выход

 

Я подошёл к кульминации своего повествования – крымскому выносу, не сопоставимому по силе ни с чем до сих пор происшедшим. В его ходе я полностью расстался с так называемым реальным миром и пребывал в полной уверенности, что больше никогда в него не вернусь, и когда всё-таки вернулся, очень удивился. Постараюсь изложить происшедшее со всей возможной точностью, но сразу оговорюсь, что последовательность событий, связь между ними и моё тогдашнее понимание данной связи не поддаются полному и достоверному восстановлению. Кроме того, это был опыт, вызвавший мои наибольшие сомнения относительно своей природы.

Итак, в августе 2006 года мы почти всей сектой отдыхали в Симеизе, точнее, в палатках на камнях под горой Кошка, что между Симеизом и Кацивели. Накануне запланированного трипа я острил, что мне необходимо четыре дозы, никак не меньше. Так и вышло. Незадолго до этого мой поставщик подарил мне пустой нафтизиновый пузырёк, в котором когда-то перевозили ЛСД. Как я узнал впоследствии по нескольким подобным опытам, в таком пузырьке оказывается обычно никак не менее двух доз. Ещё две перед дорогой в Крым туда вылил Росянка. Когда мы открыли пузырёк, в нём было абсолютно сухо. Я много слышал о том, что вещество от хранения "не в холодильнике" "портится" и "слабеет", а тут уж вовсе высохло, в общем, я решил дать остальным участникам трипа (благо, веществом распоряжался я) сохранившиеся при перевозке в шприце три дозы на четверых, а для себя скромно промыть пустой пузырёк и пустой шприц с колпачком, в котором тоже остаётся обычно чуть менее одной дозы. Вещество не испортилось. Сколько точно там было, сказать не могу, могу сказать только, что ни до ни после такого количества столь чистого вещества мне принимать не приходилось.

Чувствуя, что меня выносит, я осторожно поинтересовался у Росянки, достаточно  ли друзьям досталось. "Нам-то что! Тебе-то, главное, досталось?" – иронично отозвался Росянка. "Немножко" – ответил я со всей возможной непринуждённостью. Ещё я успел поделиться с Росянкой ощущением счастливого социального устройства, при котором каждому достаётся по потребностям. "Коммунизм" – смог я выдавить из себя полушёпотом. Он понял меня по-своему. "Да уж. Голые люди сидят на камнях". Потом у меня сильно повысилась раздражительность и нервозность, сначала их  вызвала болтовня племянницы, а примерно через полчаса после приема по несчастному совпадению в близлежащем кацивельском аквапарке начался концерт Верки Сердючки – это было слышно по многократно усилившемуся живому звуку и характерным солёным шуткам в адрес каких-то зрителей.

Мне это очень не понравилось, и я отреагировал весьма бурно – громко вслух начал рассуждать на следующую тему. Вот, наконец, я нашёл место, где чувствую себя абсолютно комфортно и покойно и покидать его мне никак не хочется. Но соседями оказываются люди, которые имеют достаточно средств, чтобы при помощи агрессивно-бессмысленных звуков помешать моему отдыху. Я отсюда уходить никуда не собираюсь. Они, похоже, тоже. Примириться с их действиями я не могу, воевать с ними не хочу, потому что не знаю, имею ли право участвовать в каких бы то ни было военных действиях. Но на каком уровне, как донести до них, что их деяния не гармонируют с остальным творением божьим, ни по виду (сине-жёлтые кишки, как злокачественная опухоль на зелёно-буром теле гор), ни по звуку (Верки-Сердючкины экзерсисы), ни по сути (коммерческая гидра развлечений, купание за деньги на берегу моря)? Где находится у этих людей их самое важное, чтобы при обращении к нему они увидели гнусность своих деяний и прекратили их? Мы же умные люди, как можем мы убедить их, что их свершения не приведут их к благу? Не стоит ли пойти в аквапарк прямо сейчас и пообщаться с местной администрацией? Или, может быть, обратиться непосредственно в контролирующие инстанции? Или ещё выше? Но не будет ли это превышением наших полномочий? Проходящие мимо отдыхающие тоже оказывались в поле моего внимания. Я обращался и к ним:

- Вам нравятся эти звуки? Не проходите мимо, поучаствуйте в мирной дискуссии.

Но они шли дальше, не решаясь ничего отвечать на мои выпады. И правильно делали. Меня окончательно стало выносить.

- Нет. Я не хочу ни с кем сражаться, - повторял я. Я не знаю, где уровень ответственности. Где уровень? Чем выше уровень, тем больше ответственность.

Росянка сказал с обеспокоенной сосредоточенностью:

- Если у тебя сегодня битва, выбери правильного противника.

При очередных коробящих звуках я вскричал:

- Что ж мне, Антихристом себя объявить, что ли?

И тут случилось дежа вю. Характерно, что ни в этот момент, ни позднее я не вспомнил разговор с Р. про дежа вю. Осознание, что наши с ним истории оказались связаны этим общим понятием, пришло значительно позже, прошло не менее двух месяцев. Очевидно потому, что вещи, которые с нами происходили, происходили принципиально по-разному.

Он, как я понимаю, в трипе столкнулся с предсказанием относительно своего безысходного будущего, и потом оно сбылось. Я же в тот момент вдруг ясно УЗНАЛ ситуацию, в которой нахожусь. Я понял, что всё это мне знакомо, причём не просто знакомо: в тот момент, когда это уже случалось, я тоже узнавал происходящее. Это было подобно зеркалам, отражающимся друг в друге, образуя бесконечную вереницу, нескончаемое число миров, в которых это происходит. Если обычно мы слышим о радости узнавания, здесь был ужас узнавания.

Я закричал, глядя на Росянку:

- Я это помню! Не смотри на меня так! Я помню этот твой взгляд и эту твою шапку!

Во взгляде его читалось суровое древнее осуждение. Происходил суд, Страшный суд, на котором мне, как обычно, выпала роль подсудимого. Этот людской полукруг вокруг и выше меня на камнях и один камень слева, пустой, что-то вроде места вынесения и исполнения приговора, всё было исполнено знакомым последним смыслом. Более того, я прекрасно помнил, что должно произойти далее. Меня побреют налысо и после этого я должен броситься вниз с обрыва. В ужасе я сообщил о своих открытиях судьям, черты лиц которых стремительно изменялись, покрываясь орнаментами, глаза и ноздри расплывались, подобно цветастым кругам на воде или узорам в визуализациях программы Winamp.

Мы с Росянкой были двумя сущностями, находящимися у истоков мира, он был моим отцом-творцом, а я злым созданием, отпавшим от него, противобогом, наше взаимодействие породило когда-то мир, я находил себе в этом оправдание и предлагал сделку – в эту очередную нашу встречу сотворить совместно новый мир, снова, как обычно. Вероятно, это удалось бы нам при помощи известной практики – смотреть друг другу в глаза. Возможно, слияние и порождение нового удалось бы при помощи какого-то телесного контакта.

- Нет, целоваться мы с тобой не будем, - сурово ответил судья-отец.

Участники суда смотрели на меня сочувственно. Я понял, что пришёл конец мира, очередного мира. Помню, с каким сожалением я смотрел на свой сотовый телефон и понимал, что снова, в очередном мире, достигнута ступень развития, при которой возможны мобильные телефоны, и что это в очередной раз ничем мне не поможет.

Я оказался самой последней душой, идущей, наконец, к Богу, это райское место оказалось неким бесконечным финалом жизни, реплики проходящих отдыхающих в мой адрес, казалось, это подтверждали, где-то неистово кричали петухи, и тут я осознал, что не всё, что я хочу, здесь возможно, более того, всё меньше моя связь с миром и всё меньше возможностей заполучить то, что я желаю. К примеру, я захотел видеть жену, но мне сообщили, что это уже для меня невозможно. Я захотел, чтобы изменилась погода, и было другое время года, более прохладное, но становилось только жарче. Последние желания подсудимого здесь не выполнялись. Я понял, что с раем это место имеет мало общего.

- А, так я в Аду? Кайф полный!

Что же я должен предпринять? Я продолжал изворачиваться в качестве собственного адвоката, пытался зацепиться хоть за какую-то ценность, хоть за какое-то понятие, продемонстрировать их знание. Но все понятия и ценности, которые я вспоминал, вызывали у судей только один жест - они горько покачивали головами, как будто я не понимаю относительно себя какую-то элементарную, но крайне важную вещь. Я оглядывался вокруг и обнаруживал своё знание этих ныне пустых понятий и ценностей:

- Язык? Национальность? Дружба? Любовь? Бог? Пол?

На каком-то из этих понятий надо было сосредоточиться, надо было сотворить на нём медитацию, полностью сконцентрироваться, слиться с ним. Я смотрел для этого на свой указательный палец, проваливался внутрь него, взгляд скашивался в правый нижний угол обзора, сам я, сидя на земле, принимал позу, будто пытаюсь нырнуть в сторону ног, и каждый такой нырок, казалось, рождал меня в новом мире, но я всё оставался в том же положении, на вершине под деревом, наделённый какой-то страшной и очень тяжёлой миссией.

Сочувственные взгляды окружающих показывали, что я избран для этой невыносимости, пришёл мой черёд творить мир, мой черёд держать на себе его страдание, я попал, наконец, на тот самый высший уровень, самый ужасный уровень абсолютной ответственности за всё, уровень вне времени, на котором уже был, но которого не помнил, на котором нахожусь вечно и никуда с него не сойду, в который раз пришла очередь для моей души потерпеть ужасную роль демиурга, и каждый мой особый жест пальцев, раскрывающихся из горсти, порождает новые миры, и каждый мой особый ныряющий жест в сторону ног рождает меня в мирах.

Выходя ненадолго из цепи перерождений и миров я снова видел колышущиеся травинки, скалы, дерево в камнях, море с руинами какого-то сооружения на сваях вдалеке – самую древнюю и единственную из возможных картин "вне мира".

Рядом со мной сидел супруг моей племянницы по прозвищу Ангел. В трипе его образ приобрёл, действительно, черты Ангела Карающего, от имени Творца он обращался ко мне с грозной обвинительной речью:

- Человек, ты понимаешь, что с тобой?

Стараясь соответствовать своей роли, которую не очень понимал, я кротко кивал.

Постепенно понятия и слова языка стали исчезать, заменяясь какими-то рудиментами слов, отдельные значимые элементы стали производить слова, не имеющие собственного значения. Я пытался сказать что-то, но это было более всего похоже на детский лепет, уже почти осмысленный, когда ребёнок уже знает, что речевой поток делится на слова, как строятся слова его языка, и очень похоже повторяет за взрослыми новые для него понятия, но проговорить правильно не может и не понимает их.

Воспроизвести их здесь для читателя не представляется возможным, потому что они не имели законченной формы, а менялись от попытки к попытке что-то выразить. Возможно, в детстве у меня действительно существовали такие слова, и в кризисной для психики ситуации они всплыли. Можно только догадываться, откуда взялись то ли РАЗДРАЛЮЦИЯ ТРУСЕНИЦ, то ли ЗАЛЕГАДСКАЯ БУЗНИЦА, или что-то вроде ВГЛЯШУТНАВИЧНЫЙ, видимо, из очень ранней поры овладевания языком, во всяком случае, говорить внятно я окончательно перестал.

Попытки медитировать на палец, исчезнуть, слиться с солнцем приводили к очередному провалу в переживание цепей творений и перерождений. Я оказывался в любой роли – от самого главного демиурга до малейшего винтика в механизме Вселенной, и каждая роль оказывалась полной величайшего страдания и ответственности. Демиург отвечает ЗА созданные им миры страданий, создание отвечает ПЕРЕД творцом за своё существование.

"Отчего, – вопрошал я, - творятся нижние миры, в чём причина возникновения адов?". "Ты сам их творишь, – приходил ответ, - их природа обусловлена их местонахождением – они дальше всего от Творца". "Как же вырваться из страдания? Я хочу прекратить его, упразднить". "Нет ничего проще – сияющая пустота есть освобождение". И я видел, что в сияющей пустоте, в безмирии, в отсутствии воплощения просто СКУЧНО.

Актом творения я творил мир и тем самым – себя. Новый жест раскрывающейся горсти, от которой разлетаются миры – одновременно очередная Вселенная, вмещающая в себя вселенные, которые фракталообразно вмещают в себя ещё бесконечное множество вселенных.

Вселенные были живыми, всё, что их составляло, тоже было живым, я переживал все возможные судьбы, и это была моя собственная судьба, всякий раз новая и неповторимая,  узловые же их моменты были общими.

Очнулся я внезапно. Никогда ни до, ни после действие ЛСД не прекращалось так резко – как будто я внезапно проснулся после глубокого сна. Причиной пробуждения были проходящие мимо и мирно беседующие отдыхающие. Я лежал всё на том же месте – под "вечным" деревом на "вечных" камнях суда, передо мной разворачивался всё тот же "вечный" пейзаж со скалой, на которой проросло небольшое деревце и развалинами на сваях вдалеке в море, но вид этот больше не приводил меня в ужас.

Солнце уже зашло.

 

Отредактировано dinis (Сен. 23, 2014 07:42:43)