Продолжение публикации переписки Дмитрия Ахтырского и Фёдора Синельникова. 

Читать первую часть     Читать вторую часть     Читать третью часть

Дмитрий Ахтырский:

Ранние евразийцы, как это ни забавно, находились в одной струе не только с консервативно-революционными движениями той поры (типа итальянского фашизма и германского национал-социализма), но и с антропологическо-этнографическими новациями мирового уровня.

К примеру, Николай Трубецкой вполне убедителен в разоблачении взгляда на «дикарей» как на детей (или даже полуживотных).

Европейцы в глазах людей иных культур также выглядят детьми. Психология не вполне еще приобщенного к культуре ребенка людей роднит, а приобретенная с возрастом культура чужакам становится непонятна, ее значение нивелируется и игнорируется. Так что «дикари» не вполне чужие. Они свои в том базовом, что в нас узнаваемо.

А отличие евразийца Трубецкого от европейских этнографов и антропологов в том, что те внесли свой вклад в разрушение имперских «дискурсов подавления», а вот евразийцы, напротив, активно поучаствовали в формировании еще одного. Им и знамениты.

Почему? Потому что дискурс убедителен только тогда, когда основывается на самопреодолении, самораскрытии - как это и происходит с людьми Запада, преодолевающими свой европоцентризм. И претерпевает epic fail, когда основывается на самоутверждении за счет другого.

Вот если бы евразийцы больше вспоминали, к примеру, о российско-якутских войнах вместо тиражирования мифов о «мирном освоении Сибири и Дальнего Востока» - было бы о чем говорить. Но получилось по-другому - качественный продукт в процессе такой переработки превратился во «вторичный продукт» типа «а у вас негров линчуют», который в «Москве 2042» предлагалось сдавать в специальные приемные пункты.

Но вернемся к преодолению мифа о «дикаре». Итак, чужое для эгоцентрического сознания становится либо объектом фобии, либо объектом филии, либо не замечается. Три базовых аффекта в индо-буддийской психологии — влечение, отторжение и игнорирование, в равной степени искажающие восприятие. В случае игнорирования «чужой» объект или «чужие» его аспекты могут быть вовсе не замечены, их не пропустят фильтры восприятия.

Таким образом, пока что Трубецкой предлагает читателю вполне корректные практики по отсечению культурологических «идолов». Эти практики призваны обеспечить нормальный ход всякой децентрализации.

Но нередко эти практики используются лишь как переходные в процедуре патологической децентрализации и последующей новой патологической же централизации. В таких практиках, применяемых в борьбе с сильным и влиятельным «чужим», сначала устанавливается, что «чужое» не лучше «своего». Но это лишь первый шаг. Далее начинается борьба с перекосом в сторону «чужого», в процессе которой «чужой» демонизируется и исключается из интеграции, если таковая борцу за собственную идентичность еще потребна.

Впрямую в подобном переходе автор концепции, может быть, и не повинен. Но в таких случаях следует учитывать всю ситуативную диспозицию и корректнейшим образом расставлять этические маркеры. Трубецкой указал на нетерпимость любого шовинизма. Но когда речь заходит о конкретике, начинаются упоминания об отсутствии в Европе не-ксенофобски мыслящих людей вообще, о «римском солдафонстве» и «германском вандализме». А такие упоминания как раз и есть конфронтационные этические маркеры, которые призваны направить читателя на ксенофобский путь или же дать соответствующим образом преднастроенному читателю знак, что тот взял в руки правильную книгу, написанную единомышленником и, более того, собратом по оружию.

Возникает мысль: а не эти ли именно маркеры, в частности, и собрали на время вместе столь непохожих людей, как ранние евразийцы? А если ответ будет утвердительный, то насколько важен был этот объединяющий момент по сравнению с другими?

Можно предположить, что потенциями универсально-планетарного прорыва обладает любая культура. Но европейские культуры первыми этот прорыв осуществили. Да, происходит попытка самоутверждения за счет побежденных, как человечество до сих пор продолжает самоутверждаться за счет остального животного мира. Есть в этом прорыве и способствующие дальнейшей интеграции универсалии — увеличение степеней личной свободы, позитивно-перспективное проективное мышление, продолжающий разрабатываться набор метаязыков для описания интегрирующейся реальности. Многие же критики европейской культуры словно не желают признавать первенство европейцев в деле прорыва к планетарному уровню. И вместо того чтобы исправлять перекосы, возникшие при прорыве и помогать преодолевать атавистическое эгоцентрическое наследие, которое оказалось «занесено» носителями европейской культуры на этот глобальный уровень, такие критики предлагают объявить европейский прорыв «фальстартом», вернуться назад и стартовать сызнова. Возможно, и дисквалифицировав навечно допустившего этот фальстарт. А дальше — либо стартовать по новой к тому же или иному финишу, либо объявить саму идею старта навязанной фальстартовавшим и счесть «общепланетарный уровень» зажженным «романогерманцами» (можно подставлять иные именования) обманным болотным огоньком утопии.

«Естественно, поэтому, что психика народа с культурой непохожей на нашу будет нам всегда казаться элементарнее, чем наша собственная», — вот такую забавную фразу произносит Трубецкой. С одной стороны, он выявляет «идола». С другой — как бы даже оправдывает европоцентристов. А с третьей — не является ли этот пассаж утверждением фатальной разобщенности людей и культур? И насколько иронично звучит эта фраза, если попробовать «примерить» ее на вполне сочувствующих евразийцам дискредитаторов Запада?

Сходным образом и европеизированный высший класс относился к культуре «простого народа», говорит Трубецкой. Этот высший класс и есть та «пятая колонна», о которой он упоминал выше. Класс, не то обманутый, не то подкупленный. И вот этот класс сметен революцией — так как же евразийцу не увидеть в ней «высший» смысл? Как говорили антизападники в Византии, лучше видеть в Константинополе турецкий тюрбан, чем папскую митру, с той разницей, что культурными комплексами в отношении Византии страдал скорее Запад. Но для евразийцев оказывается «лучше» напоминающая в этой аналогии «турецкий тюрбан» красная звезда с серпом и молотом.

А вот критика «исторического аргумента» (как его называет Трубецкой) менее убедительна. Культуру «предков европейцев», по его мнению, роднит с «сохранившимися доныне архаическими общностями» только «одинаковая непохожесть» на современную Европу. Спорный тезис. И помимо того, мы наблюдаем отличие Европы — предельный динамизм, в отношении которого иные культуры выглядят статичными. И этот факт евразийцами признается. Получается, что Европа — «одна из многих». Прорыв к глобальному уровню, однако, не означает для евразийцев того факта, что Запад смог выработать что-то универсальное. И тогда вновь включается концепт уникальности Европы, но уже уникальности в болезни, на которую все здоровое одинаково непохоже. И эта логика в итоге не понравилась Флоровскому, для которого европейская культура все-таки неразрывно связана с христианством: «Утверждать равноценность культур, игнорируя, что одну из них делали пусть очень скверные и заблуждающиеся христиане, значит смущать слабых. Я вполне согласен с Вами в оценке европейской «культуры», но подвожу под нее иное обоснование, более, на мой взгляд, евразийское, ибо менее «научное». К этому мое «расхождение» и сводится. Если вместо «культуры» говорить о «быте», все разъясняется: европейский быт худ, ибо вырос из удобопревратного духа ложнопринятого христианства, поэтому он не только не есть едино спасающая норма, но и ложный образец. Надо создать свои бытовые формы, ставши хорошими и живыми православными и запасшись здравым смыслом и чутьем действительности: вот тут-то и явится «Восток», — не в перспективах духовно-культурного творчества, а в перспективе политической и хозяйственной тактики» (письмо Флоровского Трубецкому от 5.1.1923).

Но в целом типологию патологическо-централистских искажений, связанных с оценками «высоты уровня развития», Трубецкой выстраивает вполне корректно. Хорош пример с культурой, рассматриваемой как «застойная», хотя она, может быть, проделала за рассматриваемый период немалую трансформацию, но только не по единственно существующей для адепта «магистрального пути развития цивилизации» эволюционной прямой, а потому все трансформации оказываются либо незамеченными, либо несущественными.

Но дело дошло уже до середины текста Трубецкого — и до сих пор неясно, не является ли он проповедью ценностно-этического релятивизма, и не будет ли единственной подлинной ценностью объявлено эгоцентрическое же поддержание своей жизнеспособности, для чего и была затеяна критика «европейских гуманистических ценностей» — от «они им не следуют» через «они же их и придумали» к «они их придумали чтобы погубить нас».

Если европейская культура — действительно прорыв к универсальным ценностям (естественно, не во всей их полноте), то почему бы не принять благое? Или универсально благого в истории культур для евразийцев не существует?

«Субъективно для меня может быть вполне очевидно, что я во всех отношениях лучше и умнее моего знакомого N, но, т.к. ни для самого N, ни для многих других наших общих с ним знакомых этот факт не очевиден, я не могу считать его объективным. А между тем вопрос о превосходстве европейца над дикарями носит именно такой характер: не забудем, что разрешать его хотят сами же европейцы, романогерманцы, или люди, хотя и не принадлежащие к их расе, но загипнотизированные их престижем, находящиеся под полным их влиянием. Если для этих судей превосходство романогерманцев очевидно, то очевидность эта не объективна, а субъективна и, потому, требует еще объективных доказательств. А таких доказательств нет: предшествующее изложение достаточно ясно показало это».

А вот этот отрывок уже полон передержек. Предшествующее изложение только показало, какими именно установками может быть обусловлено конкретное суждение. Трубецкой, показав, что некое европоцентристское суждение может быть вызвано ложной установкой, вовсе не доказывает того, что Европа не совершила прорыв к универсальному. Происходит манипуляция с «квантором всеобщности». Европейская культура может оказаться лучше в чем-то, но это не значит, что она «лучше во всех отношениях». Из сомнительности воображаемого тезиса о «превосходстве во всех отношениях» и из простой демонстрации механизмов искажения восприятия у эгоцентриста делается вывод, что никаких доказательств «превосходства романогерманцев» (тут речь идет уже не об абсолютном превосходстве) нет. Причем ни о какой конкретике речь так и не зашла. Теперь априори любое суждение о превосходстве европейской культуры в том или ином аспекте будет объявляться эгоцентрическим, все «общечеловеческое» будет считаться проявлением романогерманского шовинизма. А то, что все (!!!) европейцы — шовинисты, Трубецкой утвердил («доказал») еще в самом начале текста. И если кто-то на стороне или даже в моей семье говорит, что какой-то человек в некоторых отношениях лучше меня, то он просто загипнотизирован престижем этого человека и находится под его влиянием. Еще раз обратим внимание на это замечательное рассуждение — вот что получится из него путем абстрагирования: «любое суждение о превосходстве А над В делается под влиянием А, искажающим восприятие высказывающего суждение».

Трубецкой пишет: «таких доказательств нет». И непонятно — их пока ему не представили или их нет и не может быть в принципе, и эта принципиальная невозможность им доказана. Но подобная принципиальная невозможность может базироваться только на основаниях полного этического релятивизма. Или же на принципах не-осуждения, которые евразийцы, мягко говоря, не разделяют. Такое ощущение, что евразийцы считают пороком не насильственное подавление слабых, а концептуально-ценностное обоснование силового превосходства. О тотальном европейском эгоцентризме, вандализме германцев и солдафонстве римлян речь уже шла — и что же, под чьим влиянием Трубецкой высказывал эти суждения? Был подкуплен карфагенянами, когда речь идет о римлянах? Или все-таки римлянами, когда речь идет о германцах?

«Вообще говоря, большая или меньшая сложность ничего не говорит о степени совершенства культуры. Эволюция так же часто идет в сторону упрощения, как и в сторону усложнения. Поэтому, степень сложности никак не может служить мерилом прогресса».

Действительно, манипуляции с бинарной оппозицией «простое/сложное» часто используются в обоснованиях превосходства. Интересно, что ответит и ответит ли Трубецкой на вопрос, можно ли говорить в принципе о «степенях совершенства»?

«Вместо принципа градации народов и культур по степеням совершенства — новый принцип равноценности и качественной несоизмеримости всех культур и народов земного шара. Момент оценки должен быть раз навсегда изгнан из этнологии и истории культуры, как и вообще из всех эволюционных наук, ибо оценка всегда основана на эгоцентризме. Нет высших и низших. Есть только похожие и непохожие».

И вот мы имеем, наконец, завершающую эту часть повествования концептуальную сентенцию.

Констатирую факт: идея качественной несоизмеримости никоим образом не следует из предшествующих рассуждений Трубецкого. Если только не добавить к нему один элемент — что эгоцентризм человека, в том числе групповой эгоцентризм носителя определенной культуры, фатален и непреодолим.

Можно согласиться с тезисом, что нет высших и низших людей, рас, культур. Но из этого не следует, что достижения этих культур не имеют универсального значения. Культуры оказывают друг на друга влияние. Посмотрим, что скажет Трубецкой о самом факте этих влияний. По его логике, позитивных влияний просто не может быть в силу несоизмеримости культур. Ибо проводники влияния обмануты, подкуплены или находятся под гипнозом. Но при этом Трубецкой сделал оговорку, что всякий — не только европейский — шовинизм этически ущербен и должен быть преодолен, ибо мешает нормальному контакту между народами.

Кроме того, Трубецкой как-то умалчивает об эгоцентризме не-европейских культур, так же полагающих себя высшими. Если культуры влияют друг на друга, то на каком основании Трубецкой считает необходимым минимизировать именно романогерманское влияние? Неужели на каком-нибудь этическо-оценочном суждении, которое, с его же точки зрения, является по отношению к сравниваемым культурам недопустимым?

Культуры уникальны и равнодостойны перед Богом. И люди тоже. Но это не значит, что халтура равнодостойна шедевру. Индийская традиционная музыка не хуже европейской. Обмен возможен.

Тяжелые проблемы начинаются тогда, когда речь уже не может идти о сосуществовании, но нужно предпочесть конкретную модель.

Продолжение следует