Европа / Europa (1991, Дания-Франция-Германия-Швеция, 112`), режиссура - Ларс фон Триер, сценарий: Ларс фон Триер, Нильс Версель, операторы: Геннинг Бендтсен, Эдвард Клозински, Жан-Поль Морис, актеры: Жан-Марк Барр, Барбара Зукова, Удо Кир, Эрнст-Гуго Ярегард, Макс фон Зюдов (голос); производство: Ailiceleo, Eurimages, Nordisk Film, UGC Images и др.

Проводник подрывает поезд, в котором работает, – приведя в действие ранее спрятанную бомбу. Вагоны падают с моста в воду, кричит пассажир с телом маленького сына на руках, погибает и сам виновник аварии, прекратив таким образом свою карьеру в железнодорожной компании “Центропа”. Взрыв должен был стать платой за освобождение Кет, жены проводника, взятой в заложницы вооруженным подпольем, однако выяснилось, что Кет – сама участница заговора, ее похищение инсценировали. Ни единой рациональной причины включать детонатор, тем более рискуя собой, у героя не было.

Развязка, несмотря на ее видимую немотивированность, обусловлена построением “Европы” на излюбленном приеме Ларса фон Триера – зеркальном опрокидывании политических и кинематографических иерархий. На сей раз исходным материалом служит фронтовая драма, хотя главный герой, американец немецкого происхождения Леопольд Кесслер (Жан-Марк Барр), приезжает в Германию уже через несколько месяцев по окончании Второй мировой. Послевоенное запустение показано согласно канонам упомянутого жанра, что особенно ощутимо благодаря старательной, с использованием черно-белой пленки, стилизации изображения под архивные фильмы. Сюжетно и драматургически - все наоборот. Германия выступает не оккупантом, а оккупированным. Оккупанты, в свою очередь – союзники, то есть американцы. Сопротивление захватчикам – партизаны “Вервольфа”, по преимуществу несовершеннолетние. Их, как водится, вешают с соответствующими табличками на груди. Намерение сделать мир немного лучше, с которым Леопольд приехал в Европу, оборачивается бомбой. Абсурд царит даже в деталях. Герой Барра должен платить за устройство на работу. Вагон люкс-класса, где ему предстоит работать, эффектно тянут из депо вручную десятки кули. Экзамен на должность проводника превращается в настоящее измывательство. В том же духе, кажется, и финальный поступок Кесслера.

“Европа” структурирована как сеанс гипноза, ведомый отстраненным голосом Макса фон Зюдова, так что ход событий можно считать управляемой галлюцинацией от первого до последнего кадра. Или, учитывая устремления героя, “Европа” – это сон идеалиста про Европу, разоренную землю, претерпевающую неисчислимые беды, живущую по странным законам и придерживающуюся таинственных обрядов. Традиционный конфликт фильмов Триера между определенным укладом, не поддающимся однозначной интерпретации либо исправлению, и идеалистически настроенной личностью воплощается методично: от общей разрухи до рутинной работы, от самоубийства отца Кет до ее похищения “Вервольфом”, от издевательского экзамена до разоблачения Кет как предательницы. И все равно взрыв избыточен даже в этом ряду, к тому же противоречит самой логике существования Кесслера, изначально подчиненного настырным командам извне и движению поездов.

Последнее имеет устойчивость докучливого мотива, более того, символа страшной и непонятной Европы. Именно железную дорогу необходимо остановить, чтобы положить конец всеобщей лжи, чтобы наказать предателей и убийц, населяющих “центроповские” вагоны. Взрыв – один из немногих поступков, которые Кесслер совершает не по указанию руководящего Голоса. Триер выводит из кадра нажатие на кнопку: видим лишь, как измученный проводник недействующим стоп-краном пытается остановить вновь тронувшийся состав, затем отбрасывает полотенце, которым прикрыт таймер, и уже на общем плане вагоны летят в пропасть. Задание выполнено, этот поезд не пойдет в Мюнхен, Бремен, Франкфурт или, черт его возьми, Аушвиц. Но гибнут вновь невинные, и Голос никуда не делся, он дает отсчет до того, как из легких проводника выйдет последний воздух.

Катастрофическая остановка становится для героя началом движения. Течение увлекает тело в океан. Наконец Леопольд свободен в перемещениях. Ни рельс, ни земли, на которой они могли бы быть проложены, лишь необозримая масса воды меж двух призрачных берегов – Америки и Европы. Самая глубокая степень кошмара, по Набокову, – это когда вам снится, что вы проснулись; у Триера сновидение длится и за порогом жизни. Это не «умереть, уснуть» Гамлета, это наваждение, в котором собственная гибель является эпизодом, а основной смысл – совсем иной. Двигаясь в никуда и во всех направлениях одновременно, прекрасный утопленник несет свою весть все дальше и дальше: образ антимира, от которого невозможно освободиться, даже выбрав смерть.