машину, часы - это проявление любви к патриарху, которое совершенно естественно. Почему вдруг нас стали настойчиво убеждать, что мы должны этого стыдиться и рвать на себе по этому поводу волосы?»

Крылатая фраза из романа Пелевина «солидный господь для солидных господ» в этом контексте зазвучала с новой силой. Любовь к храму и патриарху оказались сильнее любви к Богу и ближнему. Патриархийный дискурс, опиравшийся в истории Pussy Riot на понятия греха, богохульства, кощунства, Божьего гнева и возмездия, быстро сменился риторикой христианской любви.



«Деньги - это пыль»

Совершенно иначе в ситуации финансового скандала повели себя участники панк-группы.

Среди базовых принципов Pussy Riot - некоммерческий характер группы. Этим они с самого начала бросили вызов главной социальной религии – культу Маммоны (в Евангелии «маммона» - богатство, блага земные). Многие «глубоко оскорбленные православные» никак не могли поверить, что «кощунницы» действуют бескорыстно. Недоверие к бескорыстию само по себе показательно, поскольку говорит о том, сколь основательно массовое православное сознание переплетено с «религией денег».

Конфликт между коммерческим и некоммерческим, или, говоря религиозным языком, между Богом и Маммоной, обострился в истории о бренде Pussy Riot. Речь шла не о получении прибыли, а о защите имени группы от коммерческого использования, но шум был поднят невероятный. Критики, набросившиеся на адвоката Марка Фейгина, явно целились в Pussy Riot. Интернет наполнился злорадными репликами: наконец-то появилась возможность вписать бунтарок в кодекс обывателя «слава+деньги» (попиарились, мол, чтобы заработать).

Надежда Толоконникова ответила из СИЗО кратким протестным воззванием «ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!»:

«Остановите разборки о бренде!
Остановите регистрацию бренда!
Остановите безумие.
Мне глубоко отвратительны финансовые и брендовые разбирательства.

Деньги - это пыль».