Если я решу создать некое место встречи, допустим, любителей творчества Достоевского - портал, сайт, а может быть, даже открытый проект на вики-движке, форум и социальную сеть - смогу ли я считать эту площадку своей вотчиной, где я буду сидеть полновластным боярином? Или же, поскольку я организовал ее не как место встречи друзей Дмитрия Ахтырского, я по моральным соображениям не являюсь абсолютным сувереном данного пространства (вынесем за скобки теоретическую необходимость подчиняться государственному законодательству и зависимость от провайдера)? Этим местом, по гамбургскому счету, если я действительно хочу собрать под одной крышей ценителей творчества Достоевского, должен править его дух, его энергия.

Впрочем, даже если бы я сам по случайному совпадению и оказался тем самым Достоевским, который стал организатором и модератором места встреч поклонников себя любимого, то прибавилось бы у меня моральных прав насаждать феодальные порядки на такой площадке? Что упало - капнуло с кончика пера - то пропало как моя собственность. Если когда-то ею вообще было, поскольку откуда ко мне приходят мысли, кто их изначальный производитель, дистрибьютор и экспедитор - мне доподлинно неведомо, и остаются мне только гипотезы, метафизические спекуляции или обыкновенные предрассудки, которым дети Проекта Просвещения подвержены в той же степени, что и напыщенные жертвы-пациенты сократовской майевтики. Как только я нажал клавишу “Enter”, и мой текст отправился в путешествие к центру интернета - контроль ушел из моих рук, даже если я удалю текст или отредактирую его. Кэш Гугла выдаст - и свиньи съедят-потопчут весь бисер, сколько бы я ни доказывал свои права на обладание оным. Древние говорили проще - “что написано пером, то не вырубишь топором”.

Потуги наемной армии копирайта, несмотря на весь ущерб, который они приносят цивилизации, достаточно убоги в своей сизифовой бессмысленности. Так было от начала времен - надеюсь, так оно и будет впредь, и никакой делец не сможет присвоить себе звезды, положив в банковский сейф бумажку с цифирками. Ветер волен носить вой где хочет - без разницы, собака то выла или рафинированный интеллектуал Аллен Гинсберг.

Но оставим в стороне общие рассуждения относительно прав собственности на то, что нельзя потрогать. Вернемся к нашей более узкой теме. Итак. я создаю частным образом, в качестве частного предпринимателя площадку для общения людей на определенную тему - или даже просто площадку. Для всех. Или почти для всех - и это дополнение очень важно.

С одной стороны - я оказываюсь юридическим владельцем этого места. С другой - я создаю общественную площадку. Ее посетители дружат или враждуют не со мной, а друг с другом. Я лишь обеспечиваю им возможность встретиться. И с моральной точки зрения я перестаю быть сувереном и не имею права требовать от посетителей соблюдения милых мне норм общения. Я оказываюсь всего-навсего мажордомом, обслуживающим персоналом - и видно меня должно быть по минимуму. Как владельца - в остальном я имею права простого юзера. Прямо по “Дао Дэ Цзин” - лучший правитель тот, о ком народ всего лишь знает, что тот существует. И мое мнение о том же Достоевском - всего лишь одно из мнений на данной площадке, не долженствующее получать дополнительного веса за счет моего административного положения.

Однако остается ряд вопросов. Все ли посетители сайта действительно интересуются творчеством Достоевского? Можно ли считать интересом публикацию порнографического комикса “Преступление и наказание”? Или просто надпись “Толстой рулез, Достоевский лох”? Каковы оказываются функции модераторов подобных общественных площадок? Кто правомочен устанавливать правила для таких мест?

В рамках мифа о сакральном происхождении власти таких вопросов не возникает. Казалось бы. Собственником мира является его творец (творцы). Остается захватить власть и объявить себя наместником божества на земле или сразу уж божеством - и чтобы власть была санкционирована жрецами, посредниками между богами и людьми. Но и тут сразу возникает масса сложностей. Какой именно кодекс поведения санкционирован божеством? Кто уполномочен принимать решения подобного рода?

Когда же появилась теория общественного договора, согласно которой власть является результатом соглашения людей между собой, правители вынуждены вести речь как бы от имени и по поручению народа - соответственно, открываются богатые возможности для манипулирования понятием “народ”, появляются разнообразные слуги, друзья и враги народа. А сам народ оказывается “простым”, поскольку все сложные какие-то уж больно подозрительные, нужно иметь возможность идеологически отсечь их от власти, объявив “антинародными элементами”.

На афинской агоре все имели относительно равное право голоса - если голос был и взашей не выталкивали. Сократ и Протагор имели равные возможности - поскольку агора была общественным полисным пространством. Гайд-парки не имеют редакционной и корпоративной политики и стратегии.

СМИ же - это нечто совсем иное. В гутенберговскую эпоху они были частными по определению, принадлежа либо индивидууму, либо той или иной корпорации-институции. Общественной газеты или телевидения не то чтобы не может быть, потому что не может быть никогда. Теоретическая вероятность есть, умозрительную утопическую модель мы построить можем. Но историческая статистика даст нам ноль в соответствующей графе. Представить себе, что именно показывало бы такое умозрительное телевидение, мне, честно говоря, непросто. Эксперимент со всем человечеством возможен только при жестких условиях. Принимать участие в демократической жизни такого телеканала многие люди откажутся. Идея рейтинга дала в итоге чудовищное падение уровня телепрограмм. И не то чтобы люди были такие тупые - просто люди с тонкими запросами перестают пользоваться телевидением при наличии альтернатив или даже и без оных.

Полное отсутствие регламентирования дает не свободу, а власть самого сильного в самом брутальном смысле слова. Впрочем, наличие регламентирования изменяет ситуацию лишь косметическим образом. Власть есть всегда власть сильного, а не доброго. Когда правят добрые - это значит, что власть исчезла как понятие, как идея. Это значит, что люди достигли - критическая масса их - высокой степени ответственности, открытости, терпимости, доброты. То есть стали способны к конструктивной самоорганизации. А до тех пор если и оказывается чудом у власти хороший человек, то он вынужден идти на компромиссы со своей же совестью и применять методы, ему полностью чуждые, методы насилия. То есть начать хотя бы отчасти руководствоваться принципом “цель оправдывает средства”.

Таким образом, СМИ старого образца неизбежно оказывались культуртрегерами, теми самыми ленинскими “коллективными пропагандистами и организаторами”. Даже если они были государственными, а государство строилось на основе теории общественного договора - они оставались выразителями интересов той или иной правящей группы, поскольку “общественный договор” - это все же некий идеальный образ, достаточно далекий от эмпирической реальности. От “идеального общественного рупора” (само понятие “общества”, конечно, оказывалось конструктом властного дискурса) в советских газетах, к примеру, оставалась обязанность редакции отвечать (то есть посылать ответные письма, конечно) на ВСЕ письма читателей.

Интернет открыл возможность каждому человеку - отнюдь не миллионеру - обзавестись собственным информационным средством и сделать его массовым. Социальные сети же явились к настоящему моменту верхом интегрированности в сетевом пространстве, максимально приближенными к идеалу эллинской агоры. Сила в таком пространстве мало что значит - отсюда частые вызовы на реальную дуэль в русскоязычном сегменте сети. Мало значит даже сила голоса. Вместо бандитов и насильников в интернете хулиганят тролли, флеймеры и флудеры. Нельзя не признать такую трансформацию позитивной с этической точки зрения.

Теперь же общество сталкивается с новой угрозой свободе распространения и получения информации. Власть не исчезает в новых условиях - она транслируется через формального собственника социальной сети.

Парадоксальным образом, социальные сети явились своего рода контрреволюционными образованиями в сетевом обществе, сконцентрировали в своих руках огромную власть в информационном пространстве. Гарантом свободы может служить только добрая воля узкого круга лиц. Социальные сети - это островки заорганизованности в сети. Альтернативой им могут стать “плавающие”, никому не подконтрольные поисковые системы. Это могут быть сети на манер торрент-систем. У таких открытых систем поиска не будет хозяина, только ремонтные рабочие. Люди будут встречаться в сети сами, а не под присмотром бабушек - Цукерберга и Дурова. Поскольку с присмотром, как показывает практика, можно играть далеко не во все. Обитатели сети, словно еврейский народ когда-то, возжелали царя. Ведь в сети не должно было бы быть главных площадей. Совершенная сеть голографична, в ней любая точка должна быть полноценным и полноправным центром.

Конечно, теоретически у людей, которым не нравится политика владельцев соцсетей, есть возможность создать новую сеть или уйти в уже имеющуюся альтернативную. Но в социальных сетях работает принцип монополии. И работает он там так, что можно признать социальную сеть идеальной монополией, ее рафинированным типом, квинтэссенцией принципа. Социальная сеть тем привлекательнее, тем более соответствует своей идее, чем она шире. У города есть только одна центральная площадь. Если создать маленькую площадь у себя под боком, то выйдет дворик, а не площадь. Вот поэтому у русскоязычного человека есть всего три-четыре крупных социальных сети. Человек же запада имеет фактически и вовсе один Facebook.

Но хорошо, предположим, что г-да Дуров и Цукерберг - идеальные выразители общественных настроений и хорошо знают желания жителей виртуального города, их представления о том, как должна выглядеть их главная площадь. Однако что такое эти “общественные настроения” и какую власть эти настроения могут иметь в информационном пространстве?

Оппозиция между приватным и публичным пространствами стремительно деконструируется. Мои сетевые аккаунты - типичное выражение бессмысленности, неприменимости этой оппозиции в современных условиях. Я самовыражаюсь в них, но “общество” в лице каких-то своих очередных “лучших людей” пытается ограничить меня в этом самовыражении. Потому что, дескать, меня “могут увидеть” или “услышать” те, кому слышать и видеть “это” не подобает. Раньше карали именами царей и богов, теперь же в ходу призывания имен детей. Они - суверены этого мира, согласно, конечно, только его идеологии. Реальная власть у тех, кто решает, что именно должны, а что не должны дети видеть и слышать.

Далеко позади детей, но тоже на достаточно влиятельных местах располагаются различные сообщества, сгруппированные по самым различным принципам - половым, национальным, религиозным и т.д. В каждой из таких групп есть “паровоз” - группа, оскорбление которой вызывает наибольший негативный эффект. Часто это группы, которые ранее бывали дискриминированы. Такими паровозами в западном мире сейчас выступают “женщины”, “евреи”, “черные”, “сексуальные меньшинства” и т.д. Их имена тоже имеют немалую власть. Многие желающие поиграть в эту интересную игру, пытаются пополнить список “паровозов”. Так, например, Кураев предлагал рассматривать православных как группу населения, которая была дискриминирована по религиозному признаку и должна получать все причитающиеся ей по логике этой игры бонусы. Точнее, конечно, не сама группа, а играющие якобы от ее имени фишками соответствующего цвета. Аналогичную игру некоторые ведут от имени всех мусульман - только это уже не гипотетическая, а вполне реальная игра. Поскольку полноценным паровозом сделать ислам (пока) не получается, игроки этими фишками компенсируют свою слабую позицию угрозами внесудебных расправ. Другие фундаменталисты не прочь пойти по этому же пути.

Перед человечеством в итоге открывается реальный путь к миру, описанному Бредбери в “451 градусе по Фаренгейту”. В том мире книгоиздание было остановлено, поскольку содержание книг практически неизбежно вызывало “оскорбленные чувства” у той или иной социальной группы. Чем больше социальных групп получат статус “паровозов” и легитимируют тем самым дискурс “оскорбленных чувств” для всей (потенциально) группы своего типа - тем более ограничена окажется информационная свобода, вплоть до того, что это понятие станет чистой фикцией.

Вот перед нами очередной пример события, вызванного к жизни дискурсом “оскорбленных чувств”. Facebook подвергается атаке со стороны “женских” правозащитных организаций, которые требуют запретить в этой социальной сети hate speech в отношении “женщин”, как это было сделано ранее в отношении “расизма” и “порнографии” (а в отдельных случаях по требованиям, видимо, местных властей - вспомним удаление страницы марокканца Касема Газзали, пропагандировавшей атеизм).

Таким образом, бизнесмены встают перед выбором - кто они в первую очередь, члены гражданского общества или стяжатели и конформисты, готовые ради успеха своего предприятия прогибаться и перед весьма зловещими проявлениями диктаторских режимов. Каким лоббистам и по каким причинам должны уступать владельцы сетей, созданных для свободного общения людей? Как определить, что является оскорблением, а что правдой, на которую нельзя обижаться?

Ранее, когда существовали жесткие разделения на публичную и частную сферу, “бон тон” следовало соблюдать в публичной сфере, а в частной можно было позволить себе больше. Классическая иллюстрация - сотрудник японской корпорации, мутузящий чучело босса. Но когда грань стирается, в сети может оказаться соответствующее видео, даже и против желания такого сотрудника. И практика может оказаться запрещена. Повышающаяся прозрачность может привести к тому, что соответствующему контролю окажется подвержен любой информационный обмен - даже тот, который осуществляется шепотом на кухне.

Избежать катастрофы можно, только если перестать стимулировать “дискурс обиды”. Мне не должно быть дела до того, что говорят на соседской кухне. И если граница между соседской кухней и моей опрозрачнилась - значит, следует не затыкать соседу рот, а изобрести новую перегородку. Например, фильтры, которые не допустят в мою ленту слово “дурак”. Человека, который меня оскорбляет. можно и отфрендить. А если он оскорбляет меня в ленте моего френда, то попросить и этого френда об аналогичном действии, если уж совсем достало. А если френд не внемлет, отфрендить и его.

Понятно, что в рамках короткого текста всех проблем решить невозможно. “Как говорил старина Мюллер, в таком деле нет мелочей - особенно в таком деле, как это”. Однако общий этический вектор развития человеческой цивилизации - минимизация насилия и принуждения. И стоит следовать именно в этом фарватере, стараясь изменить ситуацию ненасильственными мерами, если это возможно. А то замаячит перспектива ловли “волков мысленных” (выражение из законодательства Алексея Михайловича), каковую охоту весьма может облегчить технический прогресс. Правда, он же часто приходит на помощь не только охотникам, но и волкам. Не только волкам, но и зайчикам.