Кантовская антиномия свободы и необходимости уже упоминалась нами выше. Данная антиномия - предельная в рассматриваемом нами вопросе. Она представляет собой принципиальное ограничение для человеческого рассудка. Последний не в состоянии адекватно представить себе ни абсолютно свободную реальность, ни реальность тотально детерминированную. Свободу рассудок склонен мыслить как чистую случайность, а потому мир свободных действий для рассудка является миром действий “нипочему”. Действий беспричинных, бессвязных, бессмысленных. Глубокая же медитация же на мире тотальной детерминации, в котором сам медитирующий осознает себя шестеренкой в мировом часовом механизме или файлом в мировом компьютере, способна привести человека к серьезной психотравме.

Подлинная свобода обретается по ту сторону антиномии. Это сверхрассудочная интуитивно постигаемая реальность, реальность, сочетающая в себе максимум осмысленности и минимум принуждения. Это реальность, в которой могут быть установлены любые связи - и, прежде всего, связи свободные, любовные и дружеские. Но, поскольку свободу можно использовать и в целях минимизации своей и чужой свободы, соединение в любви может быть редуцировано до привязанности, психологической и физической зависимости вплоть до состояния рабства.

Свобода, как полагают авторы, есть один из первичных конститутивных принципов существования всякой реальности, условие, дающее метафизическую возможность проявления двух других первопринципов - любви и творчества. В совокупности эти три принципа могут рассматриваться как проявление “божественной первореальности”. “Свобода”, “любовь” и “творчество” - первые катафатические имена, которые можно дать в сущности своей невыразимой в словах и могущей быть описанной лишь отрицательно-апофатически реальности, к которой в теистических учениях может отсылать слово “божество”, а в буддизме - “сияющая пустота”.

Путь освобождения - это путь любого сознающего существа. В том числе, и путь познания - к примеру, в индийских философских традициях словами “мукти” и “мокша” (соответственно - индивидуальное и всеобщее освобождение) определяется конечная цель всякого философствования и вообще любой человеческой деятельности. Перефразируя Платона и Аристотеля, можно было бы сказать, что все живые существа стремятся к благу - но, поскольку “свобода” есть одно из имен блага, то, следовательно, все живые существа стремятся к освобождению, разбирая на этом пути завалы неведения - того, что является причиной обусловленности.

Мы исходим из этико-познавательной установки, согласно которой исторический путь человечества - это путь индивидуального и всеобщего освобождения. Освобождения каждого конкретного человека и человечества в целом. Освобождения от внешнего и внутреннего (стереотипы, зависимости, страхи и прочие деструктивные состояния сознания) принуждения. Корректных формально-логических доказательств этой установки предоставить невозможно. Но мы признаем, что человеческое познание неизбежно имеет предпосылки, и предпосылки эти имеют этический характер.

Вектор познавательного движения выбирается человеком именно этически - сообразно имеющейся у него системе ценностей. По пути познания человека могут влечь любовь, сострадание, любопытство, обида, страх, корысть и множество других факторов, образующих самые причудливые сочетания - итогом этих сочетаний как раз и будет некая “гносеологическая равнодействующая”. Мы предпочитаем предполагать, что финальной целью существования является соединение с абсолютным благом, которое в одном из своих аспектов и есть свобода. Нам неведомы дальнейшие перипетии исторических судеб человечества, но каждый человек является - хотя бы потенциально - участником исторического процесса, со-творцом истории. Мы не можем доказательно утверждать, что в истории человечества восторжествует та или иная тенденция - но мы можем по возможности корректно выделить различные существующие тенденции (в том числе те, которые представляются нам этически позитивными).

К последним, безусловно, относится тенденция, направленная на освобождение человечества. Эта тенденция включает в себя множество факторов. Это и развитие техносферы, облегчившее человеку труд, возможности выживания и раздвинувшее пространственные горизонты. Это и развитие этики, которая освобождает человека от подчинения древним системам табу и ритуалов (вплоть до массовых человеческих жертвоприношений), от разнообразных внутренних и внешних, индивидуальных и социальных ограничений, связанных с эгоизмом, зависимостями и диктатом. Наконец, это и социальное развитие, которое привело человечество от рабовладельческих и феодальных систем древности к современной либеральной демократии - и, будем надеяться, поведет человечество и дальше, к мистическому анархизму (акратии) и секулярной демократии. Именно процесс социального освобождения нас и интересует прежде всего в контексте тематики данной работы.

Чем меньше в том или ином существе или образовании творческого начала, чем более его действия алгоритмизированы - тем в большей степени правомерно говорить, что они (или определенный их аспект/уровень) подчинены тем или иным законам. И законы эти становятся тем железнее, тем меньше сознательности в тех существах, которые находятся в поле действия этого закона.

Наиболее очевидная и юридически основная форма принуждения человека - это государство, присвоившее себе монополию на насилие. Логично было бы предположить, что именно сфера государственной жизни, государственные механизмы и их история представляют из себя в высокой степени подверженную “машинизации” сферу человеческой культурной, сверх-биологической жизни. Это предположение мы и попробуем проверить в нашей работе - предпримем попытку обрисовать некоторые закономерности функционирования образований, которые мы выше обозначали термином “метадержава”.

Зависимость, в которую человек попадает, оказываясь в поле действия того или иного государства, имеет многосторонний характер. Государство бы не могло функционировать, если бы механизмы принуждения не были бы интериоризированы человеком, не имели бы психологических механизмов, “встроенных” в психику оказавшегося в зависимости от государства человека. Чем в большей степени человек вовлекается в жизнь великодержавного образования, тем в меньшей степени он свободен в своей общественной жизни. Его личная воля отходит в этих аспектах его деятельности как бы на второй план, уступая место некоей силе (в данном случае, для нас неважно, силе личной или безличной, сознательной или бессознательной). Эта державная энергия, будучи чрезвычайно мощной, однако, остается ограниченной различными факторами - как в процессе своего “рождения”, так и в процессах развития, деградации и “гибели”. Именно эти ограничения как раз и могут быть систематизированы, именно в них могут быть выявлены закономерности. Весьма интересно было бы провести исследование в области психологии, отследить функционирование этой “государственной энергии” в психике человека - но для решения поставленной нами задачи, не будучи практикующими психологами, мы ограничимся философскими, историософскими и историческими штудиями. Ограничимся буквально несколькими мыслями.

Психические состояния “государственного типа” представляют собой часть спектра состояний более широкого порядка, связанных с пребыванием человека в тех или иных коллективах, взаимодействием его с другими существами. Неважно, что это за существа. Важно, что эти состояния впрямую связаны с разделением реальности на “я” и не-я” - и, более конкретно, с экспликациями этой оппозиции, такими, как “свой”/”чужой”. 

Само по себе пребывание человека в коллективе не порождает энергии, подобной государственной (назовем весь спектр подобных энергий “шовинистическим”). О ее присутствии в психике можно говорить в том случае, если человек начинает испытывать ксенофобские чувства - ненависти, гнева, отвращения, страха - по отношению к “вражескому” коллективу. Свой же коллектив, а также его символы и некоторые лидеры, вызывают у человека чувства обратные, но тоже не слишком тонкие: гордости за мощь и достижения коллектива.

Наиболее рельефно “шовинистические чувства” проявляются в моменты сосредоточения внимания на взаимоотношениях “своего” коллектива и “чужого”. Охваченный этими чувствами, человек желает “победы” своих и “поражения” чужих - ситуации же взаимодействия воспринимаются в лучшем случае как соревновательные, в худшем - как принципиально враждебные не на жизнь, а на смерть, причем конфликт может мыслиться человеком как центральный в доступной его экзистенциальному переживанию области универсума, как судьбоносный для представляемого им мира. Характерны чувства злорадного торжества в случае “побед” или событий, воспринимаемых в качестве шагов к победе (поражение - свое или чужое - воспринимается как унижение проигравшего), а в ситуациях “поражения” возникает фрустрация в сочетании с унынием или гневом и чувство, которое Ницше называл словом “ressentiment”, жажда реванша, увеличивающая ненависть к сопернику.

Кроме того, для носителя “шовинистического сознания” характерна способность генерации так называемых “оскорбленных чувств”, отчасти легитимированных сегодняшними практиками правоприменения в странах либеральной демократии - такие чувства возникают, когда шовинисту представляется, что в отношении его коллектива, символов или лидеров этого коллектива совершено дискредитирующее действие, тоже могущее носить вполне символический характер и не наносящее прямого материального ущерба.

Таким образом, неизбежным следствием действий, мотивированных “шовинистической энергией”, является возникновение конфликта и страдание обоих соперников, сужение их сознания, рост обусловленности и усиление зависимостей. Особо отметим, что проявления “шовинистической энергии” в человеческом существе не ограничиваются сферой того, что принято называть “чувствами”, но могут охватывать также сферы “мысли” и “воли”.

Можно сказать, что шовинистическая энергия влечет человека по пути, противоположному пути освобождения - даже если возникает в процессе попытки обретения “внешней” свободы. В результате возрастает степень отождествления человека с тем или иным коллективом. Усиливается так называемый “групповой эгоизм” - интересами коллектива и служением ему человек может быть склонен оправдывать свои самые неприглядные действия, слова, мысли и чувства. Эти шовинистическо-ксенофобские состояния и вызываемые ими эффекты имеют вполне стереотипный характер, во многих случаях достаточно легко предсказуемый. Вполне допустимо предположить, что и остальные, не столь очевидные эффекты круговорота шовинистической энергии в социуме (и человеческой истории в целом) окажутся при внимательном рассмотрении столь же стереотипны и предсказуемы.

Государство и некоторые протогосударственные образования - характерный пример социально-исторических объектов, чье функционирование во многом связано с “круговоротом шовинистической энергии” в человеческой психике, в индивидуальном и коллективном сознании и бессознательном. Уровень вовлеченности человека на волевом, ментальном и эмоциональном уровне в жизнь государства может быть весьма и весьма глубоким, вплоть до добровольной готовности пожертвовать личным благополучием и даже жизнью во имя “родины” - с другой стороны, само государство вполне способно выставлять перед причастным ему человеком подобные требования, включая требование нарушения общепринятых этических норм (государство может толкать человека на ложь, предательство, кражу, грабеж, убийство - и оправдать его за подобные действия законодательно и судебно).

Именно “шовинистические механизмы”, “встроенные” в человеческую психику и обеспечивают подчинение человека государству и его функционирование в “государственных интересах”. Одного государственного аппарата принуждения было бы недостаточно для требуемого уровня вовлечения человека в государственную жизнь. Государство словно бы пытается вживить в человека конгломерат стереотипных волевых импульсов, ментальных паттернов и штампованных эмоциональных реакций. Именно нетворческий, алгоритмический, предсказуемый характер человеческих “государственнических” проявлений приводит нас к выводу, что человек жертвует государству не только часть своей “внешней” свободы, но в некоторой степени лишается и свободы “внутренней”.