О гибели людей писать в нашу эпоху очень трудно. Гораздо труднее, чем сотню лет назад - я уж не говорю о пятистах. Автора Илиады вдохновляли волочащиеся в пыли кишки поверженного врага, которые герой наматывал на свое копье. Массовые жертвы тоже никого не удивляли - понятия "геноцид" еще не изобрели, и он был если и не нормой, то суровой, но отнюдь не необычной жизненной реальностью. Смерти оплакивали - но сам плач был частью вековечного ритуала. Дети умирали в младенчестве постоянно, первенцев приносили в жертву. Война была естественным состоянием человека мужского пола, а женщины к этому привыкли - эти реалии и описал в начале XVII века Томас Гоббс, назвав их "войной всех против всех", тем самым "естественным состоянием человека".

Однако сам Гоббс жил уже в новую эпоху. Эта эпоха получила название "гуманистической" - те идеалы, которые раньше были достоянием высоких мистиков, стали разливаться вширь, в общественное сознание. Смерть человека - особенно смерть насильственная - стала восприниматься людьми гораздо более болезненно. Продление жизни и физическое бессмертие из мифологической мечты стали реальным упованием многих. Сохранение жизни и минимизация человеческих потерь стали доминантой жизни западной культуры.

С одной стороны, смерть маскируют. Трупы развозят машины скорой помощи, а по улицам не идут похоронные процессии с оркестром. С другой - любая насильственная гибель ребенка будет многодневной темой сводок новостей и аналитических программ на телевидении. Вчера (23 июля) CNN, не прерываясь, транслировала от начала и до конца следование похоронного кортежа в Голландии, таким образом отдавая дань памяти погибшим в сбитом над Донбассом самолете.

За слезами родственников жертв охотятся папарацци. Желтая пресса захлебывается истериками. Однако в культурном обществе принято самые глубокие свои эмоции не выставлять напоказ - фактически, следовать евангельскому совету молиться втайне.

Если люди будут говорить только об испытанном ими эмоциональном шоке, то никогда не будут устранены причины гибели людей, поскольку некому будет об этом думать. Аналитики должны думать, а переживать - в фоновом режиме или в свободное от размышления время, иначе их аналитика потеряет ценность. Иначе общество впадет в состояние, которое было наглядно продемонстрировано северокорейским телевидением, запустившим ролик, призванный показать, что вся страна бьется в какой-то запредельной, инопланетной истерике по поводу смерти Ким Чен Ира.

В дни второй мировой во многих странах снимались об этой войне едва ли не комедии. И шутят во время войн не только тыловые острословы. В момент смертельной опасности шутка снимает напряжение и помогает канализировать зашкаливающие эмоции. Мне довелось проверить это только один раз - в ночь с 20 на 21 августа 1991 года в Москве у Белого дома, когда объявили, что через 5 минут начнется штурм. Шутки помогли. Паники не возникло. Вдохновляющие гимны и облегчающий смех - вот что помогает и тем, кто стоит на передовой, и тем, кто переживает в тылу.

Способность шутить показывает, что человек сохраняет ясность сознания, что его не одолели ярость или страх. Такой человек особенно опасен неприятелю - и неспроста вызывает его жгучее раздражение. Особенно если шутки его - не просто примитивное издевательство над противоположной стороной, но тонки и полны самоиронии.

Со времен появления зла во вселенной идет война, война перманентная. И если во время войны, как утверждают некоторые, нельзя смеяться - то придется признать правоту библиотекаря Хорхе из “Имени розы”, утверждавшего, что Иисус никогда не смеялся, и смертному негоже раздвигать уста в богопротивной гримасе. Однако мне ближе позиция Вильгельма Баскервильского.

Однако есть для шуток некий предел - который, конечно, каждый определяет для себя сам (или принимает точку зрения своей референтной группы). Для меня этот предел таков - нельзя глумиться над погибшими, будь то солдаты одной из воюющих сторон или мирные жители.

И вот теперь пришла пора поговорить об этих самых “мирных жителях” - о самом концепте “мирного жителя”.

Видимо, еще во времена палеолита или даже ранее в человеческом сообществе возникло явление геноцида или войны на тотальное уничтожение противника (исключение делалось для женщин, представляющих интерес в сексуальном плане или плане продолжения рода).

Становление человеческого социума со временем привело к формированию сословной структуры и сословных норм поведения. Согласно этим нормам, война - дело исключительно особого военного сословия, которое единственно имеет право держать в руках оружие и не должно убивать крестьян, ремесленников, ученых, жрецов и мудрецов. Это правило, мягко говоря, далеко не всегда соблюдалось - но таков был кодекс военной чести.

Положение дел с разрушением сословного общества стало меняться и возникла концепция “тотальной войны”, одним из элементов которой стала всеобщая воинская повинность в мирное время и всеобщая мобилизация во время военное. В тотальной войне воюющие страны мыслятся как “единые военные лагеря”. В пределе этой концепции само понятие “мирного жителя” исчезает, так как любой человек является актуальным или потенциальным солдатом, а человек, стоящий у станка, находится на “трудовом фронте”. Некоторое исключение делалось для медицинских работников и дипломатов.

Парадоксальным образом гуманизация одних аспектов человеческой жизни оказалась сопряжена с дегуманизацией представлений о войне. Апофеозом этой дегуманизации стало изобретение, широкое распространение и применение различных видов оружия массового уничтожения.

Далее произошло следующее. С одной стороны, во второй половине XX века в странах европейской культуры развернулось мощное антивоенное движение, а с другой - были изобретены новые высокоточные виды вооружения, позволяющие минимизировать жертвы. Глобализирующееся человечество постепенно приводит в гармонию представления о войне и идею гуманизации. В частности, дегуманизация противника стала дурным тоном. Если еще во время Второй мировой в американской прессе можно было встретить в отношении японцев выражение “желтые обезьяны”, то сегодня такая ситуация представляется абсолютно немыслимой. Такое ныне могут себе позволить лишь разнузданные интернет-блогеры или публичные деятели тех стран, которые затронуты процессом гуманистической глобализации лишь в малой степени.

Особенность сегодняшней глобальной диспозиции заключается в том, что максимальная гуманизация наблюдается как раз в тех обществах, которые обладают высокоточным оружием. В военных конфликтах носители догуманистических форм сознания не останавливаются перед применением самых жестоких методов ведения войны, поскольку эти методы не представляются им чем-то морально неприемлемым. С другой стороны, такие люди оправдывают свои методы тем, что иными способами они воевать в силу экономической и технической отсталости не в состоянии.

Однако гуманистический дискурс - как и дискурс толерантности - освоен догуманистической стороной и используется ей в качестве информационного оружия для воздействия на гражданское общество стран гуманистической глобализации. На свои собственные общества вышеупомянутые дискурсы не распространяются. Формируется практика двойного стандарта - человек не желает быть ни гуманистичным, ни толерантным - но требует гуманистичности и толерантности в отношении других к нему самому. При этом он возмущается тем, что толерантные гуманисты недостаточно гуманны по отношению к нему - негуманному и нетолерантному. И делает намеренную или случайную логическую ошибку, принимая жесткое отношение к нему за двойной стандарт “либерастов” и “толерастов” (эти слова приняты среди носителей догуманистического сознания российского происхождения). Между тем принцип отношения к антилиберальным силам был сформулирован еще Джоном Локком в конце XVII века - согласно этому принципу, права и свободы во всей своей полноте распространяются только на тех, кто признает свободу других. Те же, кто в случае своего прихода к власти намеревается свободу других ограничить , не могут рассчитывать на либеральное и толерантное отношение к себе.

Ситуация технического и экономического превосходства налагает особую ответственность на общества, это превосходство имеющие. С них спрос больше - именно в той степени, в какой это превосходство имеет место. Но эта ответственность не должна пониматься как выдача карт-бланш силам, стремящимся взорвать гуманистическое общество изнутри и снаружи. Иначе такое общество окажется нежизнеспособным, не сможет защитить те самые права и свободы человека, на которых оно основывается. Этому обществу следует пройти между сциллой и харибдой - с одной стороны, не стать драконом в этом взаимодействии самому и не быть сожранным драконом, требующим толерантности к своим догуманистическим и антигуманистическим характеристикам.

Если поставить вопрос предельно жестко, доведя логику дискурса сохранения жизни мирных жителей до ее предела - можно сделать вывод, что гибель хотя бы одного мирного жителя является неприемлемой ценой решения проблемы, какова бы она ни была. Единственным путем в этом случае является ненасильственное сопротивление агрессору.

Однако следует понимать, что ненасильственные методы сопротивления сработали на протяжении последнего столетия всего трижды. Первый случай - индийское движение за независимость. Второй - движение за равноправие афроамериканцев в США. Третий - “бархатные” революции в Восточной Европе в конце 80-х - начале 90-х. В первых двух случаях ненасильственное движение имело дело с властями, скованными либеральными принципами и собственным активным гражданским обществом. В третьем случае имела место консолидация социума с высоким уровнем гражданского развития, которому противостояла рушащаяся система власти советского блока, оказавшая серьезное сопротивление революции лишь в отдельных местах (например, в Румынии).

Отказ же от силового сопротивления догуманистическим и антигуманистическим силам, скорее всего, приведет к захвату ими власти и ликвидации гражданских свобод на захваченных этими силами территориях. Глобальное гражданское общество будет подвергнуто репрессиям и вынуждено уйти в подполье - в том числе в Европе и в Северной Америке.

В итоге такого развития событий отказ от сопротивления может повлечь за собой невиданный в новейшей истории всплеск насилия - деяния “красных кхмеров” в Камбодже могут повториться в планетарном масштабе. Если выразить этот логический предел другими словами - один террорист, вооруженный ножом для резки бумаги окажется способным поставить на колени всю планету. Вслед за чем он получит все остальные виды вооружений, включая оружие массового уничтожения - поскольку шантаж не встретит сопротивления.

Гражданское общество в Украине, сделавшее огромный шаг вперед за последние полгода, столкнулось с проблемами, описанными выше. Сделав шаг в сторону гуманистического толерантного либерального общества, оно приняло его основополагающие принципы и оказалось под теми же концептуальными ударами, которые наносятся по обществам стран Запада - при этом, что важно, не имея соответствующей технико-экономической базы. Отличие украинско-российского конфликта от конфликта в Палестине в том, что Россия имеет технико-экономическое превосходство перед Украиной - но представляет собой антигуманистическую силу. Советский Союз хотя бы де-юре признавал гуманистические принципы, современная же Россия, обладая практически тем же, что и Советский Союз, арсеналом средств ведения боевых действий (пострадавшим в ходе экономического кризиса 90-х, но по-прежнему способным уничтожить всю жизнь на планете), от этих гуманистических принципов открыто отказывается.

Отказываясь от сопротивления, Украина пошла бы на полную ликвидацию собственной независимости и гражданского общества. Я могу предположить, что даже и в этом случае ненасильственное сопротивление дало бы качественные плоды - в виде последующей революции в России и освобождении всего постсоветского пространства, включая и Украину, и саму Россию. Но осуждать украинцев за то, что они выбрали путь силового сопротивления, я не имею права.

Захват Крыма Россией произошел без насилия, поскольку украинские войска не оказали сопротивления. Но Россия (ее власти) не остановилась на этой аннексии. Боевые действия начались в Донецкой и Луганской областях. Есть серьезные основания предполагать, что если бы Украина позволила бы повторить в этих областях крымский сценарий, через некоторое время он бы повторился уже на всем юго-востоке Украины, а затем и в остальной Украине (вероятно, исключая ее западные области).

По логике людей, осуждающих Украину за применение силы, в крови и насилии виновата жертва агрессора, поскольку ему воспротивилась. Что любопытно, в применении силы Украину обвиняют люди, отнюдь не являющиеся адептами ненасилия. Ситуация доходит до абсурда - как если бы Геббельс обвинял население и правительства стран, подвергшихся гитлеровской агрессии, в несоблюдении принципов толстовства.

Трагедия гибели людей, особенно не принимающих активного участия в конфликте, становится средством манипуляции со стороны агрессивных антигуманистических сил. Эти силы - российские власти - только в двух чеченских войнах нанесли мирным жителям территорий конфликта такой колоссальный урон, что симпатизантам этой власти не следовало бы даже открывать рот, издеваясь над принципом гуманизма, который они ненавидят и презирают, но к которому ситуативно апеллируют. Если их волнуют проблемы гуманизма и сохранение жизни людей, то им бы следовало сосредоточить свое внимание на ликвидации антигуманистической властной структуры в самой России и на утверждении внутри нее тех самых гуманистических принципов, о которых они декларативно беспокоятся.

Но симпатизанты российской власти и ее политики предпочитают аннексии, засылку диверсантов в соседние страны, тайные поставки разнообразных видов оружия - а затем истерику по поводу гибели людей в ходе конфликта, игнорируя тот факт, что именно их сторона этот конфликт развязала и активнейшим образом его подпитывает.

Наилучшим способом остановки украинско-российского конфликта я вижу смену власти в России и вступления российского общества на путь гуманизации, выработки толерантности, преодоления имперского сознания и шовинизма.

А всем жертвам - вечная память. Говорить же подробно о своих переживаниях, когда каждое утро сталкиваешься с новыми цифрами погибших - не всякому дано, и не от каждого требуется. Это глубоко внутреннее дело каждого человека, который молится “о мире во всем мире и соединении всех”. Могу только сказать, что если на людей больше не будут падать бомбы, если их перестанут сажать в лагеря, если в мире не будет больше насилия в какой бы то ни было форме - я буду счастлив.