Описывая строй Розы Мира, Андреев неоднократно отмечал, что это будет принципиально новое социально-политическое устройство, ранее никогда не существовавшее. Однако в тексте «Розы Мира» появляется ряд сопряжений идеального общества, видевшегося Андрееву, не с далеким будущим, а с той политической реальностью, современником которой он был, – с коммунистической системой.

В работах, посвященных анализу творчества Андреева, можно встреть самые разные утверждения относительно его (анти)советскости. Так, И. Кондаков считает, что Андреев связан с советской системой через ее внутреннее отрицание: «Он был в чистом виде несоветским поэтом, несоветским прозаиком, несоветским мыслителем, и это определяло все в его творчестве и в его культурном статусе»^xix. Однако есть и противоположная точка зрения. В. Микушевич назвал Андреева «советским человеком в том смысле, как это было задумано»^xx.

Казалось бы, оценка Андреевым коммунистической идеологии и ее воплощения в истории однозначно негативны: создателем коммунистической «Доктрины» был темный вестник XIX в. К. Маркс (РМ, 375, 445); во главе этого движения в России стояли носители темных миссий, направляемые Планетарным демоном, – Ленин и Сталин (РМ, 434-511) («…за образами обоих вождей революционной России видятся не только очертания Третьего русского уицраора, но явственно выступает тень существа неизмеримо более огромного, существа планетарного – того осуществителя великого демонического плана, который носит имя Урпарп» (РМ, 465)); Ленин и Сталин после своей смерти как все носители темных миссий пали на Дно Шаданакара (РМ, 496-497); тот, кто был Сталиным, является главным «кандидатом в антихристы» (РМ, 480); инспирировавший советских лидеров багровый Третий Жругр противостоял Демиургу и Синклиту России (РМ, 440-497); сам Планетарный демон видел в «Доктрине» один из социальных путей к установлению мировой тирании (РМ, 445; 494).

Но при всем этом коммунистическая идеология и связанное с ней политическое движение не определяются Андреевым как безусловно темные: «Важно то, что борьба демонического и провиденциального начал про-должала протекать и внутри того исторического движения, внутри той психологии, которые к концу Гражданской войны сделались господствующими и оставались таковыми в течение нескольких десятилетий. При анализе этих явлений никогда нельзя забывать, что семя этой идеологии и всего этого движения, идеал совершенного социального устройства, было посеяно на исторической ниве теми же силами, которые некогда уяснили разуму и сердцам далеких минувших поколений идеалы всеобщего братства, равенства людей перед Богом и права на свободу для каждого из живущих…» (РМ, 444). Андреев утверждает, что «…демоническое начало исказило идеал и залило кровью дорогу» (РМ, 444). Но, в то же время, по мнению Андреева, «…это еще не значило, будто бы демоническое начало полностью захватило и контролирует и это движение, и психику людей, к нему примкнувших» (РМ, 444).

Создается впечатление, что Андреев оправдывает некоторые принципы большевистской идеологии, так сказать, в обратной перспективе – с учетом того, что грядущая Роза Мира воспримет нечто и от коммунистической Доктрины, особенно в социальном плане. Представляя социальную программу Розы Мира (РМ, 536-540), особенно достижение всеобщего достатка, Андреев видит в ней сходство с социальным идеалом коммунизма: «В деятельности Розы Мира будет и нечто, совпадающее даже с коммунистической мечтой» (РМ, 537).

О чьей мечте говорит Андреев? Мечты о социальном “рае” были у “простых советских людей”, утративших саму потребность в свободе. Они были и у “партии рядовых”, ради светлого будущего арестовывавших, пытавших и убивавших “врагов народа” и взрывавших храмы. Они были и у темных вестников и миссионеров: у Маркса, у “кремлевского мечтателя” Ленина, у «Малюты Скуратова ХХ века» (РМ, 495) Берии. Все они имели какое-то свое видение этой социальной «панорамы». Имел свое представление об этой мечте и “великий зодчий коммунизма”, который, по мнению Андреева, в конце этого эона вернется в наш мир в качестве Антихриста, чтобы воплотить ее окончательно.

Социальный идеал, ниспосылавшийся провиденциальными силами, был искажен темными миссионерами и вестниками, и именно поэтому он мог быть использован для построения тоталитарного советского общества. Упрощая можно сказать, что коммунистический идеал всеобщего достатка, достигаемый через диктатуру, изобретают и используют те, кто стремится к абсолютной власти или уже обладает ею, а соблазняют им тех, кто живет в полной нищете и угнетении. Андреев сам замечает, что методика большевистской формации была мыслима «…лишь в обществе, приученном ко всевозможным лишениям, убожеству и нищете» (РМ, 346). Если идеи и практика коммунизма осуществлялись темными миссионерами, то, вполне возможно, что идеалом для них было не “счастливое будущее”, о котором они лгали, часто вполне сознательно, и которое в принципе никогда не могло наступить. Идеалом для них были их личная абсолютная тирания и полная покорность полуграмотной, забитой и полуголодной массы. Но по мере того, как снижался накал политических репрессий, а средний уровень жизни и образования в СССР поднимался, советская империя начала ветшать и, в конце концов, развалилась.

Особое место в «Розе Мира» занимает проблема грядущей педагогики, которая оказывается в некоторых своих чертах почти тождественной педагогике коммунистической (1). Андреев отмечает близкие ему достижения коммунистической системы: «…воспитание воли и твердости, правдивости и чувства товарищества, смелости и стойкости, жизнерадостности и идейности» (РМ, 514). Андреев особенно выделяет «три свойства натуры, три отличительных свойства особой важности» (это звучит почти как “три источника, три составных части”), которые развивала коммунистическая педагогика: «подчинение личного общему, духа интернационализма и устремления к будущему» (РМ, 516). При чтении всех этих пассажей кажется курьезом (или мистически значимым нюансом) то, что первое издание «Розы Мира» было осуществлено издательством Московского государственного педагогического института им. Ленина (на это внимание читателя обращает А. Палей, готовивший текст «Розы Мира» к публикации)^xxi.

Андреев видит ложь коммунистического воспитания в том, что вместо действительно общего преподносилось частичное, а «общее благо» человечества «именно в том и заключается, чтобы оно (человечество – Ф.С.) перестало быть разбито» (РМ, 517). Благо всего человечества «…достаточно весомо, чтобы претендовать на примат над личным элементом. Но и этот примат не имеет права быть абсолютным: правильное соотношение заключается в том, чтобы большие жертвы со стороны личности приносились ради действительно больших результатов, а ради мелких, частных результатов достаточно и мелких жертв» (РМ, 517). Но что значит «правильное соотношение» и кому будет «достаточно и мелких жертв»? Какие результаты можно считать действительно большими, а какие нет? Кто будет определять эти результаты? И разве не может быть объединенное человечество орудием сил зла? Ведь Андреев сам предупреждает об опасности объединения мира на демонической основе. И интернационализм (или космополитизм), как он сам отмечает, использовался и продолжает использоваться для объединения человечества силами зла. Андреев не замечает противоречия между вышеприведенной цитатой и другими своими словами, сказанными им о государстве: «Оно руководствуется материальными интересами больших или меньших человеческих массивов, понимаемых как целое. К интересам личности как таковой оно безучастно» (РМ, 530).

Еще более восторженно, чем о подчинении личного общему, в «Розе Мира» говорится о третьей черте коммунистической педагогики: «…устремление к будущему; великая черта! Черта, прекрасно и гордо отличающая людей, воспитанных этой системой. Такой человек мыслит перспективно. Он мечтает и верит в солнце грядущего, он вдохновляется благом будущих поколений, он чужд себялюбивой замкнутости. Это устремление к будущему – огромный шаг вперед, но оно еще не совершенно» (РМ, 518). Далее Андреев критикует ущербность коммунистического воспитания, но только за «сниженность и упрощенность», но не за сам пафос.

Каких же людей в СССР «прекрасно и гордо» отличала эта черта и от кого? Андреев как будто забывает, что советской системой были воспитаны устремленные в будущее бдительные следователи госбезопасности и полуобразованные комсомольцы с горящим взглядом. Некоторые из них уже после того, как их бдительность несколько сникла, взгляд потух, а советская система перестала существовать, действительно оказались в довольно привлекательном для них мире, став руководителями не только крупных капиталистических корпораций, но даже российского государства.

Отношение к будущему как ценности, превосходящей настоящее и прошлое, может возникать из эсхатологической настроенности, сохранившейся в христианской культуре. При том, что будущее в конфессиональном христианстве, возможно, бессознательно ассоциировалось именно с Антихристом. И это, возможно, влекло за собой социальный консерватизм, не только богословский, но и социальный. Однако в будущем должно состояться Второе пришествие, в будущем, после своей физической смерти человек получал шанс на достижение райского состояния. Но это будущее, по сути, являлось вечным, которое – из-за несовершенства мира – для нас оказывалось связанным с течением времени. Здесь можно привести слова Бердяева о том, что человек должен стремиться не к “будущему”, а к вечному. А вечное не всегда совпадает с будущим. Удивительно то, что Андреев так восторгается устремленностью к будущему, будучи уверен в неизбежности появления в будущем Антихриста.

Принятие Андреевым некоторых принципов коммунистической педагогики прямо связано с его мечтой о воспитании Розой Мира человека “нового типа” – «человека облагороженного образа». Такая надежда Андреева на воспитание кажется архаичной не только для начала XXI века, но и для середины века ХХ.

«Преобразование всемирного государства в братство невозможно одними внешними средствами» (РМ, 529). «Строй этот не есть установление внешнее» (РМ, 529). Внутренним средством преобразования Андреев считает воспитание системой «этической инстанции» «человека облагороженного облика». Однако смысл слова “воспитание” заключается именно во внешнем воздействии и влиянии на человека. Правда, надо отметить, что Андреев отчасти сглаживает противоположение внешнего воспитания и внутреннего становления личности: «Воспитание Розы Мира не опутывает человека сетью нормативов, выработанных без его участия и не считающихся с его индивидуальностью. Наоборот: оно пробуждает в самом человеке внутренний источник религиозно-нравственной деятельности, способствуя всячески его проявлению и помогая кристаллизации вытекших из этой глубины духовных струй в образы творчества, в осознанные веления этики, в принципы самовоспитания» (РМ, 546).

Грядущей Розой Мира в новых людях «культивируется … отвращение к насилию, к разрушению, к подавлению чужой воли» (РМ, 522). Эта культивация будет осуществляться довольно просто: «Система Розы Мира будет готовить кадры всемирного государства так, чтобы отрицательные качества заменить их противоположностями» (РМ, 534). Создается впечатление, что Андреев в данном случае утрачивал осознание внутренней взаимозависимости целей и средств, благодаря которым эти цели достигаются. Кроме того, здесь чувствуется творческая ограниченность педагогики Розы Мира.

Новая педагогика должна быть массовой, универсальной и унифицированной. Причем симптоматично, что Андреев в данном случае обращается к опыту политических систем, категорически им не принимавшихся: «Исторический опыт великих диктатур, с необыкновенной энергией и планомерностью охватывавших население громадных стран единой, строго продуманной системой воспитания и образования, неопровержимо доказал, какой силы рычаг заключен в этом пути воздействия на психику поколений. Поколения формировались все ближе к тому, что представлялось желательным для властей предержащих. Нацистская Германия, например, ухитрилась добиться своего даже на глазах одного поколения. Ясное дело, ничего, кроме гнева и омерзения, не могут вызвать в нас ее идеалы. Не только идеалы – даже методика ее должна быть отринута нами почти полностью. Но рычаг, ею открытый, должен быть взят нами в руки и крепко сжат» (РМ, 13). Какая сила, кроме уицраоров и эгрегоров массовых воинствующих партий нового времени, этих анти-церквей современности (РМ, 144), может осуществить «с необыкновенной энергией и планомерностью» массовое «воздействие на психику поколений»? По мысли Андреева ей должна стать Роза Мира, которая создаст «человека облагороженного образа».

Обращает на себя внимание его внешняя цельность. Андреев отмечал, что «распад первичной цельности душевного строя» и «внутренняя дисгармония» были аспектами духовного процесса, который проходит каждый сверхнарод, в том числе и российский. Одним из путей преодоления этой дисгармонии он называет «…то колоссальное движение, у истоков которого стояли фигуры Плеханова и Ленина», но «…преодоления, однако, ущербного и чреватого еще более глубокими катастрофами – и в общеисторическом плане, и в плане личной эсхатологии, то есть посмертной судьбы человеческих шельтов» (РМ, 317). Состояние дисгармонии, видимо, представлялось ему ненормальным, нуждающимся в преодолении. Альтернативой марксизму и должна стать система тотальной власти Розы Мира, воспитывающая нового человека.

«Человек облагороженного образа» – это не “штучное” произведение «этической инстанции». Андреев говорит о ряде «поколений облагороженного образа» (РМ, 264), воспитанных в интернатах Розы Мира. Андреев так представляет себе универсалию “нового человека”: «Мне кажется, его телосложение будет стройным, движения пластичными, походка легкой, мускулатура гармоничной, а лицо – открытым, высокоинтеллигентным, исполненным приветливости и как бы светящимся изнутри… Как солнечное дитя, проходит он сквозь свои ранние годы, и воистину юного бога напоминает он, вступая в молодость» (РМ, 520).

Высокая оценка, которую Андреев дает трем чертам коммунистической педагогики, дает нам право отметить внешнее сходство “грядущего человека” с персонажами произведений социалистического реализма (как, впрочем, и с современными рекламными плакатами общества потребления). Во всяком случае, то, что Андреев говорит об облике «человека облагороженного образа», совсем не оригинально и вполне могло быть сказано любым коммунистическим пропагандистом о внешности людей грядущих времен.

Интересно отметить, что созданный Андреевым образ вызывает ассоциации с определенной возрастной принадлежностью. Здесь очень подходит советская идиома – “молодой человек”. Роза Мира у Андреева не может преодолеть старость и смерть. Может быть, поэтому здоровая молодость приобретает решающее значение для «облагороженного образа» человека грядущего. Здесь опять можно обратить внимание на то, что тоталитарные системы провозглашали именно молодежь своей главной ценностью, потому что она должна была жить в счастливом “завтра”.

Андреев мечтает о смягченной, человечной власти Розы Мира. Но обратим внимание на его текст: «Государство состоит из людей. Люди, воплощающие государственную власть на всех ее ступенях, в большинстве формальны, сухи, холодны. Изжить бюрократизм нельзя ни административными мерами, ни призывами к совести и чувству долга, если это чувство и профессиональная совесть не вошли в плоть и кровь человека с малых лет» (РМ, 533-534). Также Андреев уверен, что Роза Мира будет в состоянии организовать профессиональный отбор нескольких миллионов юношей для подготовки судебных кадров Розы Мира. После «ряда лет работы над ними», эти юноши смогут «нести бремя суда над преступником» и осуществлять его нравственное врачевание (РМ, 531).

Борьба с бюрократизмом и искоренение преступности – были фетишами советской пропаганды (может быть, потому, что ни того, ни другого коммунисты не только не добились, но, напротив, провоцировали их рост – «врагом народа» можно было стать срезая колоски на колхозных полях). Идея Андреева радикальнее любой советской программы по преодолению этих “временных трудностей”. Альтернативой гражданскому обществу и праву либеральных демократий должно стать вхождение в плоть и кровь человека с малых лет профессиональной совести. Возможно, это тот дидактический прием, который, в самом деле, способен быстро изжить, “выгрызть волком” бюрократизм и искоренить преступность. Но что может произойти с душой ребенка или подростка, в которую «этическая инстанция» внедряет профессиональную совесть для работы в новых “органах”?

Андреев не объясняет, как будет происходить отбор таких детей или юношей, какие человеческие качества они должны проявить для этого (бдительность, бескомпромиссность, жажду справедливости?). В данном случае главным для него является способность системы Розы Мира формировать необходимые ей структуры власти с точностью почти часового механизма. Конкретный человек рассматривается как средство для максимально эффективного построения счастливого общества. И ради этой великой цели он с самого детства превращается в объект воспитательных опытов Розы Мира.

В некоторых своих мечтах Андреев фактически приносит человеческую свободу в жертву тому миропорядку, который кажется ему идеальным. Но воспитатели и воспитуемые в системе Розы Мира могут показаться представителями не только некоего прекрасного мира, но и жуткой антиутопии в духе Замятина, Оруэлла или Брэдбери. К представленному Андреевым «золотому веку» «этической инстанции» вполне может быть отнесено замечание Бердяева о том, что механическая дрессировка человеческих душ для земного рая является заботой антихриста^xxii. 

xix Кондаков И.В. Даниил Андреев в истории русской культуры // Даниил Андреев в культуре ХХ века. М., 2000, с.74.

xx Микушевич В.Б. Россианство Даниила Андреева. // Даниил Андреев в культуре ХХ века. М., 2000, с.117. Автор, правда, не уточняет, как, кем и для чего «было задумано». Вместо этого он предлагает свои интерпретации идей Андреева: «Даниил Андреев – певец русской государственности…» (с.118); «Нужно прямо и честно сказать, что мы живем в эпоху Розы Мира, которая осуществилась у нас в 1991 г., хотя и не так, как представлялось Даниилу Андрееву» (с.122); «ЦК КПСС был воплощением Синклита русского народа» (с.123). Мы же можем прямо и честно сказать, что все эти утверждения В. Микушевича безосновательны – в том смысле, что они не могут быть подкреплены ни одной ссылкой на тексты Андреева.

xxi Палей, с. 335

xxii Бердяев Н.А., Новое средневековье. М., 1991, с. 72.