Latest posts on Кино после Освенцима. Фрагменты насилия в кинематографе послевоенной Европы topichttps://exitum.org/forum/topic/193/2013-10-05T15:56:41+00:00Материалы на сайте :: Культура :: Кино после Освенцима. Фрагменты насилия в кинематографе послевоенной Европы
2013-10-05T15:56:41+00:00Митя Ахтырский46136<p style="text-align: justify;"> </p>
<p style="text-align: justify;"><span style="font-size:12px;"><span style="font-family: arial, helvetica, sans-serif; line-height: 1.3em;">“Писать после Освенцима стихи — это варварство, оно подтачивает и понимание того, почему сегодня невозможно писать стихи...”</span></span></p>
<p class="western" style="text-align: justify;"><span style="font-size:12px;"><span style="font-family: arial, helvetica, sans-serif;"><span lang="ru-RU">Этот тезис, впервые обнародованный Теодором Адорно в работе "Культурная критика и общество" (1951), затем с некоторыми вариациями повторенный в “Негативной диалектике” (1966) и сведенный массовым сознанием к формуле “после Освенцима невозможно писать стихи”, безусловно, стал водоразделом в культурной мысли послевоенной Европы. Впрочем, возможность творчества в рамках прежней парадигмы после страшнейшего акта дегуманизации, когда-либо переживавшегося человечеством – проблема не только этики, но и метода. То, что подтверждено практикой: можно – писать, рисовать, снимать, – отнюдь не отменяет вопроса о том, как это делать. Какими должны стать – и стали – стихи, живопись, кино после Освенцима?</span></span></span></p>
<p class="western" style="text-align: justify;"><span style="font-size:12px;"><span style="font-family: arial, helvetica, sans-serif;"><span lang="ru-RU">Собственно конструкт “Кино после Освенцима” ни в коей мере не претендует на расширение/перетолкование вышеупомянутой максимы. Здесь речь идет, скорее, о логическом способе отграничения материала: экстраполируя высказывание Адорно в пространство экранного искусства, мы получаем довольно четкую сеть координат. Время – последние полвека. Место – Старый Свет. А предмет рассмотрения – насилие на экране.</span></span></span></p>
<p lang="uk-UA" style="text-align: justify;"><span style="font-size:12px;"><span style="font-family: arial, helvetica, sans-serif;"><span lang="ru-RU">Вне сомнений, Вторая Мировая как апофеоз расчеловечивания не могла не изменить само представление о насилии. С интервалом менее чем пятьдесят лет Европа породила и кино как квинтэссенцию собственных иллюзий, и Освенцим как раскаленный до незримости документ, которым поверяются все фантазмы и допущения; однако именно здесь, в этой части света, также находится лаборатория смыслов, до сих пор питающая кинематограф как таковой. Важно подчеркнуть: речь идет о принципиально ином представлении о праве высказывания, об авторском этосе, о природе кинематографичности. Сцены жестокости и насилия считаются неотъемлемой составляющей, компонентом последней, по крайней мере в том, что касается жанра. Однако жанровая структура предельно формализует насилие; любое его проявление априори обусловлено так называемыми “законами жанра”. В том же типе кино, который рассматривается здесь, сцена насилия алогична – это, если угодно, крайняя степень авторского своеволия, деконструктивный импульс, проникающий далеко за поверхность сюжета. Удары наносятся в самый неожиданный момент и, чаще всего, в самые неожиданные места, без опосредования жанром. Каждый случай исключителен, и каждый раз в каждом новом фильме устанавливаются свои правила, обрисовывается совершенно автономное поле означиваний. </span></span></span></p>
<p lang="uk-UA" style="text-align: justify;"><span style="font-size:12px;"><span style="font-family: arial, helvetica, sans-serif;"><span lang="ru-RU">Это кино также принципиально отличается положением зрителя. Вопрос не в том, как “nach Auschwitz” можно снимать – а в том, как на это можно </span><span lang="ru-RU"><em>смотреть</em></span><span lang="ru-RU">. Человек в зале зачастую, и предельно жестко, фрустрируется. Он может быть и жертвой, и соучастником, у которого не остается шансов на оправдание, потому что такое кино пред(по)лагает особую оптику отношений. Это оптика вызова, фронтального взгляда, непрерывности: нас принуждают как минимум свидетельствовать, в том числе и о самих себе. Экран опрокидывается в глаза. Полотно с движущимися на нем образами избыточно по определению, но здесь мы говорим о кинематографе Невозможного, где луч проекции пропущен сквозь мириады частичек пепла. </span></span></span></p>
<p class="western" style="text-align: justify;"><span style="font-size:12px;"><span style="font-family: arial, helvetica, sans-serif;"><span lang="ru-RU">Следовательно, тексты, составляющие “Кино после Освенцима”, должны быть посвящены наиболее значимым фильмам послевоенной Европы, содержащих явные акценты насилия, продиктованные логикой не жанра, но автора. Здесь будут рассматриваться соответствующие компоненты, - субъекты и объекты, жертвы, исполнители, орудия, сюжеты, пространство и т. д. Это не хронология и не словарь, а также не аналитика в строгой форме – скорее, пристальный взгляд на важнейший элемент кинематографа, на несколько литер из бесконечной азбуки насилия, в которую европейские режиссеры вчитывают свои угловатые истины.</span></span></span></p>
<p class="western" style="text-align: justify;"><span style="font-size:12px;"><span style="font-family: arial, helvetica, sans-serif;"><span lang="ru-RU"> </span></span></span></p>