События, определяющие лицо подступающей новой эпохи, часто бывают не слишком заметны. Одним из событий, знаменовавших epic fail либерализма в России, стали имевшие место во времена «перестройки» встречи между интеллектуалами Запада и «прогрессивной российской интеллигенцией». Чеслав Милош предупреждал, что такие встречи могут обернуться большим разочарованием. Так и произошло. Стороны не узнали друг в друге «братьев по разуму». Российские интеллигенты в глазах интеллектуалов Запада оказались какими-то динозаврами, исповедующими почти что пещерные взгляды по многим вопросам культурной и общественной жизни. В свою очередь, западная сторона в глазах отечественного интеллигента выглядела едва ли не зараженной духом «левизны» - словно в гости к ним приехали «товарищи из социалистических стран». На Западе многие интеллектуалы и до сих пор не понимают, насколько именно антигуманным образованием был СССР. Российские «либералы» могут отправиться на свой любимый Запад только на машине времени (в случае изобретения оной) – поскольку Запада XIX века или хотя бы 50-х годов уже нет «и не предвидится». Даже времена Рейгана и Тэтчер – любимых российскими «либералами» западных политиков – ушли в прошлое. Современная повестка дня западного интеллектуала российскому псевдолибералу глубоко чужда и во многих аспектах непонятна – мало того, часто в принципе неизвестна.

Дело в том, что западное общество прошло (и продолжает проходить) через зону масштабнейшей культурной трансформации, которую можно назвать «вторым осевым временем». Эта трансформация, постепенно назревая в течение предшествующего столетия, приобрела взрывной характер в 60-х годах XX века. Эта революция затронула все стороны жизни западного человека – и гендерную едва ли не в первую очередь. Если континуальность этой революции ращепиить на дискретности – то окажется, что в этот период свершились гендерная и сексуальная революции. Общества же за «железным занавесом» оказались революцией 60-х лишь по касательной. Носителями духа этой революции в России стала часть богемы, некоторые субкультуры (хиппи) и «неавторитарные левые», интересовавшиеся социальными экспериментами, происходившими в странах Запада. Интеллигентский же мейнстрим остался в прошлой эпохе, в реальности, которую западное общество покинуло. Идеалом российского «либерала» стал мираж, консервативная утопия.

В результате в сознании российского «либерала» сложилось плохо осознаваемое его носителями противоречие. С одной стороны, он мыслит себя «западником», является противником идеи «многополярности мира» и сторонником идеи магистрального развития человечества по западному образцу. С другой же стороны, он стихийно отторгает западные реалии, которые появились в результате революции 60-х, к которым относятся в частности, новшества в гендерном вопросе.

Мало того, некоторые представители российского «либерализма» начали осознавать это противоречие – примером тому являются месседжи, регулярно посылаемые Юлией Латыниной. Эти «продвинутые» российские интеллектуалы полагают, продолжая считать себя либералами, что «Запад пошел не в ту сторону», что Запад соблазнился «социализмом», что Запад ослабляет себя потаканием «бездельникам», «мигрантам» и «левакам». Свой мираж, свою консервативную утопию они считают той точкой, в которую Запад должен вернуться. Апофеозом этой точки зрения является адресованное западным людям предложение отменить всеобщность выборов, введя избирательные (имущественные или образовательные) цензы.

А теперь сравним этих «либералов» с российскими «консерваторами». Вспомним Достоевского с его «святыми камнями Европы», которая стала тенью своего прошлого величия. Религиозные фундаменталисты хотят видеть Европу средневековой, Европой «традиционных ценностей», не принимая «европейскую католическую, протестантскую и модернистскую ересь». Получается, что российские «либералы» тоже оказались консерваторами, только «консервы» у них другие. Они почитают другую эпоху – но тоже прошедшую, они глядят назад, в то время как западная мысль работает с будущим.

Как ни печально, но последняя российская катастрофа почти под корень уничтожила в России прогрессизм. Мысли о будущем, о дальнейшем поступательном развитии человечества не интересуют в России практически никого. Традиционалисты честно смотрят в прошлое и зовут туда. «Либералы» жаждут XIX века и Рейгана. Большинство так называемых «левых» тоскуют по СССР. Россия стала страной тотальной ностальгии, в которой конкурируют между собой различные ностальгические проекты, прихотливо перемешиваясь и образуя ностальгинерский консервативно-традиционалистский паноптикум. Модернистские проекты в в российском ностальгинерском преломлении становятся симуляцией. Учитывая симулятивность российского фашизма, о которой я писал ранее, можно сказать, что Россия становится зоной тотальной симуляции. Исключением являются те обитатели российского культурного пространства, которые оказались причастны революции 60-х и процессам, инициированным ею (идущим и сегодня) – часть богемы, представители некоторых интернациональных субкультур, рожденных революцией 60-х, и «неавторитарные левые» (вроде Александра Володарского и Петра Павленского).

«Медузагейт» – недавний скандал, имеющий отношение к гендерному вопросу – заставил меня осознать, что гендерная тематика занимает в русскоязычном интеллектуальном пространстве совершенно неадекватное значению этой тематики место. С одной стороны, в книжном магазине при РГГУ (университете, в котором я много лет учился и преподавал) пара полок уже лет 10-15 назад была обозначена лейблом «Гендерные исследования». Однако там присутствовали в основном зарубежные переводные издания – общее же отношение к этой теме в российской гуманитарной среде было скорее пренебрежительное. «Женщины пишут о женщинах», «кормушка-поилка для любителей грантов» – стандартные отзывы российского гуманитария об этом направлении исследований.

Ныне же я, вслед за Мережковским, полагаю, что проблема «пола» (слова «гендер» российский Серебряный век еще не знал) является ключом ко всей антропологической проблематики, является одним из центров человеческой экзистенции. Творческое решение гендерного вопроса – путь к преображению человеческого существа, продолжающего во многом оставаться рабом древних бессознательных психологических программ, материалом для этологических исследований.

Именно гендерный шовинизм и дискриминация являются прототипом (во всяком случае, одним из основных прототипов) прочих видов дискриминации. Носитель иного гендера – «чужой» par excellence, и эта чуждость подчеркивается тем, что этот вид «чужого» невозможно уничтожить, не уничтожив всю свою группу (в этом отличие «чужого» гендера от «чужого» биологического вида или «чужой» племенной группы). 

В силу близости представителей разных полов (в том числе и близости сексуальной в коитальном смысле слова) глубина гендерного шовинизма и гендерной дискриминации плохо осознается человеком. В неравновесные гендерные отношения со всеми присущими им атавизмами человек вступает фактически с самого своего рождения, некритически воспринимая стереотипы, транслирующиеся взрослыми, а затем и сверстниками. Расовый, этнический, государственнический шовинизм становится проблемой человека гораздо позже – а потому гораздо легче могут быть осознан и преодолен (как это наглядно показывает пример российской либеральной интеллигенции). Гендерный шовинист может искренне считать (когда акцентирует внимание на одном из элементов прихотливой мозаики недорационализированной картины мира), что он «любит» носителей иной гендерной идентичности. Но тут уместно вспомнить анекдот, герой которого в ответ на вопрос, любит ли он помидоры, отвечает: «Кушать люблю, а так – нет».

Можно долго спорить об основных и второстепенных аспектах гендерной войны. Можно по-разному оценивать степень виновности и масштаба преступлений той или другой стороны. Можно по-разному оценивать современные диспозиции на тех или иных участках фронта.

Но прежде всего – нужно выйти из гендерной войны. Сложить оружие и сорвать погоны.

Да, таким способом сразу насилие не остановишь. И я не призываю отказаться от сопротивления. Но сопротивление может не быть частью гендерной войны. Оно может быть просто сопротивлением насилию – и не сопровождаться дальнейшим впечатыванием в гендерный стереотип, что на войне часто происходит.

Сексуально-гендерная революция на Западе имела результатом не просто шаги по пути «освобождения женщин» или «достижения гендерного равноправия». Эта революция дала большому количеству людей возможность разотождествиться с привычным образом себя, освободиться от идентификаций, навязываемых социумом. Человек получил принципиальную возможность считать себя не имеющим гендера – или рассматривать гендерную идентичность как нечто вторичное в своей основе. Впрочем, он получил такое же право возводить свой или чужой гендер на пьедестал и всячески его пестовать, холить и лелеять. Развивать его в ту или иную сторону. Формировать для себя различные модели поведения. Род перестал диктовать человеку свою неумолимую волю. Человек в результаете последней сексуально-гендерной революции получил возможность выйти на новый этап индивидуализации.

Разотождествление с собственным гендером позволяет взглянуть на собственные гендерные проявления (и аналогичные проявления других людей) со стороны, с более высокой позиции, не будучи ангажированным той или иной стороной, не ослепленным «правотой» своей воюющей стороны. При этом такое разотождествление не предполагает полного отказа от гендерной идентификации – возможность разотождествления просто позволяет играть в гендерные игры не постоянно. Если и есть на планете «мужчины» и «женщины» - они вправе вести себя как им угодно, в пределах кантовского категорического императива. «Настоящая женщина» существует в бесконечном количестве вариантов – как и «настоящий мужчина». Но, как и религиозность или национальность, гендер все более становится глубоко личным, а не общественным делом. Тенденция развития западного общества – минимизация вмешательства социума в процесс формирования и трансформации религиозной, национальной и гендерной самоидентификаций индивидуума. В этом свете вполне рациональной видится мне тенденция отказа от упоминания гендерного (полового) маркера в официальных документах – имею в виду замены «отца» и матери» на родителей», а «мужа» и «жены» - на «супругов». Только травмированное и порабощенное реалиями гендерной войны сознание может считать, что такая практика ведет к дискредитации высших ценностей человека. Напротив, она способствует освобождению человека, его творческой незаштампованной самореализации и любви. Любви – потому что человеку, чтобы по-настоящему полюбить другого человека, нужно научиться видеть его вне гендерного стереотипа, делающего из лица примитивную маску.

Российские консерваторы всех мастей ужасаются при мысли о сексуальной революции. Они любят говорить о счастливом детстве и о достоинстве женщины, которые якобы могут иметь место только в «традиционной семье». Но такие рекламные ходы – только прикрытие истинного положения вещей, при котором семья является поставщиком пушечного мяса и сексрабынь. Попытка запретить само обсуждение проблемы «семейного насилия», сочтя его «экстремистским действием», разоблачает традиционалистские мифы «заботы о женщинах и детях». Традиционалисты показали из-под маски свое лицо – лицо поборника закона джунглей и права силы.

И ужас современного традиционалиста перед сексуальной революцией заключается в том, что тех страшилок, которые он рисует на публику, не существует в реальности. Современное западное общество вовсе не производит впечатление «растленного», в котором все люди непрерывно занимаются сексом или размышляют о нем. Напротив, для современного россиянина западная жизнь в сексуальной сфере может показаться несколько пресноватой (тут, кстати, как раз и вступает «второй патриархальный фронт», кричащий о десексуализирующих ужасах феминизма).

Дело в том, что фундаментальным ограничителем сексуальной свободы в ходже последней сексуальной революции стал запрет на принуждение. Ты можешь не иметь сексуального партнера, иметь одного, двух или тысячи. Ты можешь заключать брак со своим партнером или нет. Ты можешь иметь сексуального партнера любого пола. Ты можешь менять свой собственный пол и гендерные роли. Ты не можешь только одного – применять насилие (ролевые игры, будучи добровольными, не в счет). 

Казалось бы, очевидно, что к разновидностям насилия и принуждения к сексу относится то, что в английском языке именуется «sexual harassment». Казалось бы, между зашкаливающим уровнем насилия в обществе и дегуманизацией (выражающейся в уничижительных обращениях типа той самой «телки») связь более чем очевидна. Но, как выяснилось давеча, многим российским самопровозглашенным «либералам» эта связь очевидной не кажется.

Одно из двух – либо придется учиться гендерному ненасилию и отказу от навязывания другому гендерных стереотипов, либо российское общество никогда не излечится от своих болезней, поскольку гендерные атавизмы пронизывают всю социальную ткань.