Helen Keller однажды сказала: “Одни мы можем так мало; вместе мы можем так много!” Те, кто поддерживает властные структуры в академии и, в особенности, в гуманитарных областях, могли бы ответить, что Helen Keller, без сомнения, могла бы сказать подобную вещь. Если они не скажут об этом вслух, то они, по крайней мере, намекнут, что совместная работа может быть полезна только тем, чья слабость и пассивность не позволяют им занять самостоятельное положение - таким людям действительно нужна помощь. Но не так обстоит дело в гуманитарных науках! Там мы все несем свой собственный вес и говорим своими собственными твердыми голосами.

В конце концов, дельфийский оракул не нуждался в соавторе. В конце Сократ был рад сам защищать себя. Диогенова бочка определенно была одноместной. Декартовы размышления были именно его размышлениями, его и его одиночества. Некоторые академики могли бы предположить, что долгожительство гуманитарных сфер - от философии до классической литературы - есть доказательство силы и эффективности совершенно отчужденного великолепия (perfectly alienated brilliance). Таким образом, возможно, Келлер ошибалась относительно необходимости совместной работы?

Сотрудничество в естественных науках имеет большой смысл. Когда нас двое, мы можем больше увидеть и увидеть яснее, чем если бы мы были одни. Один может поправить работу другого, поделиться результатами эксперимента и, если все прошло правильно, продвинуть человечество вперед по пути познания. Но спросите об этом у комиссии по бессрочным контрактам (tenure-and-promotion committee) где-нибудь в Соединенных Штатах, и вы узнаете, что участвовать в совместной работе в гуманитарных науках - это все равно что принимать допинг на велогонке Тур-де-Франс. Любой может попробовать, но горе тому, кто попадется.

[...]

Фауст Гете по-новому ставит проблему академической изоляции - способом, который оказался чрезвычайно подходящим. Фауст, как и многие из наших коллег-гуманитариев, весьма искусен в мастерстве делать ученые пируэты. Все эти представления мастерски доводятся до конца, но его видимый успех зависит от того внушающего беспокойство факта, а именно, что эти соло-выступления так болезненно мало значат во внешнем мире. Исследования Фауста немного напоминают наши - маленький, тускло освещенный мавзолей-для-одного. И когда мы работаем на себя, мы можем [...] признать, как Фауст: “Теперь я стою здесь, бедный дурак, и вижу - я столь же глуп, как и прежде”. Такие признания могут иногда доходить до порога сознания, но редко остаются там надолго.

Поэтому может быть трудно вспомнить, что дельфийский оракул был не единственной персоной, но сообществом сотрудничающих людей. Диоген был бы ничем без аудитории; у него была не только бочка. Медитации Декарта были в итоге модификацией августиновской “Исповеди” с Ансельмом как передаточным звеном. (Кто сказал “Мыслю, следовательно существую”? Да, это был Августин).

Никто не работает в одиночку. Это вопрос степени изоляции. Мы, современники, гордимся нашим Просвещением, разбившим кандалы пре-модерновой религии. Но неочевидно, разбили ли мы их - и не было ли это сокрушение в действительности просто обманом.

Академическая жизнь в гуманитарных областях все еще имеет форму - если не детали и сущность - монашеской жизни, которая сформировала современный университет. Наши кабинеты и места в библиотеке - словно кельи, места, в которые мы уходим в ритрит, так что мы можем “читать, читать, читать, трудиться, молиться и снова читать”, как изрек философ Чарльз Пирс (Charles Peirce) в 1877 году, цитируя максиму старых химиков. Тренировки в graduate school приучают нас закапываться на долгие часы в уединенные изыскания, появляясь только по наступлении аскетических часов литургии, где большинство из нас сидит в тишине, в то время как один из нас выбирается для чтения из священной книги. Основная разница между нами и средневековыми монахами в том, что они, уходя в уединение, верили, что они не одиноки. Мы, современники, именно что решительно одиноки.

В своей поэтической автобиографии Томас Гоббс (Thomas Hobbes) упоминает священника по имени Мерсенн (Mersenne) множество раз, и каждый раз весьма положительно. Это несколько удивительно, так как Гоббс, казалось бы, был бы последним, кто начал восхвалять католического священника. Мерсенн преподавал в Парижском университете, и Гоббс встретил его когда был в изгнании (1940-е).

Какова причина гоббсовских похвал? Мерсенн был человеком, который верил в сотрудничество. Он был младшим профессором (minor professor) и математиком, но сегодня мы помним его не за это, но потому, что он переписывался с величайшими умами тех дней и помогал им учиться друг у друга. Например, услышав, что Гюйгенс пытается найти, как определить правильное время, Мерсенн рассказал ему о работе Галилея с правильными колебаниями маятников - и родились маятниковые часы. Вот поговорка тех дней: “Хотите, чтобы вся Европа что-либо узнала - расскажите это Мерсенну”. Очевидно, он верил не в то, что его работа продвинет его карьеру, но в то, что она поспособствует расцвету человеческого знания. И он был готов игнорировать политические, конфессиональные и языковые разногласия, преследуя эту цель.

Мы наверняка не дали бы ему бессрочный контракт сегодня.

У Хелен Келлер заняло 33 года, чтобы получить возможность обратиться к публике. У аспирантов уходит лишь немногим больше времени, чтобы свои возможности потерять. Не то, чтобы эти студенты не могли найти их. Они сделали сознательный выбор - не искать вовсе. Сегодня мы в целом потеряли то видение, которое - и вполне ясное - имела Келлер: подлинная коммуникация, скорее, чем персональная известность или индивидуальное выживание, должна быть самым важным моментом работы в гуманитарных областях. Она также осознала, что материя коммуникации невероятно тяжела.

Культивация голоса - одновременно и изощренного, и ясного - требует чудовищного количества практики. И это требует больше, чем немного скромности (над которой мы оба продолжаем работать). Мы должны быть реально озабочены, если другие не могут понять нашу точку зрения. Плохая коммуникация не есть недостаток других, но отражение наших собственных недостатков. Так не всегда происходит в действительности, но такое опреленно возможно. И мы имеем возможность рассмотреть эту вероятность серьезно. Если мы выберем этот путь - значит, мы начали сотрудничать и обретаем голос, который достоин того, чтобы быть услышанным. Мы не можем делать эту вещь исключительно самостоятельно. Нехорошо быть человеку одному.

Перевод. Оригинал текста - The Cronicle of Higher Education

Давид О’Хара (David O’Hara) - доцент (associate professor) философии и классической филологии в Augustana College в Южной Дакоте

Джон Кааг (John Kaag) - assistant professor философии в Массачусетском университете в Lowell